Однажды к нему в сельсовет пришел Роман с высокой сероглазой девушкой. Она оказалась дочерью Магарова. Тоня держалась довольно свободно, и вначале Оленич с неприязнью подумал о ней, что, как дочь председателя колхоза, она считает, что ей все дозволено и что она везде и всюду представляет отца. Но он ошибся, девочка оказалась умной, общительной и хотя немного высокомерной, но совсем по иной причине. Она была красива, и знала, что многим ребятам нравится.

Роман объяснил:

- Тоня попросила познакомить с вами.

Девушка откинула подстриженную челку густых темных волос: открылся выпуклый лоб, глаза блеснули любопытством, брови поднялись вопросительно.

- Говорят, у вас легендарная судьба? - Она улыбнулась. - Но я никогда не верю слухам.

- Это правильно, - согласился капитан. - Есть у меня задумка: собрать ребят и побеседовать о том, что вас интересует. Но вот незадача! От бумаг устаю. Мне бы какого помощника…

- Может, я смогу? - спросил Роман.

Тоня засмеялась:

- С твоим-то почерком? - Посмотрела на Оленича: - Можно, я попробую? Покажите, что и как делать. Дома у меня есть папки, притащу.

Роман ушел, обиженный.

- Первым делом собери ребят-старшеклассников и допризывников. Хочу познакомиться с ними.

- Ха! Да я вам расскажу о каждом из них в десять раз больше, чем они сами о себе знают!

- Никогда не хвастай, Тоня!

Она, видно, хотела что-то сказать, но сдержалась и поджала губы. Оленич отметил ее гордую независимость. Может быть, именно уверенностью и самостоятельностью она и нравилась ему. «Сильная натура», - решил он.

- Чем думаешь заняться в жизни, Тоня?

- Журналистикой.

Сказано было твердо, словно это для нее уже решенное дело и тут не может быть никаких вариантов. Оленич очень уважал сильных, решительных людей.

- Но я еще хочу стать и фоторепортером! В село приехал один столичный фотокор. Такой задавака! Независимый, откровенный до неприятности… Кому понравится, если вдруг в глаза говорят: «Какой у вас повсюду примитив! Дизайн соответствует самому захолустному вкусу!» Это он так нашему эгоисту Луке Лукичу. Представляете?

- Кто этот фотокорреспондент? - насторожился Оленич. - Какой из себя? Зачем он здесь?

- Эдиком его зовут. Приехал в колхоз от какого-то журнала. Пользуясь моментом, решил подзаработать на фотографиях для классных стендов, для кабинетов. Из себя видный парень, представительный, сильный. Никого не боится, над всеми насмехается. Мне такие нравятся!

- Когда ты его видела?

- Утром был в школе.

- А где он сейчас?

- Пошел в контору колхоза договариваться с Добрыней, чтобы оформить доску Почета. Но отца пока нет, и ни о чем они не договорятся. Скорее всего, он сидит и ожидает председателя.

- Пойдем туда.

- Вы его знаете?

- Пойдем.

Но дверь в кабинет Оленича распахнулась, и ввалился собственной персоной Эдуард Придатько. Он осклабился, и опять показались разреженные зубы. «Вот почему он мне сразу не понравился: похож на хищника».

- Привет, капитан! Тоня, а ты что тут делаешь?

- Я личный секретарь Андрея Петровича.

- Говорила ему обо мне?

- Ты легок на помине: только что хвалила тебя.

- Хвалила? Это хорошо. Но я пришел сказать капитану о том, что не заслуживаю похвалы, что на месте капитана разбил бы костыли о мою голову.

Оленич сидел ошарашенный приходом Эдика и его непринужденным поведением. А ведь и вправду, сейчас парень искренен, и даже если ему дать по морде, он воспримет как должное. И пришел по важному делу, а не просто так, чтобы позубоскалить. Нет, на этот раз его приезд не случайный. И пока Эдик разговаривал с Тоней, Оленич не проронил ни слова: ему важно было хоть немного понять самому, что нужно на этот раз Эдику? Но почувствовал только одно: теперь он появился с открытыми намерениями. И та записка, которую он прислал, приобретала особое значение.

Тоня, сообразительная и любопытная, сразу ухватилась:

- Разве вы с капитаном знакомы? Как вы познакомились? Где?

