Зашелестели страницы. Палмер пробежал их все, снова вложил в конверт и, сказав что-то вполголоса, протянул Фрэнку, англичанину, который стоял поблизости. Потом вернулся к столу:

— Вам нужны эти бумаги?

— Да, — заявил Скотт. — Это вопрос жизни и смерти.

— Боже мой. Чьей жизни? Шотландца?

— Да.

Ухмылка на лице Палмера сделалась шире.

— Ну хорошо, хорошо: я не злопамятен. Sine lucre friget ludus, а? Ты говоришь, тебе нужны эти бумаги. Давай сыграем на них.

— Я заплачу любую цену, — сказал Скотт.

— Деньги мне не нужны.

— Ну, так я дам вам большее: вашу свободу. Вас освободят немедленно, сэр Томас, в обмен на эти бумаги.

Палмер все с той же ухмылкой тяжело опустился в кресло:

— Мне нравится Эдинбург. Нравится замок. Нравится компания. Я могу выйти на свободу в любой момент, заплатив небольшую сумму, но какая тоска меня ждет: Уилли Грей зудит под ухом и протектор не дает проходу. Дайте мне человека, который способен потягаться со мной в тарокко и можете оставить себе Берик и всю эту назойливую публику.

Скотт внезапно уселся тоже:

— Ради Бога, я буду играть с вами ночь напролет, коль вы того хотите. Хоть и месяц кряду, глазом не моргнув. Но не на такую ставку. За кого вы принимаете меня?

Здоровяк начал тасовать карты.

— За шотландца, за делового парня. Мне не нужна плохая игра и легкий выигрыш: тем и другим я сыт по горло. Мне не нужно, чтобы со мной играли по обязанности, из чувства долга, из-под палки. Я этого не люблю, и таро тоже не любят. Взгляни-ка на них! — Прищелкнув толстыми пальцами, он разбросал карты по гладкому дереву стола: фигуры корчились, беззвучно вопили, злобно щерились. — Их нельзя обмануть жалкими ставками по три луидора за партию. Им нужна живая плоть — таковы таро.

Скотт и Эрскин стояли плечом к плечу.

— Зовите стражу, — сказал юноша, не поворачивая головы, — живо. Кристиан Стюарт была убита за эти бумаги.

Эрскин не стал звать стражу — он решил действовать на свой страх и риск. Стремительно он бросился к очагу и все же не успел. В тот момент, когда рука его коснулась Фрэнка, листы сворачивались в дыму в каком-нибудь футе над пламенем.

— Позовете стражу или сделаете так еще раз — и Фрэнк бросит все в огонь, — любезно проговорил Палмер и непринужденно раскинулся в кресле. — Боже мой! Я так скучал. Ну давай, паренек, не бойся: времени у меня полно. Я стану играть с тобой в тарокко, мальчик мой, на все деньги и на каждую тряпку, какой владеем мы в этой комнате, — и эти бумаги будут моей последней ставкой.

Наступила тишина. Потом Скотт сказал:

— Дайте взглянуть на бумаги.

— Нет.

Юноша закусил губу, не сводя глаз со светящегося радостью лица Палмера.

— Но это может занять всю ночь.

Снова блеснули зубы.

— Может, и больше. Ты торопишься? — Скотт спорил, умолял, но Палмер продолжал ухмыляться; наконец подобрал карты и зажал их в своих грубых ладонях. — Меня не касается, зачем тебе нужны эти бумаги. Я изложил свои условия. — Он поднял глаза. — И что ты так переживаешь? Может, выиграешь все за час.

Скотт сел. В полном молчании он развязал шнурки своей куртки и снял ее; в полном молчании закатал рукава рубашки и положил руки на стол.

— Хорошо, — промолвил он решительно. — Ради Бога, давайте начнем.

Часовой перерыв удлинился едва ли не вдвое: советники собирались неохотно; и все равно допрос продолжался уже какое-то время, когда Том Эрскин проскользнул наконец на свое место, заметив попутно знакомое лицо — Милна, лекаря королевы. Но Лаймонд сидел в своем кресле совершенно прямо: тело его, может быть, и ослабело, но ум оставался свежим и сильным, невзирая на резкие, непрекращающиеся атаки Лаудера. Генеральный прокурор вступил в решающую схватку: слова его, будто острия стрел, сверкали в тишине, но узник неизменно возвращал удары.

