На четвертый день пути от Канарских островов придвинулись с востока скалистые берега Африки и, наконец, на розовом утре встал перед нами Гибралтар.

К приходу в порт мы готовились тщательно и не без боязни. Гибралтар не простая коммерческая гавань. Это крепость — гранитные ворота Средиземного моря, у которых англичане пристроили неплохой военный и полицейский пропускной пункт. В Гибралтарском порту каждый человек на учете, за каждым кораблем, за каждой матросской курткой есть свой глаз. Мы было думали вместо Гибралтара зайти в Танжер или Алжир, но потом решили, что лучше идти прямо к льву в пасть. Гибралтарская виза на судовых книгах — хороший паспорт по всему Средиземному морю. К тому же в эти дни все было за нас. После бури во все порты Атлантического побережья пришли десятки истрепанных, искалеченных судов, и приход «Св. Анны» без мачты, с поврежденными частями и с несколькими утонувшими во время бури сочтут, конечно, весьма обыкновенным явлением. Зато здесь можно будет запастись прекрасным кардиффским углем, починиться, поставить мачту, пересмотреть машину и исправить мелкие повреждения, причиненные бушующей волной всем палубным надстройкам.

Испанский берег, поворачиваясь, отходил к северу, и перед нами постепенно открывалась обширная круглая бухта, берега которой усеяны городками и селениями. Белые домики Альхезираса и Линеи тонули в зеленых садах. Невысокие, лысые, неприветливые испанские горы отлогими холмами спускались к морю. Посредине бухты, вытянувшись в два длинных ряда черными неуклюжими коробками, стояли старинные фрегаты и корветы, лишенные мачт. Эти ветераны Крымской кампании служили теперь плавучими угольными ящиками.

К востоку береговая линия резко снижалась, переходила в низкую песчаную косу. Волны, казалось, вот-вот зальют ее с двух сторон. Но неожиданно буйным полукилометровым отвесом вздымалась здесь кверху серая скала, точно чья-то капризная рука бросила ее на песчаную отмель. Этот гигантский камень, полкилометра в высоту, три километра в длину, был начисто вымыт и дождями и ветрами. Его серый гранит был гол и лишен растительности. У подножия его, на узкой, поднимающейся тремя террасами береговой полосе бухты, протянулась единственная улица города-крепости Мэнхеттен. Теснота, казарменные постройки, чахлая зелень полутропических садиков, плоские восточные крыши. Ниже лежит прекрасная военная гавань с доками, верфью, военными заводами, наполненная массой боевых и вспомогательных судов, всегда оживленно строгая, недоступная для чужеземца. Из-за серого бетонного мола внутреннего военного рейда поднимаются высокие мачты линейных судов, толстые приземистые трубы дредноутов и башни крейсеров.

Матросы, никогда не видевшие Гибралтара, столпились на палубе вокруг Гринблата, который рассказывал им историю этой замечательной крепости, отнятой англичанами у испанцев.

— Вот вы посмотрите, — видите ли вы где-нибудь орудия батарей?

— А вон наверху видна длинная пушка. Вон, где флаг стоит, — сказал Косюра.

— Ну, хорошо. Это одна, это против аэропланов, а я вам скажу, что на вас смотрят сотни орудий, но их не видно, они все в скале и хорошо замаскированы. Весь этот камень изрыт внутри проходами, коридорами, большими залами. В нем-то и помещается крепость. Внизу, у подножия скалы, ходы внутрь, и оттуда по лифтам и лестницам можно попасть на самую вершину и в любой из коридоров, которые ведут к батареям и складам снарядов. Пороховые склады, мастерские — все это также внутри скалы. Одно время говорили, что Гибралтар обрушится, если одновременно выстрелят все его орудия, что он устарел, что его нужно бросить. Но теперь англичане вновь укрепили его, и он по праву может считаться одной из сильнейших крепостей мира. Отсюда до Сеуты — 18 километров. Гибралтарские пушки легко обстреляют и потопят любое судно, которое попытается проникнуть в Гибралтарский пролив без разрешения англичан. А через этот пролив лежат пути в Индию, в самую богатую из английских колоний, в Египет, в Китай, в Индонезию. Вот почему англичане так дорожат Гибралтарским проливом и Суэцким каналом. Пока оба эти выхода из Средиземного моря в их руках, все это море и вся торговля с Индией находятся под их контролем.

— А на берег здесь пускают?

