Я не командовал Ялтинским партизанским отрядом, но был поначалу начштаба, а потом и командиром Четвертого партизанского района, куда входил отряд. Ялтинцы - мои земляки; может быть, потому за действиями этого отряда я следил пристальнее, чем за боевой жизнью других отрядов.

Впервые я направился к ялтинцам в конце ноября 1941 года.

Величественные очертания горы Басман с головокружительными обрывами, сосны, каким-то чудом растущие на каменистых уступах, заросли векового бука… Здесь и вилась наша партизанская тропа. Потом она стала круто взбираться к голой каменной яйле. Выпал первый снег. Он был глубок, забил нехоженую тропу.

С трудом поднимаемся на гору Кемаль-Эгерек. Я задыхаюсь, воздух разреженный, и его не хватает моим больным легким.

На несколько минут показалось солнце, осветило далекие отроги Ай-Петри, которые отсюда не казались такими высокими, как из Ялты.

Вдруг мы увидели кучку людей на пустынной яйле. Они шли в нашу сторону. Кто же это?

Немцы вряд ли рискнут появиться в таком количестве на высокогорье.

Наши, ялтинцы. Они шли в разведку. Среди партизан я узнал угрюмого сутуловатого человека - Семена Зоренко, строителя из Гурзуфа.

Чудно!… Уж такой тихоня, а партизан.

Приближались сумерки. Шагаем. На снежной целине образовался наст, правда слабенький, часто проваливаемся. Совсем измотались. Вот оно, первое знакомство с яйлой. Я вспоминаю, что где-то в этом районе должен быть домик лесника Кравченко, у которого я как-то ночевал после единственной и неудачной охоты.

- Пойдемте к нему, - предлагаю я.

Опускается ночь. На яйле поднимается ветер. Изредка в просветах показывается серповидная луна, и над молчаливыми горами ползут тени. А внизу, у самого моря, по изгибам берега едва угадывается затемненный город.

Идем цепочкой друг за другом, след в след.

Впереди нас, над обрывом, чуть заметное строение. Это домик Федора Даниловича. Подходим к нему, прячемся за крылечко. Семенов стучит в дверь, стучит кулаком добрых минут десять. Наконец кто-то осторожным шагом подкрадывается к двери… Еще сильнее стучит партизан.

- По голови соби так погрюкай, бисов ты сын. Якого черта тоби трэба? - раздается немолодой резкий голос.

- Дед, пусти погреться.

- Я нитралитет занимаю и ни до кого нэ маю дила.

- Данилыч, это я, Семенов. Помнишь - шофер из Алупки?

- Що? Пэтро? - обрадованно говорит дед.

- Я, я… Свой.

- Свий-то свий, та с ружьем. Добрый ты хлопец, и горилку твою помню, но я нитралитет, а ты?

Семенов - мужик себе на уме. Он усмехается, потом решительным шагом спускается с крыльца.

- Трусишь ты, дед, ну и бог с тобой… Пойду к Павлюченко - тот сговорчивее… Да и моя горилка, а его сало…

Партизан удаляется.

- Пэтро, а Пэтро! Тильки уговор: як, значыть, зиркы загуляють на нэби, щоб твоей ногы нэ було. Добрэ?

Семенов молчит, машет нам рукой:

- Пошли, товарищи.

И на глазах удивленного деда мы вваливаемся в теплую комнату. Маленький, с реденькой бородкой, с хитрым огоньком в глазах.

- Та скилькы ж вас? - Дед покачивает всклокоченной головой.

- Ты чайком нас угости, - просит его Семенов.

Дед вздыхает, машет рукой и начинает хозяйничать. Иногда его взгляд останавливается на флягах, сваленных у вещевых мешков, загораются глаза, он крякает. Вскоре он высыпает на стол из большого чугуна сваренную картошку и режет каждому по кусочку сала. В его глазах настойчивый вопрос: «Где же выпивка?»

Я смотрю на Семенова, знаками даю понять, что, мол, надо объяснить.

- Ты, Данилыч, не обижайся. Никакого самогона у нас нет, - говорит Семенов.

Дед хмурится.

- Может, нам уйти? - спрашиваю я.

- Прышлы, так гостюйте. Нэ хочу встревать в вашу драку. Гэрманэць мэнэ нэ трогае, нэ трогайте и вы… Чув, що нимцы базы ваши граблять, та тых, яки з партызанами дружать, убывають… А я жить хочу…

Семенов хлопает деда по плечу:

- Теперь нет людей самих по себе: или с нами, или с врагом… Вот так, Федор Данилович…

С рассветом мы уходим. Беспокойно что-то у меня на душе.

