- Здорово! - Эдик искренне восхитился своим новым знакомым. - Аня, пожалуйста, убери посуду, - громко добавил он. Она подошла, хмуро глядя на подвыпившего седого, покачала головой. А Эдик уже командовал: - Пожалуйста, все еще раз, и вот вам за обслуживание три рубля.
- Молодой мой гений! Маэстро! Да вы здесь больше свой, чем я, проживший тут долгую творческую жизнь. Петька! - толкнул парня, но тот, молча и ни на кого не взглянув, встал и, пошатываясь, вышел. - Жидок еще парнишка. Жалко мне его. И ее надо бы ему пить, а вот сопровождает меня, учится.
Выпили. Собственно, Эдик старался не пить, но делал вид, что пьет.
- Слышал я о вашем городке. Говорят, что тут скоро будет большой курорт…
- Только не надо про Васюки! До Одессы мы не дорастем, но оригинальными будем дольше. Она настолько большая и настолько полна гениев, что их там уже никто не замечает. А у нас все будет долго новым и оригинальным.
- В автобусе мне рассказывали, что кто-то у вас тут двадцать лет просидел в пещере.
- Дремлюга, - схватил сразу нить разговора Артур Химович. - Но не двадцать, а почти двадцать три! Тоже оригинал!
- Вот бы повидать! Бутылку бы поставил, чтоб только поглядеть!
- Ты мне друг? Я тебя уважаю, как молодого бога, и поэтому все тебе покажу. Пойдем.
- Пойдем.
Поднялись. Артур вдруг посмотрел на стол:
- Нехорошо. Не убран стол. Надо бы допить, а?
- Давай.
Эдик разлил остатки водки…
Когда уже шли по вечерним сумеречным улицам, Эдик пытался разузнать о Дремлюге побольше, но так, чтобы Артуру это не запомнилось. А эта родственная Эдику душа сама шла ему навстречу.
- Говорят, что он тронулся умом в той яме? - спросил Эдик.
- Слегка чудит дед. Одни говорят, что спятил, некоторые думают, он придуривается. Чтобы его не трогали. Да ты сам можешь убедиться: иди по этой улице три квартала, справа увидишь улочку Короткую. На углу - хата его сестры. Он там живет. Но предупреждаю: слабонервному лучше не встречаться: Страшный, как Кощей, - глаза выпученные, борода длинная, до пояса…
- Интересна получается - на улице Короткой длинная борода!… Ну, я пошел в гостиницу, завтра встретимся на шашлыках…
- Эх, Эдуард Пятый, если бы ты там появился с утра! А?
- Приходи к семи.
- Что я тебе скажу, Эдуард, - тебе надо жить только здесь и нигде больше! Нам такие люди нужны, чтобы Одессу-маму перечудить.
Эдуард поспешил расстаться со словоохотливым свободным художником Артуром Химовичем, сделал вид, что пошел к гостинице, но, пройдя квартал и потеряв из виду своего спутника, повернул в сторону Короткой. Угловую хату он определил сразу, постучал в калитку. Вышла подслеповатая старуха, долго и подозрительно всматривалась в незнакомого человека, потом спросила не очень доброжелательно:
- Шляются тут… Чего тебе?
- Переночевать негде, бабуся, ищу, ищу и не найду, где бы переспать до утра. Деньги у меня есть, я бы не поскупился. Найдется у вас уголок? Я вам дам пять рублей за одну только ночь…
Глаза у старухи потеплели, и она открыла калитку:
- Никого не пускаю на квартиру, но ты можешь переночевать.
Завела она его в почти пустую и холодную комнатенку, скорее кладовку, чем жилье, показала на диван, принесла подушку и одеяло. Эдик вытащил из кармана трешку и протянул старухе:
- Может, купите где у соседей кринку молока да кусок хлеба: с утра ничего не ел.
- Эх, какое теперь молоко! Люди коров не держат… Разве Сагайдачиха продаст: у нее коза дойная.
- Вот и хорошо.
- Посиди тут, через час принесу, она, наверное, еще не доила…
Старуха ушла. Эдик решил осмотреть дом. Открыл дверь, и вдруг прямо перед ним запрыгал на тонких костлявых ногах высокий дед с длиннющей бородой. Лампочка горела слабо, и вся фигура деда казалась неестественной, призрачной. Вот, значит, какой Дремлюга! И вправду, если бы не знал, то обмер бы со страха. Привидение вытаращило белые глаза, приложило к вискам тонкие указательные пальцы с длинными закрученными ногтями и запрыгало вокруг Эдика, повизгивая и выкрикивая:
- Ты?! Шварц?! Ты - призрак! Хо! Хо! Изыди! Сгинь, сатана! Я - черт! Я - черт! - Вдруг остановился и спросил: - Ты чего, Феноген? А где твой шрам?
