Мы проговорили около часа, затем президент подался вперед и спросил, остались ли у меня какие-то вопросы. Я сказал, что нет. Тогда он криво улыбнулся и спросил: «Чейни?» Когда я скопировал его улыбку, он произнес: «Важная персона, очень важная, но всего одна». Я сказал, что поддерживал хорошие отношения с Чейни, когда тот занимал пост министра обороны, и надеюсь, что это пригодится. Президент же заметил, что знает, как я люблю Техасский университет, но страна нуждается во мне. И спросил, готов ли я принять обязанности министра. Я ответил – да.
Он весьма откровенно беседовал со мной о многом, в том числе о вице-президенте, и явно ожидал с моей стороны не меньшей искренности. Если коротко, я ушел от него в уверенности, что от меня как от министра потребуется говорить именно то, что думаю; отлично – уж с этим-то проблем наверняка не возникнет.
Обратная дорога в университет промелькнула незаметно. Добрых две недели статус министра обороны оставался не более чем шансом, возможностью, которая, как я отчасти надеялся, никогда не реализуется. После разговора с президентом, пусть никто не велел мне паковать вещи, я осознал – все изменилось.
Около половины шестого вечера в тот день я получил электронное письмо от Буша-41: «Как все прошло?» Я ответил: «Могу ошибаться, но как будто исключительно хорошо. Я полностью удовлетворен по всем вопросам, которые задавал (в том числе теми, которые мы с вами обсуждали)… Возможно, я тороплю события, но мне кажется, что игра стоит свеч. Мне тяжело думать об уходе из университета, мистер президент, но, если честно, чертовски приятно, что тебя зовут помочь стране в нелегкие времена. Знаете, мы с вашим сыном, когда он был губернатором Техаса, толком не общались, разве что руки друг другу пожимали. Сегодня мы проговорили больше часа наедине, и мне понравилось то, что я увидел. Может быть, я сумею помочь ему». Под конец я попросил Буша-41 держать в тайне наши контакты, и он тут же ответил: «Я нем как рыба! Можете положиться на своего верного друга, который безмерно рад за вас».
Буквально пару минут спустя позвонил Болтен и сказал, что президент готов двигаться дальше. На час дня среды, 8 ноября, запланирована пресс-конференция; затем, в три тридцать, состоится телевизионная трансляция встречи в Овальном кабинете – президент, министр Рамсфелд и я.
Чейни писал в своих мемуарах, что противился решению президента заменить Рамсфелда, старого друга, коллегу и наставника Дика. Я в общем-то это подозревал, а потому испытал немалое облегчение, когда Болтен передал мне, что госсекретарь Райс в восторге от моего назначения, а вице-президент назвал меня «хорошим парнем». Как уточнил Болтен, из уст Чейни это почти наивысшая похвала.
Я обо всем сообщал Бекки – просто не мог держать ее в неведении – и позволил себе всего одно сомнение. Вечером в то воскресенье мы с женой говорили о том, что администрация Буша изрядно подорвала уважение к себе в глазах всей Америки. Я сказал Бекки: «Я должен это сделать, но просто надеюсь, что работа в составе этой администрации не сильно подорвет мою репутацию».
Объявление
В понедельник громоздкие колеса государственной машины пришли в движение, причем все по-прежнему происходило в строжайшей тайне. Прежде всего мне надлежало встретиться с юристом Белого дома Гарриет Майерс, дабы разрешить все этические вопросы, связанные с моим членством в советах директоров различных компаний, а также с моими инвестициями и прочей бюрократией. Политические шаги начались во вторник, когда меня попросили представить список членов конгресса, позитивно настроенных, по моим оценкам, к моей кандидатуре, наряду со списками бывших высокопоставленных чиновников, журналистов и других лиц, от которых можно ожидать благожелательных комментариев. А 8 ноября мне велели к полудню прибыть в Белый дом.