- Ты подумай, Федор Данилович, над словами Петра, - говорю на прощание. - Твоя дорога - в партизаны, а не хочешь - уходи, иди в Ялту или куда хочешь, но нам не мешай.

Старик молчит, сутулится, по-бабски машет рукой:

- Та що я - родився людэй убывать, га?

- Но и не для того, чтобы быть убитым! - более жестко отвечаю ему.

- Горыть у мэнэ душа, ой горыть…

Ну и снега навалило - не Крым, а Сибирь! Стильскую кошару нашли чудом: у нашего проводника Гусарова охотничий нюх!

Добрались в Ялтинский отряд вечером. Первым встретил нас начальник штаба Николай Николаевич Тамарлы.

Он был рад, хлопотливо угощал горячим чаем. Однако что-то его тревожило - взгляд выдавал.

Мы остались одни.

- Выкладывай, старина!

- Митин бежал, вот что.

Я ахнул:

- Митин? Тот самый, что готовил базы для первой боевой группы?

- Он, лесник из Грушевой поляны.

- Это точно?

- Хлопцы Становского в Ялте его, гада, видали. На машине с офицерьем сидел.

…Лежу, а сна ни в одном глазу. Как обернется этот побег?

И ведь не только Митин бежал. Из Бахчисарайского отряда ушел проводник, тот самый, что готовил базы и немедленно выдал их фашистам. Они разграбили их за сутки. Да из самого штаба района драпанул коушанский житель.

Для фашистов такие - находка.

Теперь ясно: немцы учитывали возможность массового партизанского движения на полуострове. Пользуясь предателями типа Митина, они молниеносно нападали на отряды, на партизанские базы и уже нанесли нам чувствительный урон.

Да, не все так просто!

Ялтинским отрядом командовал Дмитрий Мошкарин. Я знал его не так чтобы очень, но встречаться приходилось и в кабинете Селимова, и раньше - на партактивах.

Как- то в городском театре среди знакомых увидел мужчину с размашисто-лиховатыми движениями, ярким блеском серых глаз. Военная гимнастерка сидела на нем так ладно, что казалось, никогда ее с плеч не снимал.

- Кто это? - спросил у секретаря партбюро Кузнецова.

- Димка Мошкарин, сейчас городским отделом питания командует.

- А чего это он насквозь военизированный?

- Не маскарадничает. Партизанил в гражданскую, душа такая.

…Проснулся я рано, протер лицо снегом, поднял голову, увидел Мошкарина.

Он протянул руку:

- Здоров! Спишь - землянка ходуном. Пошли завтракать. Уселись за столик, прибитый в центре землянки к аккуратно спиленному стволу столетнего бука.

Еда обильная - ничего не скажешь, и по стаканчику массандровского пропустили.

- Хорошее вино. Ты делал? - Мошкарин посмотрел открыто.

- И я.

- Много добра в море опрокинули. Жаль.

Я понимаю - Мошкарин меня торопит: с чем пришел?

8

В нашем партизанском районе было пять боевых отрядов, в числе их и Ялтинский. Если те четыре отряда имели кое-какой успех, то у ялтинцев на боевом счету - ни единой операции.

Об этом я и завел разговор.

Мошкарин расстегнул ворот гимнастерки.

- Надо понять наше положение. Мы на макушке крымских гор, выше нас разве небо! Направо пойдешь - след наведешь, налево заглянешь - без глаз останешься, огнем выпалят.

- Меняй стоянку.

- Легко сказать.

- А Митин?

- Сюда не наведет - не знает.

- А на Красный Камень?

- Отвечаю особой тактикой. - Мошкарин посмотрел на своего штабиста, на лице которого была явная тревога. - Борода, объясни гостю, что к чему.

Николай Николаевич положил волосатые руки на колени.

- Первую группу мы разбили на боевые пятерки. - Тамарлы почесал под подбородком. - Разбили, значит…

Мошкарин живо поднялся из-за стола, ударил ладонью:

- Пять пальцев - пять групп, дислокация от Ялты до Никитских ворот. У каждой собственный тайник, понял? Притрутся, оглядятся - и айда на дорогу! Трах-тараррах - в тайник, отсиживайся.