— Поцелуй меня! Посмотри на меня! Ты что, не хочешь моей нежности?

— Почему не хочу? — возразила я, извиваясь в его руках как змея. — Я все время на тебя смотрю!

— Нет, ты прекрасно знаешь, что это неправда. Я никогда не могу тебя приласкать, ты все время ускользаешь. Получается, трахать в попу я тебя могу, а приласкать — нет?

— Конечно же, можешь, — возразила я, не сдержав нетерпеливого жеста.

И со вздохом, который я вовсе не хотела делать так очевидно, позволила рукам Месье овладеть мною, повернувшись к нему подбородком. Как и в прошлый раз, именно в этот момент, когда он ослабил бдительность, я вновь обрела самоуверенность. И вероломно ускользнула.

— Я курила перед этим, не хочу разговаривать так близко.

И я грациозно поднялась, чтобы взять свой ноутбук. Когда экран загорелся, Месье увидел фотографию Андреа. Сухо спросил:

— Кто это?

— Мой парень, — ответила я, закуривая остаток косячка, лежавший в пепельнице.

— Супер, — проскрипел Месье, откидываясь на подушку.

— Извини, но у меня тоже есть своя жизнь, — ответила я, тут же пожалев о своем безразличном тоне.

Тщетно пытаясь придумать что-нибудь, чтобы стереть из его памяти эту фразу, я включила Turtles[22] и, сделав первую затяжку, переместилась, усевшись на Месье, раздвинув ноги и больше не беспокоясь о том, какое зрелище он увидит. Секунду он рассматривал меня, обхватив мои колени ладонями. Затем с улыбкой сказал:

— У меня для тебя кое-что есть.

Подпрыгнув от нетерпения, я уставилась на него томным взглядом гейши:

— Что?

— Ты говорила, что не читала «Лоно Ирены» Арагона?[23]

Затянувшись еще раз, я улыбнулась во весь рот:

— Ты рассказывал мне о ней по телефону.

Месье взял свою сумку. Он упомянул об этой книге два дня назад, в десять часов вечера, когда я, совершенно голая, курила сигарету на кухне, прогуливаясь в одиночестве перед застекленной дверью. А позже на электронную почту я получила отрывок из этой книги. Отличающийся нетерпеливостью, Месье выбрал фрагменты наугад, и полученному результату явно не хватало плавности перехода, что вызвало во мне лишь смутное любопытство. Но, когда он положил передо мной саму книгу, в невероятной обложке дешевого издания, с напыщенным псевдонимом автора (Альбер де Рутизи), я набросилась на нее, как на лакомство: очень понравилось, что Месье купил для меня именно карманное издание, столь милое моему студенческому глазу.

— О, спасибо! — воскликнула я, на мой взгляд, слишком поспешно, а Месье улыбнулся с очевидным умилением.

Я хотела снова устроиться рядом с ним, но он быстрым движением схватил «Ирену» и открыл ее в самом начале.

— Прочти две первые страницы.

Мне бы хотелось, чтобы люди поняли, что я пережила тогда, сидя по-турецки на мягком и одновременно шершавом «ковре» из волосков этого мужчины, в теплом, сладострастном полумраке комнаты, изолированной от всего мира. Я редко испытывала подобное опьянение, когда все воспринималось мною в позитивно-калейдоскопической манере. Не успела опустить взгляд на первые строки Арагона, как оргазмический припев Элеоноры взорвался во влажной тишине, словно невероятный вихрь любви и восторга; и в то же время эти начальные страницы рассказывали мне о сне, боли, губительном сладострастии черной ночи такими словами, перед силой которых меркло все, что я могла читать раньше. В буквальном смысле пораженная, откинулась назад, открыв рот и широко улыбаясь. Я объяснила Месье голосом, теряющимся в басах Turtles:

— Этот текст плюс эта музыка… улетаю.

