Литмир - Электронная Библиотека
A
A

- Он здесь?

- Да, прилетел.

- Значит, мои дела неважнецкие.

- Не говори глупостей: все хорошо. Главное - ты вернулся.

- А где Гордей?

- На обходе. Задержался в шестидесятой. Опять майор сорвался с кровати и сильно ударился головой.

- Ладыжец? С сорок четвертого кидается в рукопашный бой. Вот кто мучается.

- Тебе-то пора привыкнуть.

- Людочка, к этому привыкнуть нельзя.

История майора Ладыжца известна всему госпиталю. Во время боев за Варшаву стрелковый батальон, где он был политруком, в пылу наступления и атаки с ходу взял мост через глубокий ров в предместьях. Для гитлеровцев потерять этот мост значило оставить несколько своих подразделений и не дать им возможности перейти ров, чтобы соединиться с основными силами. Поэтому немцы решили любым способом вернуть себе мост и подступы к нему. На обороне моста комбат оставил две роты, а сам с одной ротой пошел уничтожать оставшиеся вражеские подразделения. Опомнившийся противник хотел стремительной атакой отбить мост, но политрук Ладыжец, оставшийся с ротами, хорошо продумал оборону и никакие попытки гитлеровцев не принесли им успеха. Тогда фашисты собрали в близлежащих развалинах мирных жителей - в основном женщин и детей, - построили их впереди своих солдат и, угрожая автоматами, погнали на мост. Жутко было смотреть, как испуганные насмерть дети и женщины шли, подгоняемые штыками. Вот тогда-то Ладыжец, выскочив из окопа, бегал перед своими бойцами и кричал:

- Ребята! Не стрелять! Это же наши дети! Не стреляйте, хлопцы, ведь дети!

Но бойцы и не думали стрелять в мирных людей: все молча готовились к рукопашному бою.

В схватке майор был ранен штыком в голову. С тех пор часто в его болезненной памяти возникают дети, идущие по мосту, подталкиваемые штыками. Он видел всегда одни и те же белые, перепуганные насмерть лица мальчиков и девочек. И как только они возникают перед ним, он схватывается с кровати и кричит: «Ребята, не стрелять! Это наши детки!» И падал, разбивая в кровь лицо.

Андрей ощутил, что спина покрылась потом.

Он перепугался: а вдруг все повторится? Неужели исчезнет этот живой солнечный зайчик и придет тьма? Людмила Михайловна, наблюдавшая за Андреем, заметила, как он обессиленно отваливался на подушки, как на бледном его лице выступили капельки пота, появились признаки отчуждения. Кинулась к нему, словно пыталась защитить от нависшей над ним угрозы.

- Тебе плохо, Андрей?

- Показалось, что стою над пропастью. Но уже прошло, не беспокойся, Люда. Напоила бы ты меня чаем, да со своим сказочным клубничным вареньем! А?

- После укола. Отдохнешь немного, и я напою тебя.

Оленич взбодрился. Пропавший было солнечный зайчик снова заиграл на лице Люды. Она быстро и ловко сделала укол. Он никогда не чувствовал шприца, иглы, он ощущал только ее руки, пальцы - иногда прохладные, иногда теплые, они бывают твердыми и сухими, бывают теплыми, мягкими, нежными, ласковыми. Ее руки всегда запечатлевались на его теле, и он долго чувствовал их знакомое прикосновение. И успокоенный, убаюканный переполнявшим все его существо чувством радости и благодарности к Людмиле, он уснул кротко и крепко.

6

Евгения Павловна долго не возвращалась к столу, видимо, разговор был не праздничным и не очень веселым: доносились возбужденные возгласы хозяйки. Савелий Федорович заметно нервничал, растерянно топтался возле гостей, наполняя стаканы вином и приглашая выпить, хотя сам весь внимание - на дверь в прихожую и беспрерывно вытирал платком лицо. Обстановка становилась не только напряженной, но даже неловкой, и Кубанов решил взять в свои руки судьбу встречи. Он подозвал Эдуарда и попросил снимать гостей пока без хозяйки, а потом, когда все уляжется, можно сделать и общий снимок.

- Шеф, как вы думаете, что произошло? Вдруг сенсация?

Кубанов пожал плечами:

- Какое-нибудь несчастье в ее клинике.

- Клиника не может ее так волновать. Ведь там, наверное, ежедневно что-то происходит.

