Прапорщик Цезарь Жаба, узнав, что на судне оказался посторонний и не кто-нибудь, а Егор Пливнин, заключенный в Петропавловскую тюрьму и бежавший оттуда, схватился за голову. Сгоряча он хотел было посадить его на замок, но наткнувшись на сопротивление дружинников и не желая вносить сумятицу среди своих бойцов накануне боя, махнул рукой. Пусть те, кто заварил кашу с этим казаком, сами ее и расхлебывают.

После полудня, когда до Явино оставалось верст пять. Жаба, чтобы остаться незамеченным японцами, решил остановить шхуну. «Мария» бросила якорь в небольшой тихой бухточке, и дружинники, соблюдая осторожность, высадились на берег. Двух казаков Жаба отправил на связь с Сотниковым, который должен был остановиться на реке Озерной. В разведку вызвались сходить Степан Крымов и Егор с казаками. Прапорщик засомневался было, стоит ли отпускать Пливнина, но хорошо зная Егора по прежней его службе и мало веря в те слухи, которые распускал о нем полицейский исправник, разрешил.

Солнце уже опускалось за холодную черту морского горизонта, когда казаки вышли в Явино. Первое, что они увидели, осторожно выглянув изза кустов, это японские шхуны, приткнувшиеся почти вплотную к берегу. От их высоких мачт падали длинные острые тени. Извиваясь на мелких отмелевых волнах, они, как змеи, выползали на берег.

На сельской площади, возле небольшой церквушки стояла двухорудийная батарея, возле которой копошилось несколько японцев, по-видимому прислуга. Во дворах смуглолицые и низкорослые солдаты жгли костры. «Варево готовят», — подумал Егор. Вдруг Степан шепнул:

— Глянь, никак подштанники развесили на просушку! — показал он на полоскавшееся на ветру в нескольких дворах нижнее белье.

— Это они, пока до нас добирались по морю, со страха попачкались, — пошутил Егор.

Попав к казакам, почувствовав себя среди своих, Егор как бы заново родился. Куда девалась его угрюмая злоба, страх, растерянность… Одичавший за месяцы сидения в тюрьме, он тянулся сейчас к шутке, веселому слову, и даже чувство близкой опасности не могло омрачить его радости.

Определив количество японского отряда примерно в две сотни человек, сосчитав японские секреты и запомнив места их расположения, Крымов повел казаков обратно.

Переходя вброд небольшую каменистую речку, протекавшую возле Явино, Егор обратил внимание на проплывавшую мимо бутылку странной формы. Выловив ее, он заметил, что внутри что-то белеет.

— Степан! — позвал Егор идущего впереди Крымова.

Казаки осмотрели бутылку.

— Японская, — авторитетно заявил Степан, — из-под сакэ. — Он легко ударил бутылку об эфес шашки и среди сыпанувших на землю зеленых осколков нашел бумажку, на которой было написано: «Мы никогда не будем вас мешать, который покоривший жители Японскому империю, по этому никто не бойтесь и возращайтесь в каждый дом. Командир японской войски Сечу Гундзи».

— Это какой Гундзи! Не тот, что у нас в Петропавловске служил! — спросил у Крымова Егор.

— Тот самый. Он у меня еще соболей торговал, сакэ угощал. Вот гад! Тьфу! — сплюнул Степан, — покориться зовет нас. Мы тебе покоримся, сука! — глядя в сторону Явино, зло тряхнул винтовкой Крымов.

Пройдя немного вверх по речке, казаки выловили еще несколько таких бутылок. Их прихватили с собой, чтобы показать прапорщику. Собравшись было уже отвернуть от речки и идти прямиком в свой лагерь, они вдруг услышали на противоположном берегу японскую речь. Потом кто-то засмеялся чужим не русским смехом. Притихнув, казаки увидели двух японских офицеров, вышедших на берег. Один из них в очках, смеясь, показывал второму на тускло блеснувшую бутылку, проплывавшую по речке.

— Братцы! — удивленно прошептал Степан. — Это же Гундзи! Сам пожаловал. — Его глаза лихорадочно заблестели. — Грех на душу примем, если он уйдет от нас…

Несмотря на то, что прапорщик Жаба велел Степану только понаблюдать за японцами и воздерживаться от активных действий, Степан решил не упускать случая.

Казаки отползли от берега и, пробежав метров двести вверх по речке, перешли ее вброд. Осторожно приблизились к японцам. За редкими прибрежными кустами в отдалении маячило несколько японских солдат. Они, весело гомоня, что-то кидали в речку. «Бутылки, — догадался Егор, — а эти наблюдают».

