Месяц я сам не знал покоя и другим не давал. Наконец редуктор отлит, подогнан.

Проба!

Защелкал наш пресс, и здорово; главное, виноделы в восторге.

Лиха беда начало, а потом пошло, только держись. Горные склоны, на них виноградники. Тут извечно царил ручной труд, тяжелый, изнурительный. Лопата и тяпка - вот вся «чудо-техника».

Не очень верили нашим поискам, но молодость неуступчива. Мы не знали теории, но у нас было чертовское чутье практиков. Давно было известно: горные склоны можно обрабатывать орудиями на тросовой тяге. Для этого нужна была простая и надежная механическая лебедка.

Лебедок - пруд пруди, десятки марок, но ни одной годной. На каких только тракторах их не монтировали! Но все упиралось в сложность конструкции, в ее неустойчивость.

Мы, неискушенные, но подпираемые самой жизнью, разрубили узел: взяли отечественный колесный трактор «ХТЗ» и на нем смонтировали очень удобную и устойчивую в работе лебедку. Простота была пугающей, но она-то и решила проблему. Даже сейчас, во второй половине шестидесятых годов, лебедки конструируются по нашей идее.

Чувствовал себя на седьмом небе, только болезнь нет-нет да и напоминала о себе. Тогда шел в ялтинский тубдиспансер к Марьяне Ивановне Мерцаловой. Она поддувала легкие, давала рецепты, которые никогда до аптеки не доходили, и угрожала: «Насильно положу в стационар!»

Лебедку нашу признали в Москве, взяли ее в павильон механизации, а мы, Родионов и я, стали участниками Всесоюзной сельскохозяйственной выставки.

И неожиданно вызвали в Москву.

Боже мой! Во что же одеться? Военное все обветшало, а гражданского костюма я еще не приобрел.

Директор совхоза был педант и категорически заявил:

- Без приличного костюма в Москву не пущу, вдруг сам нарком пожелает принять!

Подходящего костюма на мои по-девичьи узкие плечи не удалось найти даже в Ялте. Выручил совхозный кладовщик Фрадкин. Он достал из своего древнего сундука насквозь пропахший нафталином бостоновый костюм дореволюционного покроя. Портной не спал ночь и отлично справился с делом, накинул на мои плечи первый в моей жизни приличный костюм.

Он мне здорово понравился, только одно омрачало - неистребимый запах нафталина, от которого меня сначало мутило. Я быстро пообвык и перестал ощущать нафталиновый мармелад, но люди подозрительно косились. Так было и в вагоне скорого поезда, так и в приемной наркома.

Пришел нарком, и я обо всем забыл.

Горячо, с приятным кавказским акцентом он говорил о советской марке вина, благодарил нас за труд. Нарком подошел ко мне, улыбнулся дружески и спросил:

- Скажи, что тебе надо?

Я гаркнул на весь кабинет:

- ДИП, товарищ народный комиссар!

- Не понимаю.

- Токарный станок завода «Красный пролетарий» марки «Догнать и перегнать»!

Он засмеялся, быстро подошел к столу, что-то записал, а потом снова ко мне:

- Что себе хочешь? Лично!

- ДИП!

- А, заладил… Будет тебе станок, обещаю.

На прощанье протянув руку, между прочим спросил:

- Скажи, если не секрет, где такой костюм достал?

Я готов был сквозь землю провалиться.

- Зачем краснеешь! Крепкий материал, век не сносить!

Каждому из нас нарком подарил по фотоаппарату «ФЭД», пожелал доброго здоровья и простился.

Вечером в номер гостиницы пришла именная посылка: принес какой-то товарищ, вручил мне.

- Это вам от наркома.

Разворачиваю посылку - новый костюм, серый в полоску.

Я ахнул.

- Примерьте, пожалуйста, нарком просил.

Вот это был костюм!

В совхозе я про костюм, конечно, никому ни слова, зато о станке протрубил вовсю. Он так нужен был, что мы даже не верили: а вдруг не пришлют? Станок-то такой в то время был редкостью.

Про костюм все же узнали. Как-то приходит в механический цех винодел Охрименко, ставит на стол тридцатилетнюю мадеру, разливает по стаканам, подмаргивая, поднимает тост:

- За наркомовский костюм!