— Обыкновенно пускают, но по особым пропускам. Они действительны на один день и только до пушечного выстрела в 10 часов вечера. По этому сигналу все посторонние граждане обязаны немедленно покинуть крепость. Утром по новому пропуску можно опять идти в город.

Порт приближался, и я отправился в капитанскую каюту, чтоб привести и себя и наши бумаги в порядок перед приходом портовых властей. Как мы и ожидали, наши бедствия, поломка мачты и потеря в людях никого не удивили. Невиданная буря свирепствовала 12 суток по всей Атлантике, и многие суда приходили в порт в еще худшем состоянии, чем «Св. Анна». А некоторые ожидавшиеся в порту корабли так и не появились.

Нам было разрешено чиниться в порту на рейде и погрузить уголь с одной из барок, обслуживающих коммерческие суда.

В свободное время матросы бродили по накаленному асфальту гибралтарского Мэнхеттена, зевали у витрин небогатых портовых магазинов, у казарм, перед которыми гусиным шагом маршировали часовые и на крышах которых на длинных веревках неизменно сушилось белье. Иногда компанией брели по крупному белому песку к испанской границе. Здесь у деревянных ворот стояли пестрые, как попугаи, испанские пограничники в треуголках с плюмажами, в зеленых куртках и синих штанах с цветными лампасами. Здесь можно было сесть в автобус и ехать в Малагу, Альхезирас или Сан-Роке, где в грязноватых, усиженных стаями мух кафе, под стук излюбленного испанцами домино, можно было тянуть сладкую тягучую малагу. Вечером вновь возвращались на корабль.

Через несколько дней ремонт «Св. Анны» был закончен. Уголь, провиант и вода погружены, и, переждав еще один лишний день в гавани из-за шторма на Средиземном море, «Св. Анна» двинулась на восток, придерживаясь африканского берега. Когда мы отошли километров на десять — пятнадцать от Гибралтара, Гринблат сказал мне:

— А знаете, я только теперь понял, почему древние называли этот пролив «Геркулесовы Столпы». Посмотрите. Какие два гигантских высоких камня — Гибралтар и Сеута! И словно их кто-то нарочно здесь поставил. Кто-то могущественный, как Геркулес.

Я оглянулся назад. Два серых высоких утеса, словно два стража пролива, медленно уходили вдаль.

— Смотрите, как отшлифован бок гибралтарской скалы с этой стороны. Здесь, вероятно, и находятся сильнейшие батареи.

— Да, хорошая фортеция, — согласился я, и мы долго еще смотрели на удалявшиеся гранитные массивы.

— А все-таки, знаете, я рад, что мы уже вышли из-под обстрела английских пушек — как-то не по себе было, — проговорил вдруг Гринблат.

Африканский берег поднимался Атласским хребтом в каких-нибудь 3–4 километрах от пути «Св. Анны». Четыре дня шли горные цепи на юге. Скалистый пустынный берег был дик и однообразен. Днем жгло горячее солнце, ночи были украшены влажными звездами, и прохлада позволяла отдыхать от томительной духоты.

Люди дремали на палубе под тентом в испарениях от зноя. Кочегары то и дело выбирались на палубу из «ада». По черным, закопченным лицам текли тонкие струйки пота, слипшиеся волосы падали на лоб, глаза были воспалены. Кочегары глотали воду, кружка за кружкой, из стоявшего у спардека бака и, обтирая грязной тряпкой мокрые лбы, опять гремели сапожищами по железному трапу, который вел вниз, в «преисподнюю».

Зато ночами палуба оживала. Уже не под тентом, а под открытым шатром неба, лицами кверху, с открытой грудью лежали матросы и кочегары, и здесь велись бесконечные беседы. В центре всегда был Гринблат. Он стал за эти дни любимцем команды. Умный, вдумчивый, вежливый, но вместе с тем и твердый, упорный в своей вере в революцию, он умел разговаривать с матросами, как свой человек. У него были обширные познания в области гуманитарных наук, он прекрасно знал историю и в особенности историю классовой борьбы. Его голова была набита разнообразными сведениями, справками, цифрами, цитатами, даже стихами, и он так живо, так горячо комбинировал в своих рассказах эти познания, умел таким понятным языком говорить о самых сложных вещах, что матросы готовы были слушать его целыми часами, засыпали вопросами, и авторитет Гринблата рос с каждым часом.