«Повертеться, посоображать». Очень обыденные слова. Тридцать, сорок лет назад они тоже были в ходу. Но смысл-то в них сегодня уже иной! Принято думать, что преобладание умственного труда над мускульными, над двигательными усилиями, что интеллектуализация труда — это прежде всего сфера автоматизированного производства. Но вот экскаватор рудного карьера. И машинист его должен творчески мыслить, буквально ежечасно ища оптимальные варианты своих действий в зависимости от руды, с которой ему приходится иметь дело. Верно: «все в тебе, как в электронной машине, мигом складывается».
Как-то дома у Сотниченко мы разговорились о книгах. Признался, что для чтения времени, увы, мало. Газеты, журналы, кое-какая техническая литература. А романы, повести?
— Только если захватит с первых страниц. Если в книге бурлит сегодняшний день. И не обязательно о рабочем классе. Но чтобы я чувствовал: вот она, наша жизнь, такая, какая она есть.
Я мельком заметил, что бывал за океаном. Виктор Александрович достал с полки книгу Н. Смелякова «Деловая Америка».
— Хорошая книга. Толковая. Просто написана. Деловитости учит. Подкупает, что автор размышляет, делает свои выводы, приглашает и читателя подумать, что у них плохо, а что и хорошо. Надо брать, перенимать все хорошее, в хозяйстве пригодится. Смотрите, у них на образцово поставленном производстве ничто не пропадает, все рационально, все продумано. Стараются, чтобы ничего не затаптывалось зря в грязь. Интересная глава о техническом обслуживании машин. О дорогах очень верно. Действительно национальное богатство! Сколько мы теряем на дорогах!
Еще в первую нашу встречу я упомянул о железных рудниках Кируны, о том, как Сара Лидман записала рассказы горняков, образовавшие книгу «Рудник», гонорар за которую писательница передала в забастовочный фонд. Сотниченко проглядывал лишь отрывки в каком-то журнале или газете. Помнил смутно, осталось в памяти общее ощущение безысходности, пессимизма, характерное для многих шведских горняков.
Книга нашлась в библиотеке, и я занес ее Виктору Александровичу. Он прочел сразу же.
— Это не просто — понять людей, которые дышат другим воздухом. О Швеции что большинство знает? Богатая страна. Еще бы: полтора века не воевали. В кино как-то показывали Стокгольм. Красивый город, но чужой. А в этой книге описано то, что близко каждому горняку. Вот, посмотрите, тут про обогатительную фабрику. Мельницы, магнитные сепараторы… Как у нас на ГОКе. Есть люди тех же профессий. Материально, судя по рассказам, шведские горняки живут неплохо. Жалуются больше на тяжелые условия труда. Но, на мой взгляд, главная их беда в разобщенности. Сара Лидман задавала им вопросы о рабочей солидарности. Так ей прямо ответили — именно этого многим шведским рабочим и не хватает. И действительно, читаешь: одиночки среди чужих. «До этого мне нет дела, это я знать не хочу». Как по нашей пословице: «моя хата с краю». Только о себе. Только, чтобы у меня было все… Друзей лишают заработка, переводят на низкооплачиваемую работу — а он еще подумает, стоит ли ему вмешиваться? Нет, и там, конечно, есть сознательные люди, в книге приводятся их высказывания, но таких — меньшинство. Я отметил одно интересное место, вот, послушайте. Человек, работающий на обогатительной фабрике, говорит, что он живет в квартире со всеми удобствами. Но, продолжает он, дело не в этом. «Дело в том, что мы, рабочие Швеции, находимся вне общества. Мы не свободны. Мы невежественны. Мы бессильны». Человек, которому еще нет тридцати, полон пессимизма: не знаю, что я буду делать, как буду жить дальше… И что меня удивило? Оказывается, многие шведские горняки ничего, кроме своего поселка, не видели. Большинство дальше Будена не выезжало, я что-то не слышал об этом Будене, наверное, не очень большой город. Или: в доме живет двадцать четыре семьи, и лишь две выписывают газеты. Как это так? Подумал я еще и о том, что если говорить о материальном положении, то у нас большие сдвиги. А есть у шведов сдвиги в духовном, что ли, смысле? Преодолеют ли они свою самозамкнутость?