Весной 1941 года мы получили наряд на долгожданный станок. Обещали прислать в конце июня, не позже.

То- то на радостях вина попили!

Все складывалось хорошо, но неожиданно поднялась температура. Меня направили на лечение в Алупку.

2

Тут- то и застала война.

За сутки опустел курортный городок. Что-то грустное и жалкое было в затихших залах дворцов, в корпусах нарядных здравниц. Лишь буйно цвели магнолии, над ними жужжали пчелы.

Только в нашем санатории тлела жизнь, и нам даже пытались внушить, будто для нашего брата ничто не изменилось, лечение продолжается, и никаких отъездов.

И все- таки на следующий день я покинул Алупку и застрял в Ялте.

Каким- то лишним я почувствовал себя в суматохе первых военных дней; все, чем я жил до сих пор, теперь не имело смысла и уходило далеко-далеко от меня.

Где мои однополчане? Может быть, кто-то из них вот сейчас ведет воздушный бой?

Я заглянул в райвоенкомат, хотя знал: никому здесь не нужен. Я - белобилетник, этим сказано все.

Иду в райком. Секретарь Борис Иванович Герасимов посмотрел на меня удивленно:

- Тебе что?

- Вот оставил санаторий… Пришел…

- И правильно сделал. Давай в совхоз, лично отвечаешь за отправку автотранспорта по мобилизации. Чтобы ни сучка ни задоринки.

За двое суток совхоз стал другим. В гараже, мастерских, кузне - ни души! Слесари, трактористы, шоферы ушли на фронт. Одиноко торчит бетонный фундамент с анкерными болтами под ДИП, который так и не пришел и не придет. У верстака копошится Евтихий Иванович, старик слесарь, подгоняет головку к винодельческому прессу, но сразу видно - работает только по привычке.

Началась странная жизнь поселка без мужчин.

Я просыпался рано; как всегда, выходил на наряд под столетнюю чинару у винзавода, слушал директора, который старался не изменять своей выдержке. Но распоряжения его уже не имели смысла. Фронт неудержимо катился на юг, и кому нужны были мы - виноделы и виноградари - со своей подготовкой к уборке урожая?

Надо было что-то делать. Напросился на медицинскую комиссию, но меня забраковали: не годен в авиацию, не годен даже в хозкоманду.

Написал письмо в областной комитет партии, ответа не последовало.

Дмитрий Иванович Кузнецов, секретарь нашей партийной организации, такой же больной, как и я, строго предупредил:

- Поменьше эмоций, а давай демонтируй ценное оборудование.

«Значит, положение ухудшается», - подумал я. За неделю-другую упаковали электромоторы, два генератора, трансформаторы и отправили все это на Кавказ на парусном судне. На нем же эвакуировали из массандровских подвалов редкую коллекцию старинных вин. Были вина испанские - семнадцатого века, потемкинские - восемнадцатого, голицынские - девятнадцатого.

К счастью, коллекция «вынесла» войну и полностью сохранилась. В 1945 году она вернулась в Ялту, и сейчас замшелые бутылки вековой давности хранятся в нишах коллекционного зала.

Наконец меня вызвали в райком партии к Борису Ивановичу Герасимову - второму секретарю.

- В обком писал? - торопливо спросил он.

- Так точно!

Герасимов подумал.

- Может, все-таки на Кавказ, а?

- Не могу, Борис Иванович. Решил твердо.

- Раз так, то пойдешь в истребительный батальон. В своем же Гурзуфе возьми под начало роту. Ясно?

Ротой командовал несколько дней, вскоре отозвали в Ялту и назначили начальником штаба городского истребительного батальона.

Обязанностей у истребителей хватало: охрана побережья от фашистских десантов, контроль за дорогами и многочисленными тропами, засада на дезертиров - они, к сожалению, стали появляться в окружающих лесах.

Нас предупредили: фашисты намереваются взорвать Байдарские ворота - единственный выход на Севастополь.

Бросили к воротам усиленный наряд истребителей.

Заметили пожилого человека. Он осторожно шел по горной тропе, усыпанной листвой, оглядывался. Окликнули - побежал.