Я прилетел в Вашингтон на военном «гольфстриме» без особых опознавательных знаков; самолет приземлился на авиабазе Эндрюс, неподалеку от города, и зарулил на стоянку в дальнем закутке аэродрома. Прямо на поле меня встретил на машине Джо Хейгин.
Спустя несколько минут меня привезли в Белый дом и провели в маленький кабинет в подвале Западного крыла; отсюда мне предстояло обзвонить со словами благодарности лидеров конгресса, ключевых парламентариев и прочих видных государственных деятелей и политиков в самом Вашингтоне и за его пределами. Я познакомился с Дэвидом Брумом, молодым помощником юридического советника Белого дома; ему поручили опекать меня и всюду сопровождать, пока не завершится процедура официального утверждения. Да, конечно, я и сам довольно сносно ориентировался в реалиях Капитолия, но Дэвид, умный, практичный и проницательный парень, офицер резерва корпуса морской пехоты США, оказался сущим кладезем полезной информации. Мне с ним было весьма комфортно.
Я сделал ряд звонков, и в целом реакция на мое предстоящее назначение была исключительно позитивной. Я узнал, что даже республиканцы сильно озабочены ситуацией в Ираке и готовы к кардинальным переменам в политическом курсе – особенно учитывая, что многие из них приписывали потерю партией большинства в конгрессе на недавних выборах тому обстоятельству, что в обществе нарастало недовольство войной. Не зная, чего от меня ожидать применительно к Ираку, они все же приветствовали мою кандидатуру. Демократы и подавно демонстрировали энтузиазм, полагая, что мое назначение неким образом ускорит завершение войны. Если до звонков у меня и оставались сомнения по поводу того, чего почти все в Вашингтоне ожидают от новоназначенного министра обороны, то телефонные разговоры эти сомнения полностью развеяли.
Примерно в двенадцать тридцать по техасскому времени, приблизительно через полчаса после начала президентской пресс-конференции, посвященной изменению военной стратегии, мы разослали по электронной почте заранее подготовленный текст, адресованный 65 000 студентов, преподавателей и персонала Техасского университета. Сложнее всего мне дались следующие строки этого сообщения: «Вынужден признать, что хотя два года назад я отказался от работы в правительстве ради нашего университета, но многое с тех пор произошло – и в нашей стране, и во всем мире. Я безмерно люблю и ценю Техасский университет, но нашу страну я люблю все-таки сильнее, и потому, как многие «агги» в погонах, я обязан выполнить свой долг. К сожалению, я должен уйти. Надеюсь, вы представляете, насколько мне тяжело расставаться и как я буду скучать по вас и по этому уникальному американскому учебному заведению».
Пару часов спустя подошло время телепередачи. Мы с президентом и Рамсфелдом быстро переговорили в личной президентской столовой, а затем Рамсфелд направился в Овальный кабинет. За ним – президент, и последним я. Прошло почти четырнадцать лет с тех пор, как я переступал порог Овального кабинета.
Президент начал свое выступление с заявления о необходимости и далее реализовывать наступательную политику в Ираке и Афганистане, чтобы защитить американский народ. Потом он охарактеризовал роль министра обороны и кратко перечислил основные пункты моей карьеры. А затем произнес две фразы, в которых сформулировал мои задачи на посту министра: «Он покажет министерству новые перспективы и предложит новые идеи, в том числе относительно того, как Америке достичь поставленных целей в Ираке» и «Боб понимает, как управлять крупными и сложными проектами и как надлежащим образом их трансформировать для решения новых задач». Далее президент подробно описал достижения Дональда Рамсфелда в качестве министра обороны и поблагодарил его за все, что тот сделал ради безопасности Америки. Затем на трибуну поднялся Рамсфелд. Он говорил в основном о вызовах безопасности нашей страны, но не забыл выразить благодарность – президенту за доверие и поддержку, коллегам по министерству обороны и, безусловно, американским мужчинам и женщинам в военной форме за их службу и самопожертвование. На мой вкус, выступление Дональда получилось очень искренним и трогательным.