Эдик понял, что никакой он не помешанный, этот Дремлюга. Вон как испуганно смотрит! «Значит, он принял меня за Крыжа? Выходит, я похож на отца? От этих мыслей впору самому перепугаться…»
- А, ты с того света! Сгинь, сгинь, Шварц!
- Молчать! - грозно проговорил Эдик. - Где твой аппарат? Где снимки? Где негативы? Давай!
Перепуганный Дремлюга кинулся открывать крышку в подполье. Эдик вытащил из кармана фонарик и полез следом за хозяином вниз.
- Там… Там, - протянул дрожащую, костлявую руку. Вдруг упал на колени: - Не убивай! Все забирай, но не убивай!
- Не верещи! Давай все сюда…
Дремлюга подал полевую сумку, туго набитую бумагами. Но Эдику некогда было разбираться: вот-вот должна была вернуться старуха с молоком. И действительно, только он уселся у себя в каморке, как появилась она. Он наспех выпил молоко и сказал, что пойдет погулять на улице.
И только отойдя несколько кварталов, Эдик вздохнул свободно и облегченно: можно возвращаться домой. Мелькнула, было, мысль заехать в Булатовку и встретиться с капитаном, но подумал, что нужно все пересмотреть, перебрать.
19
В конце августа в районе была объявлена учебная тревога. Оленич не занимался подготовкой учений, но он все же успел до появления комиссии осмотреть, какие выставлены машины и механизмы, лично проверил, не сидят ли за рулем люди в нетрезвом состоянии. По спискам сделал перекличку, те ли явились на сбор, кому положено и кто получил повестки, - списки у него были, повестки вручал сельсовет. Без согласования с Магаровым вынужден был принять меры, потому что вместо двух бензовозов выставлен один, а из спецмашин не было техлетучки, у водителей автомашин не хватало комплектов запасных частей. С помощью завгара и главного механика заменил двух пьяных водителей, разыскал техлетучку, второй бензовоз. Это он все делал, пока Магаров, Добрыня, главный инженер и Пастушенко сидели в кабинете председателя, обсуждая условия учений, переговариваясь по телефону с военкоматом. И для них совершенно было неожиданным, когда явились трое проверяющих - один офицер из соседнего военкомата, один из области, а третий из отдела гражданской обороны райисполкома. Вместе с местным руководством они пошли на сборный пункт за селом, проверили и поставили оценку «отлично». Магаров и главный инженер сами себе не поверили, что требование военкомата обеспечено полностью.
Магаров неприязненно поглядывал на стоявшего в сторонке Оленича, но ничего не сказал по поводу такого невиданного самоуправства, зато секретарь парткома Добрыня, правда, уже на рассвете, когда объявили отбой, подошел к Андрею:
- Ничего не скажешь! Характер у тебя боевой.
- Скажи об этом Ростовскому.
- Ишь ты! Много хочешь! Не всегда такая инициатива на пользу тебе. Да и на этот раз еще посмотрим, что получится. Ладно, я тебя не пугаю, а защищать буду.
Усталый и расстроенный разговором с Добрыней, Оленич собрался на пляж, чтобы освежиться, отойти от напряжения. Но приехал Роман и предложил прокатиться к Лихим островам.
Купальный сезон был в разгаре, пляж за селом гудел от множества людских голосов: там все двигалось, мельтешило, и Оленич в последние недели все реже выходил днем к морю и все чаще просил Романа отвезти куда-нибудь в укромное местечко возле так называемых Лихих островов, хотя их когда-то называли Лебяжьими.
В это утро Оленич и Роман, оставив мотоцикл на пригорке, под старой маслиной, направились по узким троякам между зыбкими островами к морю. Прошли кустарник, миновали не очень тонкие места. Море шумело уже рядом. Оленичу идти стало трудно, и они свернули в сторону и вышли на сухой берег. Андрей уселся на останки старой, полусгнившей лодки, глядел на море и думал о своей жизни, о судьбе офицерской и инвалидской, о войне и о том, что было с ним и с товарищами по оружию - и старшими, и младшими.
