— Хорошо, что я приняла меры предосторожности, — улыбнулась я потом, сидя на тебе. — Пью противозачаточные. Ты ведь даже не спросил, можно ли в меня кончать.
— Я догадывался, что ты следишь за этим, — ответил ты, ущипнув меня за сосок.
— Но откуда ты можешь знать, что я здорова? Может, я сплю со всеми без презерватива.
— Но ты же этого не делаешь, — закрыл ты эту тему.
Я была поражена. Не знала, что ответить на такую подростковую беззаботность. И решила занять ту же позицию, что и ты: наплевать на Андреа, возможные риски, твою жену. Я объяснила все тем, что ты женат и теоретически не можешь позволить себе таскать за собой заразу. Это было моей первой ошибкой.
— Приходи посмотреть, как я оперирую, — попросил ты несколько минут спустя, кусая меня за шею.
Речь шла об огромной опасности — прийти к нему в бывшую клинику моего дяди, расположенную в уютной части квартала Марэ, где целые орды медсестер могли узнать во мне маленькую девочку в лакированных туфельках, бегавшую по коридорам во время визитов доброго доктора Кантреля. Нужно было придумать какой-нибудь доклад для факультета, чтобы оправдать свое присутствие, солгать множеству людей и бессовестно выставить напоказ — вплоть до операционного блока — сексуальное напряжение и всю безнравственность нашей истории. Играть до конца роль кокотки и ее любовника-хирурга на откровенно враждебной территории.
— С удовольствием! — просто ответила я.
Затем ты ушел, в самый разгар увлекательной беседы, прерванной твоим проклятым телефоном. Я подскочила на кровати в груде подушек, взвизгнув и сразу став на десять лет младше:
— Нет! Побудь со мной еще немного!
Между тем мне не терпелось остаться одной, чтобы начать перебирать свои воспоминания, как драгоценный гербарий. В твоем присутствии я не могла ни о чем думать: лишь пыталась сохранить в памяти твой образ, обрывки фраз и низкий голос сластолюбца, удовлетворенного, но постоянно бодрствующего. Возможно, я уже знала, что мне будет не хватать того ощущения тяжести, которое я испытываю рядом с тобой.
— Не могу, милая. Мне нужно работать. Но поверь мне… — Я бросила на тебя недоверчивый взгляд. — …у меня нет на это ни малейшего желания.
И действительно, я услышу множество других стереотипных отговорок, подчеркивающих непрочность наших отношений, подобно скобкам, окаймляющим эту историю. Разве мы когда-нибудь жили без сценария? Вспомни, как ты убегал по лестнице, бросив на меня долгий серьезный взгляд, когда я стояла с обнаженной грудью в проеме двери, еще разгоряченная сексом. Ты словно покидал сцену. Оставшись одна в этой комнате, травмированной твоим внезапным бегством, я была похожа на актрису после спектакля — поправляла макияж, собирала вещи, чувствуя себя уставшей и счастливой. Я курила в одиночестве, сидя на кровати перед раскрытым окном, и умирала от голода. Физически ощущала себя как после первого секса, с той же неподражаемой усталостью, странным желанием наесться выпечки, чипсов, арахиса, мороженого, чтобы снова вернуться в норму.
Но, когда я вернулась домой и бросила сумки на свою кровать, у меня уже не было сил снова подняться на кухню. Забравшись под покрывало, я закрыла глаза, намереваясь немного набраться сил, чтобы пойти поставить на плиту кастрюлю, — и проснулась в пять часов в прекрасной форме. Моя сестра, увидев, как я вываливаю половину пакета «Принца» в холодное молоко (а также темные круги от макияжа и усталости у меня под глазами), нахмурила брови.
— Что-то не так? — спросила я несколько агрессивным тоном.
Она сидела рядом со мной за столом, и я явственно слышала, как ее ноздри втягивают воздух.
— Нет, все в порядке, — ответила она, не глядя на меня, и я поняла, что ей все известно.
Видишь, я ничего никому не рассказывала. Все само говорило за меня.
Элли
Я пишу тебе из большой холодной постели моей маленькой комнаты в доме родителей (жаль, что ты не можешь сюда приехать — слишком опасно, — поскольку я повесила огромное зеркало на стене прямо напротив кровати, и в нем можно увидеть в высшей степени пикантные образы).