Я принялась читать так, словно ела что-то вкусное, не в силах сдерживать после каждой фразы блаженный вздох. Мне казалось: я пустая ореховая скорлупа, наполняемая красотой мира, утопающей в этом сиянии. Я вяло сопротивлялась такому ощущению, слишком восхищенная, чтобы остановиться. Как описать этот момент глубокого одиночества и вместе с тем безумного ликования? Я чувствовала себя, как кто-то, видевший, слышавший, касавшийся Мессии, знала: Месье со своим трезвым взглядом не мог до конца понять, к какому чуду мы прикоснулись. Курение помогало мне избавиться от всех механизмов защиты и впитывать магию как губка. Тем не менее мне необходимо было выразить свой восторг, чтобы хоть кто-нибудь меня услышал. Чтобы Месье понял, до какой степени это мгновение стало нашим апогеем. Думаю, в первый раз за все время я назвала его по имени. И тут же, издав долгий, счастливый вздох женщины, переполненной любовью, испытала безудержную потребность высказаться, как это обычно бывает после травки:

— Как можно так хорошо писать? Я даже хочу сказать: не просто хорошо писать, а на километры выше этого. Я никогда не читала ничего более красивого и правдивого. Арагон на вот этих двух страницах напоминает мне Моцарта. Если убрать хотя бы одно слово, перенести хоть одну запятую, — все рухнет. Истинное совершенство!

Месье не уловил двойного смысла моей возбужденности, поняв лишь один. Как кандидатка в писатели, я испытывала противоречивые чувства: глубокое религиозное восхищение и ревность или даже, может быть, подавленность. Как и во время первого прочтения «Лолиты» (о, Набоков!) я осознавала: каждая дивная фраза, отточенная с тщательностью ювелира, вовсе не была результатом долгой работы или корректуры. Она плод гения, и, чтобы создать нечто подобное, мне пришлось бы провести не один час в пустой комнате, раздражаясь, отрекаясь и снова обретая надежду. Прочитав эти страницы, я прекрасно осознавала всеми фибрами своей души, что никогда не смогу состязаться с такими талантами. Я ощущала это почти спокойно, как принимаешь данности природы и жизни. Лишь такая покорность судьбе причиняла мне боль.

Месье подтвердил с серьезным видом:

— Согласен, красиво.

В эту секунду, даже если он не испытывал тех же авторских мук, я подумала, как восхитительно, чудесно и опьяняюще разделять с мужчиной страсть к слову и подобным вещам, находить в мужской брутальности немного утонченности женщин, которые гораздо больше любят проводить время за чтением и пятьдесят процентов своей жизни проживают, представляя себя на месте книжных персонажей.

Месье взял у меня книгу и раскрыл ее чуть дальше. Пока я меняла музыку, он начал читать отрывок, навсегда превративший мою искреннюю симпатию к Арагону в поклонение этому писателю. Речь шла о лоне Ирены. Всякий раз, когда я слышала, как Месье произносит «лоно» или «вульва» (насколько я помню, Арагон был единственным, кто употреблял слово «вульва», не вызывая у меня отвращения), мое ухо, хотя и привыкшее к подобным звукам, трепетало от смущения и удовольствия, настолько сладко звучали эти откровенные существительные в одновременно взрослых и мальчишеских устах Месье! По его блестящим глазам, по радости, которую он извлекал из ситуации, было очевидно, что, несмотря на свой возраст и жизненный опыт, он по-прежнему испытывал удовольствие, распутничая языком перед юной девушкой.

За этим последовала вдохновленная беседа — он рассказал мне, какие издания есть в его коллекции, и я, словно наяву, увидела эти стопки редких книг в невероятных переплетах, где, возможно, и по сей день остались ДНК Мандьярга или Калаферта. Я обожала Месье и за его библиотеку, и за мечты о том, как могла бы провести в ней две ночи и два дня, устроившись в большом кожаном кресле, с чашкой кофе в руке, в рубашке Месье на голом теле, которую он срывал бы с меня каждые полчаса, — так в его представлении выглядела бы закладка в книге.

В какую-то секунду, движимая порывом нежности, я снова уткнулась в сладкий аромат его волос, нежную кожу. Просто невероятно, до какой степени я могла обожать этого мужчину, испытывать к нему страсть, схожую с наваждением, и настолько не уметь выразить свои чувства. Так мучиться от желания погладить его торс или не раздумывая поцеловать. Устроившись под мышкой, источающей легкий аромат, я смотрела на него, как на загадочный иероглиф. Даже не верилось, что он совсем недавно занимался со мной анальным сексом и травмировал мою уже сложившуюся сексуальность начинающей развратницы, — сейчас Месье был нежным, невероятно бархатистым, как страницы этой книги.