ВЛАДИМИР СПЕКТОР
ВРЕМЯ ПРЕДПОСЛЕДНИХ НОВОСТЕЙ
МОСКВА, М С П С
«У Никитских ворот»
2013
Глубина резкости
О творчестве поэта Владимира Спектора.
Ситуация в литературе (и в обществе) сегодня сложилась прелюбопытная, обоюдоострая, как секира древних римлян. Напоминает старорусскую забаву – стенка на стенку. Одна братия идёт на другую либо ради забавы, либо ради расправы. Разделение на «стенки» достаточно чёткое, не ошибёшься. С одной стороны технически подкованные, но безграмотные варвары с айпадами, твиттером и знамёнами Цукерберга/Дурова, с другой образованные – как правило, в советское время – «римляне» с томиками Довлатова, Бродского, Цветаевой (и с ними же на знамёнах) и приличным арсеналом вдруг в раз ставших бесполезными знаний.
Пожалуй, никогда ещё противостояние между культурой и варварством, «массовкой и духовкой», не было столь явным. Оно достигло пиковой точки, и пропасть между априорно воинствующими сторонами зияет и ширится, поглощая, как лангольеры, время и пространство, а так же самих сражающихся. Первые гибнут от глупости, которая, как писал Бонхеффер, «ещё более опасный враг добра, чем злоба», потому что «глупец, в отличие от злодея, абсолютно доволен собой». Другие страдают от неустроенности в жизни, потому что «во многой мудрости много печали»; не в силах найти себя в новом классе необразованных и невежественных людей, коллекционеров Калибанов по Фаулзу, они превращаются в отмирающий атавизм.
По сути, мы одной ногой – а, может быть, уже двумя – вошли в тоталитарное общество нового образца. Это даже не строй, где «порабощённое население радостно приемлет своё рабство», а система, построенная на кусочно-хаотичном сознании, при котором отпадает сама потребность в человеке. Он сначала становится деталью разбалансированной, дефункционирующей машины, а после перестаёт существовать как личность, тем самым в полной мере подтверждая тезис Ханны Арендт, что «тоталитаризм – это такая система, в которой люди не нужны совершенно».
Идёт война, объявленная культурному человеку, и потому уместно вооружиться опытом борьбы прошлых лет, когда создавалась, а потом рушилась другая, советская, тоталитарная система. И если тогда всё было нельзя, то теперь всё стало можно. Однако и режиму запрета, и режиму вседозволенности, являющимися двумя крайностями одного и того же, так или иначе не хватает, прежде всего, системы координат, ориентиров и даже, если угодно идеалов. Система социальная уничтожила систему моральную. В данном контексте ключевую роль играют творческие люди, в частности, поэты. Но, к сожалению, сегодня почти утрачена одна из системообразующих миссий поэта – миссия Прометея, несущего огонь просвещения людям. Всё чаще поэты пишут для себя и о себе же, упражняясь в словесных изысках ради самого упражнения, совершая действие ради действия. Этот нарциссизм, творческий и физический, во многом порождает недоверие и настороженность читателей, в сознании которых образ стихотворца всё чаще ассоциируется с образом юродивого или сноба. Поэзия окончательно превращается в вещь в себе и для себя, когда «поэты звонят лишь друг другу, обсуждая, насколько прекрасен их круг». Одним словом, читателям не до поэтов, но и поэтам не до читателей.
В контексте противостояния культуры и варварства, острой нехватки идеалов творчество поэта Владимира Спектора ценно ещё и тем, что не утратило созидающей функции поэтизации человека. Под «поэтизацией» я понимаю продуцирование в личности определённого духовного, душевного порыва, стремления, стержня, наконец; с последующим преобладанием божественного над животным, уничтожением укореняющейся в людях потребительской функции «корыто, корм, пойло».
Выжить…
Отдать,
Получить,
Накормить.
Сделать…
Успеть,
Дотерпеть,
Не сорваться.
Жизни вибрирует тонкая нить,
Бьётся, как жилка на горле паяца.
Выжить,
Найти,
Не забыть,
Не предать…
Не заклинанье, не просьба, не мантра.