Я рассчитывала написать подробный рассказ о сегодняшнем угре, но потом подумала: слова могут все испортить. Мне совершенно не хочется, чтобы это утро поблекло в моих никудышных прилагательных превосходной степени. Все и так было превосходно.
Я настолько погружена в свои мысли, что, когда мой бывший любовник завел разговор о сексе по Facebook, я тут же отключилась, чтобы не нагрубить ему. Сегодня мне совершенно не хочется ему нравиться.
Я поразмыслила и решила: лучше не сообщать моему дяде, что я собираюсь прийти в операционную в среду. Во-первых, он сейчас в Англии и с ним сложно связаться, а еще он наверняка мне скажет, что я больше не могу присутствовать на операциях теперь, когда он работает в другом месте. И лучше, наверное, не настаивать, заявляя: «Но есть и другие способы туда попасть, например, благодаря твоему приятелю…». Скажи мне, что ты об этом думаешь. Вряд ли анестезиологи и медсестры станут названивать моему дяде, чтобы рассказать ему, что я была в операционной. И потом, я могу делать, что хочу. Это для Филиппа я по-прежнему четырехлетняя девочка с клубничным леденцом во рту, целыми днями бегающая по аллеям Люксембургского сада с мячом, накачанным гелием.
Я солгала, я очень плохо спала той ночью, постоянно просыпаясь, чтобы взглянуть на часы. В шесть утра я встала с целью принять душ и уснула лишь к половине десятого. Всякий раз, закрывая глаза, ощущала тревожный спазм внизу спины. И, представляешь, мне приснился ты. Я даже подумала, что это реальность: ты лег рядом со мной на кровать, и я почувствовала твое бедро между своих ног и была так возбуждена. Открыв глаза, увидела: я одна в комнате, солнце только встает, — и мое сердце бешено колотилось, пока ты не пришел. Ты скажешь, что и потом тоже. Но я уже чувствовала себя лучше: я была там, где уже пять дней мечтала оказаться.
Сейчас собираюсь немного поспать, а затем приготовить себе ужин (хотя мне совершенно не хочется этого делать), я напишу тебе чуть позже…
Элли
P. S. Я принимала душ и нашла твой волос. Угадай, где. Это не так сложно.
К счастью, моя мать еще спит. Не знаю, как бы я ей объяснила, почему так оделась в среду утром в разгар студенческих забастовок. Восемь часов ровно. Даже не отдавая себе отчета, я нарядилась как настоящая кокотка. Окружающие, может, об этом и не догадываются, но я-то знаю. Достаточно посмотреть на мои напряженные икры на этих каблуках, которые обуваю только по вечерам, и на эту юбку — она словно специально создана для того, чтобы ее можно было быстро снять.
Я ловлю такси, кажущееся королевской каретой, везущей меня в комфортабельный квартал Марэ. В любом случае я уже опаздываю. На целых двадцать минут. До самого Лионского вокзала смотрю то на часы, то на счетчик, то на свой мобильный, который пока молчит. Я боюсь. Я даже не умею быть приличной любовницей. Мне двадцать лет, я ничем не занята, целыми днями сплю, — я должна приезжать везде раньше Месье.
И потом, не знаю почему, все вдруг меняется. Я вижу церковь Святого Павла, ее купола сверкают на солнце уже теплого утра, и все эти идиоты в костюмах, спешащие запереться в своих душных офисах, в то время как я в просторной юбке и на высоких каблуках мчусь к мужчине, с которым занималась любовью целую вечность (или двадцать четыре часа) назад, с легким сердцем, смеясь в лицо опасности в виде медсестер и всех докторов, которые ужинали у моего дяди, когда мне было пять лет. Мне нужно срочно с кем-нибудь поговорить. Позвонить кому-то прямо сейчас, иначе я завою от счастья и страха или же просто взорвусь. Знаю, я позвоню Бабетте. На часах без десяти девять, и она меня убьет, но мне плевать.
Должно быть, Бабетта поздно легла спать и выкурила не один косячок со своим приятелем. Она отвечает мне тоном владельца казино:
