Мы не скрываем от себя правды. Против нас Германия - страна, в четыре недели победившая Францию, страна, захватившая десять государств, страна, успешно сражавшаяся и в Норвегии, и в Ливии. Германия бросила против нас все свои силы. Ей удалось занять огромные территории. Мы потеряли большие промышленные центры, руду Кривого Рога, уголь Донбасса, заводы Днепропетровска и Харькова. Заводы Ленинграда и Москвы перешли на положение беженцев. Экономика страны поколеблена вражеским нашествием. Миллионы и миллионы беженцев, оставшиеся без крова, заполнили и без того уплотненные города тыла. Жизнь государства и жизнь каждого из нас стала тяжелой. Я внесу в эту картину личную ноту, чтобы она звучала не по-газетному. Погибли мои книги и рукописи - все, над чем я работал. Многих из моих близких и друзей нет в живых. Мои слова могут повторить и другие. Да, мы много, очень много потеряли. И все же мы с верой смотрим вперед. Ветер гасит спичку, и ветер разжигает костер. Горе разжигает русское сопротивление.
Наша вера не слепая. Мы знаем стойкость русского народа. Защита Ленинграда - эпопея, достойная великого города. На Москву с восхищением смотрят народы всего мира, и никогда Москва не казалась такой светлой, как теперь, - затемненная, побратавшаяся с ночью, искалеченная немецкими бомбами. Я видел резервы - прекрасно снаряженные, обученные дивизии. Я видел заводы, эвакуированные из Москвы, которые уже работают на новых местах. Я видел школы летчиков. Я знаю, что такое промышленность Урала, Сибири. «Еще есть порох в пороховницах», - говорили наши отцы.
В Москве на фасаде полуразрушенного бомбой дома висит плакат: «Да здравствует боевой союз СССР и Великобритании!» В маленьком тыловом городе, на бывшей кузнице, где теперь разместился московский авиазавод, ветер колышет полотнища: «Да здравствуют Соединенные Штаты Америки!» Это к завтрашнему празднику… Я хочу сказать моим друзьям в Англии и в Америке: вглядитесь в ночь, прислушайтесь к голосу битвы. Мы не уклонялись от боя. Мы знаем: великим народам суждены великие испытания. Приветствуя в день нашего праздника Англию и Соединенные Штаты, мы даем волю сердцу: мы приветствуем друзей. За столом друзья чокаются. На войне друзья вместе воюют.
30 декабря 1941 года
Под елкой - убитый немец. Он наполовину занесен снегом. Кажется, будто он, прищурясь, смотрит на восток.
Отсюда три недели тому назад немецкие офицеры разглядывали Москву в полевой бинокль. Я читаю листок «Золдатен ангрифф»: «Москва огромный город. В нем, прославленный своей восточной красотой, Кремль. В Москве много больших гостиниц, театров и кафе…» Кажется, что это «гид», изданный бюро путешествий. Вероятно, немецкие офицеры уже выбирали себе гостиницу…
Они не сомневались в своей победе. Они писали, что заводы Калинина начнут работать весной 1942 года. Их штабы в Ельце, в Алексине, в Белеве обосновались прочно, надолго. На стенах портреты Гитлера, семейные фотографии и непристойные открытки, вывезенные из Парижа… Они раскладывали по шкафам архивы, посвященные боям в Югославии, и летние вещи. Вот ракетка для тенниса… Елка с недогоревшими свечами. На ней звезда. Они пили вокруг елки водку и шампанское. Они верили в счастливую звезду своего фюрера. Они убежали, не успев даже подумать, что с ними случилось.
1941 год был для них победным. Они сожгли Белград. Они надругались над Акрополем. Они захватили Украину и Белоруссию. Они уже выбирали барабанщиков, которые пройдут по проспектам Ленинграда. Они уже спорили, кто первый снимется в Москве на Красной площади. Одиннадцать месяцев они торжествовали, но в году двенадцать месяцев, и двенадцатый оказался для немцев фатальным. Звезда фюрера потускнела.