Отцепив шашки, чтобы не мешали, Степан и Егор поползли к ничего не подозревающим японским офицерам. Оставшиеся казаки на всякий случай навели винтовки на едва различимых в густых сумерках солдат. Минут через пять в том месте, где посмеивались японские офицеры, послышалась возня, легкий треск ломаемых кустов… Еще через минуту они увидели Пливнина и Крымова, тянувших за собой обоих офицеров. «Помогите», — задыхаясь, выдавил Степан. Казаки, боязливо оглядываясь на увлеченных своим занятием солдат, подхватили офицеров и почти бегом бросились через кусты. Перейдя вновь речку, остановились. Степан, довольный, унимая волнение, закурил.

— Ну, казаки, начали и мы войну. — Он ткнул сапогом лежащего на земле Гундзи, у которого изо рта торчал поломанный козырек фуражки. — Щуплый народец, а глотка дай бог, всю фуражку пришлось затолкать, чтобы не орал. Не проглоти, Гундзи, она мне еще пригодится!

— Хотел всю Камчатку заглотнуть, да казачьим картузом подавился, — сказал Егор. Казаки засмеялись.

Сечу Гундзи лежал уткнувшись лицом в сапоги своего офицера — отрядного врача. Задыхаясь от смрадного запаха пота, грязи и каких-то лекарств, исходивших от них, Гундзи со злобой думал, что не послушайся он этой вонючей обезьяны, которой вдруг взбрело в голову посмотреть, как плывут эти дурацкие бутылки к русским, он не валялся бы в ногах бородатых русских мужиков. Он вспомнил, как еще совсем недавно, во время высадки десанта, презрительно разглядывал в бинокль убегающих в горы жителей Явино, русских и их пятниц коряков, он подумал, о том, что камчатская кампания уже выиграна. Как он и предполагал, русские разбежались без выстрела, чтобы потом приползти обратно лизать его сапоги.

Он вспомнил, что еще вчера по его приказу на площади Явино солдаты вкопали столб — его, Гундзи, столб, свидетельствующий о том, что сыны страны Восходящего солнца начали военные действия на Камчатке… Гундзи тоскливо подумал, что его исчезновение вряд ли обнаружится до утра. Сечу не любил, когда его беспокоили по ночам… Конец, всему конец… Гундзи чуть не задохнулся от бешенства и в бессильной злобе яростно заколотил ногами по теплой мягкой земле.

Казаки переглянулись.

— Серчает дядя. Надо бы им кляпы вынуть, как бы не задохнись, — сказал Степан, вытягивая мокрую, помятую фуражку изо рта Гундзи. С сожалением посмотрев на сломанный козырек, Степан брезгливо бросил ее в кусты.

— Ладно. Пойдем, ребята. Надо поспешать. Кабы ихние солдатики своих командиров не хватились.

Казаки, развязав японцев, тронулись в путь.

Когда разведчики вернулись в лагерь, там, несмотря на позднее время, царило оживление. Почти одновременно с ними, покрыв расстояние в двести километров, подошел отряд Сотникова. Теперь силы петропавловцев увеличились до ста человек.

Унтер-офицер Максим Иванович Сотников после службы в восточно-сибирском линейном батальоне, ушел в запас и поселился на Камчатке. Одно время он обучал молодых казаков, потом был надзирателем за рыбными промыслами. Проявляя в любом деле расторопность и незаурядные организаторские способности, очень скоро обратил на себя внимание окружного начальства. Ему стали доверять ответственные поручения. Одно время Сотников даже исполнял должность уездного исправника. Учитывая военный опыт, большую популярность Сотникова среди казаков и служивого люда, которые составляли ядро дружины самообороны, Сильницкий назначил его начальником явинской операции.

Сотников, узнав, что этой ночью захвачен командир японского отряда Гундзи, решил немедленно допросить его. Не заходя в палатку, куда его пригласил отдохнуть прапорщик Жаба, он возле костра, помешивая варившуюся уху, неторопливо, обстоятельно расспрашивал Гундзи о целях, задачах его отряда. Разговор шел без переводчика, Сотниников, имея часто дело с японскими браконьерами, хорошо знал японский язык. Гундзи, отвечая на вопросы, беспокойно вертел маленькой черной головой, испуганно поглядывая на обступивших костер дружинников, с интересом прислушивающихся к разговору.