Завтра всё снова начнётся опять.
Это – всего лишь заданье на завтра.
Море информации, в котором мы тонем, уничтожает любые проявления индивидуальности. Эта, казалось бы, свобода на поверку оказывается хаосом, деструкцией. Поэтому программность поэзии Владмиира Спектора – одно из несомненных её достоинств. Она есть первооснова и первоисточник для поворотного перерождения и дальнейшего духовного онтогенеза. Это алхимия слова, обоюдоострая, дуалистическая, когда и поэт, и читатель проходит этапы обретения новой (а порой единственной) индивидуальности, сходные, по мнению Юнга, с алхимическими трансформациями.
Любой поэтический опыт, действие есть передача энергии. Она может быть искусственной, внешне ориентированной, а может происходить на глубинном, клеточном уровне. Во втором случаем речь идёт о природной творческой энергии, в восточной традиции именующуюся «крия шакти». Данная энергия, свойственная поэзии Владимира Спектора, трансформирует мертвую материю в живую, изменяя и возрождая саму её внутреннюю суть.
Не хочется спешить, куда-то торопиться,
А просто – жить и жить, и чтоб родные лица
Не ведали тоски, завистливой печали,
Чтоб не в конце строки рука была –
В начале…
Владимир Спектор из тех, для кого поэзия – это судьба. Такой поэт творит не ради себя, но ради поэзии в её высшем предназначении. Творит, потому что попадает в петлю бытия, сжимающуюся до предела. Это кризис прежнего существования и дальнейшее непрерывное перерождение, строка за строкой, когда больше нет возможности (да и смысла тоже) воспринимать мир набором оперативных команд, необходимых для поддержания физиологической активности. Начат поиск, запущена иная программа, сравнить которую можно с путём воина, до конца преданного единой, подчас идеалистической цели, диктующей его modus operandi. Это путь борьбы, путь страданий и лишений, но и в то же время путь подлинной радости.
Не изабелла, не мускат,
Чья гроздь – селекции отрада.
А просто – дикий виноград,
Изгой ухоженного сада.
Растёт, не ведая стыда,
И наливаясь терпким соком,
Ветвями тянется туда,
Где небо чисто и высоко.
Поэт, вставший на такой путь, не прячет смысл за искусственно сотканными кружевами слов и рифм, а, наоборот, ищет, доносит его, говоря с читателем доверительно, откровенно. Ведь читатель для такого автора первичен. Это значит то, что поэт повторно – на этот раз вместе с читателем – проходит инициацию поэтическим чудом. Владимир Спектор не прячется за псевдоконструкциями, снобизмом и кетчем, пытаясь создать иллюзию некого тайного знания. Наоборот, он ведёт диалог с читателем, максимально коррелируя с ним в создании единой призмы восприятия мира, которая становится противовесом тоталитаризму глупости.
Всё своё – лишь в себе, в себе,
И хорошее, и плохое.
В этой жизни, подобной борьбе,
Знаю точно, чего я стою.
Знаю точно, что всё пройдёт.
Всё пройдёт и начнётся снова.
И в душе моей битый лёд –
Лишь живительной влаги основа.
Владимир Спектор издал свой первый поэтический сборник в 39 лет (сейчас у него более 20 книг стихов и очерков). До этого работал конструктором, стал автором более двух десятков изобретений. Конечно, он начал писать стихи значительно раньше, но вот вещественное доказательство своей творческой состоятельности предъявить не торопился (да и возможности в прежнее время для таких, как он, были весьма ограничены). Не теряя надежды, ждал, творил. Возможно, поэтому его поэзия в хорошем смысле взрослая, обстоятельная. В ней есть своя особая жизненная философия; выстраданная, осознанная, взвешенная. Она ненавязчиво подчёркивается мудростью восприятия мира, которая позволяет говорить о самых глубоких, порой деликатных вещах точно, ёмко, без перегруженности лишними словами и пафосом. И ещё эта поэзия по-настоящему традиционна. В ней – продолжение стиля и духа Арсения Тарковского и Юрия Левитанского, Бориса Слуцкого и Александра Межирова. А преемственность поэтической культуры – важное условие для её развития.