— Что тут творится? — шепотом спросил Эрскин у лорда Калтера, и Ричард ответил, не сводя глаз с высокого стола.

— Он вовлек в драку Оркни, чертов дурак. Чем ближе палата подбирается к Элоис, тем сильней он их лупит. Им это не нравится, да и ему пользы не принесет… Где вы были?

— В замке, — уклончиво ответил Эрскин и тоже стал смотреть на стол. Бокклю повернулся к нему и беззвучно спросил одними губами: «Где Уилл?»

Не желая отвечать, Том несколько раз указал пальцем по направлению к западу, но поскольку сэр Уот продолжал выразительно смотреть на него, также беззвучно проговорил: «Позже» и демонстративно обернулся к подсудимому.

— Вы прибыли в Лондон, — говорил королевский прокурор, — в 1542 году, как и тысяча других шотландцев, взятых в плен при Солуэй-Мосс. В те времена, как мы все знаем, покойный Генрих VIII Английский объявил войну нашему королю, своему племяннику, и силой пытался подкрепить претензии на шотландский престол. В отличие от других пленников вашего звания вам сразу же было предоставлено преимущество: вас разместили в частном английском доме.

— После трех суток в Тауэре. Какое уж тут преимущество.

Лаудер заглянул в свои записи:

— Здесь все сказано достаточно ясно. Кроме вас, по домам разобрали пленников, принадлежавших к высшей знати, а те люди, с которыми, по вашим словам, вы в тот период общались, ныне, к сожалению, держат ответ перед высшим Судией. Граф Гленкэрн умер в прошлом году, лорд Максвелл — два года назад, лорд Флеминг и господин Роберт Эрскин погибли при Пинкиклю.

— Последующие поражения страны на поле боя, — мягко заметил Лаймонд, — мое несчастье, но не моя вина. Сэр Джордж уже сказал вам, что я жил в лондонском доме его брата на общих основаниях.

Епископ Оркни прочистил горло:

— Почему же тогда, господин Кроуфорд, вы не вернулись домой через десять дней, как то сделало большинство пленных, помещенных на частные квартиры? Или ваша светлость не позволяла вам вместе с вашими соотечественниками подписать присягу на верность королю Генриху, даже показывая фигу в кармане? Человек чести, сдается мне, должен быть готов поступиться честью ради блага отчизны. Почему вы не подписали присягу?

— Меня никто не просил, — отозвался Лаймонд с легким сожалением. — Тогда сочли, что только у прелатов и баронов карманы и фиги достаточно велики.

Ричард выругался. Лорд Херрис спас положение, внезапно спросив своим низким голосом:

— Поскольку господин Кроуфорд младший сын, разве имело смысл заставлять его подписывать присягу? Какие услуги мог бы он оказать английскому королю в Шотландии?

Епископ возразил, тяжело дыша:

— Я не согласен. В конце концов он наследовал брату. Да будь он невиновен, он уже как-нибудь исхитрился бы вернуться домой — под любым предлогом.

— Разве вы не замечаете несоответствия? — сказал Лаймонд. — Будь я тайным советником, со стороны англичан, во-первых, было бы крайне опрометчиво брать меня в плен. И будь я тайным соглядатаем, моей первой мыслью было бы вернуться в Шотландию как можно скорее. Если послушать епископа, то моя измена состоит в том, что я не обещал, вернувшись в Шотландию, тайно умышлять против королевы. Если это измена, то давайте тут и покончим. В подобной измене я сознаюсь.

Лаудер оставался невозмутимым.

— Вы не предлагали корою Генриху никаких услуг?

— Нет.

— Может быть, вы до этого оказывали ему услуги?

— Нет, не оказывал.

В лице генерального прокурора мелькнуло легкое сожаление.

— Значит, передача Фрэнсису Кроуфорду, шотландскому дворянину, поместья Гардингтон в Бэкингемшире явилась всего лишь хитроумной уловкой с целью заставить нас поверить в то, что таковые услуги все же были оказаны? Король Генрих, должно быть, счел вас важной птицей, господин Кроуфорд. Вы, я полагаю, приняли и титул, и земли?

— Да, принял.

— И вы не можете объяснить нам, почему вы получили все это, если не в награду за оказанные услуги?

— Христианнейший холостяк Европы не имел со мной ничего общего, — проговорил Лаймонд. — Ему взбрело в голову, что так он заставит меня держать язык за зубами. И обуздает свою племянницу.