- Это потом, Тоня. Я тебе все расскажу позже. Сначала мы с кэпом кое-что обсудим. Ты дашь нам такую возможность? Или нет, погоди. Капитан, можно нам с вами встретиться у вас дома, чтобы никто не помешал? А тебя, Тоня, прошу: во имя нашей с тобой будущей дружбы и журналистской солидарности не разглашай нашу встречу. Нельзя, чтобы хоть одна живая душа узнала, что я и Андрей Петрович знакомы и что встречались. Лады?

- Хорошо, - пожала плечами Тоня, - хоть я и не терплю, когда мне связывают руки.

- Не будь обидчивой, я не люблю таких капризух. у нас впереди еще много будет разговоров обо всем на свете. Ты же будешь учиться в Киевском университете, а я там частый гость, и студенты-фоторепортеры в нашем журнале проходят практику.

- Андрей Петрович, какие будут задания еще? - спросила Тоня.

- В субботу собери инвалидов войны. Всех, кто сможет прийти. А ребят старших возрастов созови завтра, часам к десяти. Договорились?

- Так точно, товарищ капитан! - воскликнула Тоня весело и даже поднесла руку по-военному.

Эдик восхищенно бросил ей:

- Здорово у тебя получается!

Оленич сказал Эдику:

- Я пойду, а тебя Тоня проведет так, чтобы никто не видел.

10

Оленич покинул сельсовет в странном душевном напряжении: так неожиданно приехал Эдик, так сильно предчувствие чего-то очень важного, и, идя домой, он не замечал, как все время ускоряет шаги, и лишь перед самым домом удивился, что почти бежит, громыхая костылями. Вошел в свою комнату и не раздеваясь упал на кровать.

Неожиданно на память пришел тот телефонный звонок, когда в парке напали на Витю: а что, если звонил Эдик? Теперь вспоминается, что голос был похож на его голос, но тогда Оленич, пораженный страшной вестью, не среагировал, хотя звонок и насторожил его. Тем более, что произнесено было имя человека, так странно связанного с судьбой самого Оленича. Крыж! Какое отношение имеет Эдик к этому изменнику Родины?

Из кухни послышалось рычание Рекса, значит, кто-то чужой во дворе. Андрей поднялся и, успокоив пса, отворил наружную дверь. У порога стоял Придатько.

- Проходи.

Войдя в комнату, Эдик осмотрелся:

- Неплохо устроились, кэп.

- Непонятный ты человек, - произнес Оленич, глядя на Эдика, вдруг утратившего свою обычную самоуверенность. - Садись к столу. Тебе чего - чаю или, может наливки какой, а?

- Будем пить чай. Спиртное у меня всегда есть, а чай лишь изредка. Интересно получается! Приехал я как это ни странно, по крайней мере напакостить вам…

- Напакостить вроде самое малое? Я так понимаю?

- Вы все правильно понимаете, кэп. Вообще, вы обречены. Убрать вас должен если не я, то Крыж. Вы догадались, что я как-то связан с ним?

- Это меня мучает больше всего, как самое невероятное. Ты и - Крыж!

- Так вот, им владеет всепожирающая ненависть к вам плюс дикое чувство мести.

- Значит, я промахнулся тогда, в сорок втором?

- Да. А теперь, видно, он промахнулся. Старик ослеплен жаждой мести и не понимает, что сейчас не война, а он уже не каратель из отряда Хензеля.

- Вот как! Значит, это он свирепствовал в этих местах?

- Да. Это он, Шварц. Он же - Крыж…

Эдик посмотрел в окно: день клонился к вечеру, тени становились все длиннее, и во дворе начали сгущаться сумерки.

- Давайте выйдем из хаты, - попросил Эдик.

Он долго рассматривал подворье, потом подошел к старому абрикосу:

- В этом дереве должны быть пули. Он здесь расстрелял Чибисов - мать и дочь…

- Ты это наверняка знаешь?

- Да, - тихо произнес Эдик.

Оленич понял, что парень не врет, что все так и было, как он говорит, но откуда ему известно? Неужели сам Крыж рассказал? Но такое можно доверить только очень надежному, очень близкому человеку, да и то сто раз обдумав. И лишь отчаяние заставит рассказать о таком. «Наверное, ему деваться уже некуда. И если я один мешаю ему, то, действительно, выход - убрать меня. Но не думаю, что только я на его пути».