В США и Швеции Виктор Александрович не был, а вот в Польшу ездил не раз. Белгородщина дружит с польским воеводством, часто обменивается делегациями. Ребятишки из Ополья отдыхают летом в горняцком пионерском лагере «Орленок». Последний раз Сотниченко ездил в Польшу с делегацией Общества советско-польской дружбы. Был прием в посольстве, Виктор Александрович сохранил приглашение: «имеет честь пригласить Вас…» Встречался с партийными работниками, с киноартистами, со своими братьями-горняками.
— Вон лампочка шахтерская…
Маленькая, изящная, с угольного месторождения «Адамов». Есть там карьер, есть экскаваторы, очень даже знакомые, хоть сейчас садись за рычаги; советская марка. Сотниченко выступал на митинге, рассказывал о Курской магнитной. В общем впечатлений было много.
Однажды в выходной мы встретились на улице, и Виктор Александрович потащил меня к себе обедать. Было и вино из сока крыжовника, собранного в своем саду, чуть хмельное. Пил он мало. После обеда показал роскошный альбом «СССР», кое-какие памятные фото. Разглядывая их, я попросил рассказать подробнее, как это он с земли, с целины, с вольного воздуха пошел на горное дело, с трактора — в карьер.
— Нет, не в карьер. Под землю, В шахту. В шахту имени Губкина. А приехал по письму товарища своего давнего: давай, пишет, приезжай на железную целину! Разве всякий человек свое дело сразу находит? Начал с проходчика. Освоил. Присмотрелся к скреперной лебедке: ничего, можно и с ней действовать. А электровоз? Обучился управлению. Ну и еще электросварке. Доверили мне комплексную бригаду. Не то что доверили. В общем, я ее сам организовал из ребят, но требовал, чтобы каждый был, что называется, на все руки. Пришел в забой: ага, не убрана порода. Я — за лебедку. А мой напарник — на электровоз. Минуты зря не теряли. Все отладили, хотя некоторые не понимали, как у нас пойдет; что делать тому, да что платить этому? Говорили, что непременно будет у нас свара. Но дело пошло. И в шестьдесят шестом дали мне Героя за подземную, за шахтерскую работу. После этого начал учиться в школе рабочей-молодежи. Потом в техникуме, а там специальность — открытая разработка. Вот и вышел из-под земли. Теперь дипломированный горный техник. Ну и училище машинистов экскаватора окончил с союзными правами.
Рассказ Виктора Александровича заставляет подумать о неоднозначности понятия верности профессии. Иван Михайлович Губкин, человек, особо чтимый на КМА — всюду его портреты, — начал с учительской семинарии, преподавал в селе, пошел затем в учительский институт, снова стал педагогом, а потом, сдав курс за классическую гимназию, поступил в Горный институт. Это сила призвания, поиск своего места. Страна потеряла хорошего педагога, но получила геолога поистине выдающегося, как прежде говаривали — ученого милостью божьей. Так и в любом деле. Вот Михаил Юрьевич Евец на землеройных машинах со времен стройки Магнитогорска. Сегодня в кабине экскаватора строит КМА. Хорошо это? Хорошо. Удовлетворен. Чувствует себя на своем месте. А Сотниченко? Вон какой путь проделал к той же кабине! Хорошо это? Хорошо! Для его натуры — и для дела. Ведь не мечется без толку, осваивает все досконально. Он — в живом потоке современности, когда производство требует рабочих широкого технического кругозора, владеющих несколькими близкими профессиями. Это позволяет им быстрее осваивать новую технику, в ходе научно-технической революции так стремительно сменяющую ту, что старится сейчас куда быстрее, чем в прежние годы.
Сотниченко жаден до техники — но многогранен не только в ней. К любому общественному делу у него тяга, будь то просьба разобраться в неполадках на хлебозаводе, маленький музей в нижнем этаже диспетчерской карьера (кстати, хороший, любовно, интересно оформленный), или письмо школьников из дальнего села с приглашением обязательно приехать («а что — одним махом туда и обратно!»).
Я спросил, интересно ли ему работать на экскаваторе. Он даже вскинулся.