- Верно! Тебе не откажешь в сообразительности. У них сын служит в армии, может, с ним что?

- Тогда почему отец в стороне?

Кубанов удивленно посмотрел на Эдуарда:

- Тоже правильно! Тебе бы да в следователи, а?

Вдруг в прихожей загрохотал падающий телефонный аппарат. Дарченко со всех ног кинулся туда и принес на руках супругу. Она была в полуобморочном состоянии. Кубанов схватил стакан с вином и поднес к губам Евгении Павловны. Она послушно отпила два-три глотка и тихо проговорила:

- Благодарю… Но мне надо закончить разговор.

Пошатываясь, она пошла в прихожую, Дарченко было кинулся за нею, но она строго прикрикнула:

- Нет! Ты не нужен!

Савелий Федорович остановился перед захлопнувшейся дверью и в растерянности оглянулся на присутствующих. Гости вновь притихли. Лишь Кубанов не потерял самообладания и вел себя так, словно ничего не произошло. Он углубился в воспоминания:

- Женю вывести из себя могло только что-то чрезвычайное. На фронте я никогда не видел ее оробевшей или растерянной. Как и отец, капитан Истомин, она строго относилась к себе, но к раненым была полна милосердия и сострадания. В том бою, когда пропускали бронепоезд, погиб ее отец, и она стойко перенесла свое горе, ни на миг не прекращала оказывать первую помощь бойцам. Ты же видел, Савелий, да и ты, Галя, подтвердишь.

Невысокая сухонькая женщина, бывшая санинструктор в роте лейтенанта Дарченко, охотно отозвалась:

- Возле нее я ничего не боялась. Когда ее отца убил предатель…

Дарченко предостерегающе поднял руку:

- Тише, Галя, тише: Женя всегда болезненно переносит даже упоминание о том, что отец погиб от руки предателя.

Кубанов, понимающе и сочувственно посмотрев на дверь в прихожую, негромко сказал:

- Этого предателя Оленич, командир пулеметной роты, лично расстрелял. Я свидетель, при мне было.

- Все равно не надо при ней…

- Разве он не мог промахнуться? - вдруг громко спросил Эдик.

Кубанов быстро повернулся к фотографу:

- Кто?

Эдуард сконфуженно промолвил:

- Ну, этот, Оленич?

- При мне было, - твердо сказал Кубанов. - Я свидетель.

Наконец- то появилась Евгения Павловна, и все взоры обратились к ней. Она была непривычно бледна, глаза ее полны смятения. И улыбалась она так, словно после горести пришла вдруг нечаянная радость, в которую трудно верилось.

- Что приутихли, милые мои? Наливайте! Коля, налей и мне. Никогда я не пила, но сегодня налей мне полный бокал…

- Женя! - подступил к ней Савелий Федорович.

- Ты пока помолчи! - приказала она. - Помолчи… Дорогие друзья, выпьем за здоровье Андрея Петровича Оленича!

И Евгения Павловна, никого не ожидая и ни на кого не глядя, выпила свой бокал, упала на стул и прикрыла ладонями лицо.

Один Эдик громко хмыкнул и воскликнул:

- Ха! Впервые приходится пить за здоровье покойника.

Евгения Павловна подняла голову, и глаза ее, полные страдания, остановились на Кубанове:

- Оленич жив.

- Погоди, Женя… - начал было Савелий Федорович, но она перебила его:

- А ты молчи. Я запрещаю тебе раскрывать рот. Ты обманул меня! Ты все время вбивал мне в голову, что Андрея нет в живых. Ты убил его во мне. Я всегда людям верила. Поверила и тебе…

- Но я же не знал…

- Не знал?! Зачем же утверждал, что он умер? Нет, ты лгал мне! Ты ложью заставил меня жить. Ложью наполнил всю мою жизнь. Предал мою чистую душу. Пусть бы я не нашла Андрея, пусть бы он отказался от меня, пусть бы я вышла замуж за другого, хоть и за тебя! Но душа моя не жила бы во лжи. Ты свет во мне погасил. Как я буду смотреть теперь на жизнь? Как буду жить? Пока я строила свою судьбу - училась, достигала ученых степеней, спала с тобою в постели, рожала детей, он, Андрей, мучился в военных госпиталях… Не месяц, не год, а двадцать пять лет! Четверть века страданий и тоски!

Кубанов подошел к ней, легонько обнял за плечи:

45
{"b":"241633","o":1}