Вот ведут в штаб пленных. Немцев не узнать. В Париже летом 1940 года я видел беспечных и наглых туристов. Осенью 1941 года в Брянском лесу я видел солдат, усталых, но дисциплинированных. Попав к нам в плен, они боялись не нас, но своего фюрера и своего ротного командира. Теперь это не те немцы. Они смотрят бессмысленными, тусклыми глазами. Они чешутся, ругаются, судорожно зевают. Солдат толкает офицера - хочет продвинуться ближе к печке. Им наплевать на расовые теории, на железные кресты, на «крестовый поход». Они говорят только о холоде, о голоде, о том, что у какого-то Рашке осколок снаряда прободал живот. Они столько просидели вместе со смертью, что пропитались трупным запахом. Это неживые. Их хочется разбудить, растолкать. Вдруг один, встряхиваясь, будто ему нужно скинуть с себя одурь, ругает Гитлера - черная угрюмая брань кипит на его растрескавшихся губах. Немцы уносят легкое вооружение и винтовки убитых, но на дорогах тысячи машин. Одни из них забуксовали в снегу, у других не хватило бензина. Немцы, недавно кричавшие о своем превосходстве («У нас моторы»), отдавали «мерседес» за тощую лошаденку. Их моторизированная пехота наконец-то научилась ходить пешком… Брошены орудия, минометы, ящики с патронами. Это не паническое бегство, но это и не стратегический отход, это - отступление под натиском наших частей. В Волоколамске мы нашли посередине города большую виселицу: восемь повешенных, среди них молоденькая девушка. Такие же виселицы были в Калинине, в Ливнах… У себя к рождеству фашисты ставили на площадях елки, у нас они воздвигали виселицы.
Повсюду приказы - перечень проступков, за которые полагается петля. Достаточно накормить красноармейца или дать ему гражданскую одежду, чтобы попасть на виселицу. Гитлеровцы не пытались заигрывать с населением. Они хотели одного: запугать народ. Но жители русских городов оказались неукротимыми. Многие из них уходили в соседние леса и там, несмотря на суровые морозы, ждали возвращения Красной Армии. Когда немцы взяли Наро-Фоминск, они не нашли в городе ни одного жителя. В Калинине жители не выполняли немецких приказов. Гитлеровцы загоняли женщин в сараи и там расстреливали. Один гараж подожгли - с людьми.
Я читал приказ немецкого полковника Шитника: «Чтобы произвести надлежащие разрушения, надо сжечь все дома…» Сожжен древний город Епифань, Истра, веселая Истра, хорошо знакомая москвичам, - обугленные стены и щебень. Если в Калинине, Ельце, Ливнах остались неповрежденные кварталы, то только потому, что немцы спешили убраться восвояси.
Когда приходят наши бойцы, показываются люди - из лесов, из рвов, из подвалов. Кажется, что в эти короткие зимние дни, в последние дни года, начинается весна. Строят бараки. После долгого перерыва пекут хлеб, и запах свежеиспеченного хлеба веселит, как свидетельство вечной жизни. Старенькая библиотекарша, вся в инее, прижимает к груди несколько спасенных книжек. А час спустя, обезумев от радости, пишет на обороте немецкого плаката: «Библиотека снова открыта». Вставляют стекла. Женщины помогают чинить железнодорожный путь. Из Москвы привезли конверты, крупу, сахар. С каждым днем жизнь плотнеет, становится ощутимой, реальной.
Вечером черна затемненная Москва. Но ярко горят глаза людей: Москва спасена. Москва не узнала горчайшего - плена. Не страшны теперь сирены. Улыбаясь, москвичи украшают скромные елки. Над ними сусальные звезды. И там над домами, под звездами неба, звезды Кремля…
Канун Нового года… Мы не мерим победы на аршины и фунты. Мы не примем четвертушки победы, восьмушки свободы, половинки мира Мы хотим свободы для себя и для всех народов. Мы хотим мира не на пять, не на десять, не на двадцать лет. Мы хотим, чтобы наши дети забыли о голосе сирен. У моего друга, красноармейца, который первым вошел в Волоколамск, жена родила в Москве - осенью. Мальчик провел уже сорок ночей в метро, а мальчику два месяца. И мой друг говорит: «Я умру, чтобы этого больше не было…» Мы хотим, чтобы наши дети рассказывали о танках как о доисторических чудовищах. Не затем мы сажаем сады и строим заводы, чтобы каждые двадцать пять лет их уничтожали буйные кочевники. Это мы говорим, глядя на развалины Наро-Фоминска и Истры. Гитлеровцев мы уничтожим - такова наша новогодняя клятва.
