— Кириченко. — отвечает он, удивленно поднимая брови.

— Я — врач санчасти полка, вы меня, раненого, грузили на машину. Помните, на кладбище?

— Да! Помню! — Осмотрел еще раз, задержал взгляд на опухших ногах. — Да-а... У меня тоже всяко было. Сейчас в отряде начальником штаба. За фронтом уже побывал, на Большой земле. Наш командир отряда, — показал он на старшего лейтенанта. — А вот — комиссар Лукьянов.

— Врач, значит? — Комиссар, пожилой человек, с глубокими морщинами на лице, сочувственно рассматривает нас. — Как фамилия?

Я назвал себя.

— Ладно, завтра вас всех расспросим, запишем. А сегодня отдыхайте. — Комиссар поправил накинутую на сутулые плечи короткую брезентовую куртку с меховым воротником.

— Начштаба! Веди-ка их к себе, а мы с комиссаром здесь посидим. — Старший лейтенант опустился на ствол дерева, с которого мы только что поднялись.

На небольшой поляне стоят десятка два еловых шалашей. Немного в стороне — землянка. Крыша ее обложена дерном, у входа — врытый в землю стол. Тут же радиоантенна. В наступающих сумерках дым костров кажется преувеличенно большим. Партизан много, у костров группы людей, все чем-нибудь заняты. Плотный паренек в широких галифе, расстелив плащ-палатку, разбирает и смазывает ручной пулемет, а у соседнего костра полураздетый человек прожаривает над огнем нижнюю рубашку. Около землянки высокий военный в пилотке о чем-то рассказывает партизанам, оттуда доносится смех. Те, кто нас заметил, с любопытством рассматривают.

— Дежурный! — позвал начальник штаба.

— Я! — отозвался один из сидящих у землянки. На рукаве его черной поддевки красная повязка. Худощавый, средних лет человек с бледным остроносым лицом.

— Покажи им, как сделать шалаш. А насчет обуви сейчас что-нибудь сообразим.

Помогая нам, дежурный расспрашивает и неторопливо рассказывает о себе. Он учитель из Узды — поселка в Минской области. В партизанах с прошлого года. Отряд этот сформирован недавно, часть партизан, в том числе и он, переведены сюда для пополнения из других отрядов.

Подошел Лукьянов и стал помогать укладывать ветки.

— На ночь небольшой костер разожгите у входа в шалаш. Иначе не заснете, комары не дадут.

Комиссар по-хозяйски осмотрел со всех сторон еловую будку и направился к землянке. Вскоре оттуда принесли несколько пар обуви. Черные ботинки предложили мне. Размер мой, сорок первый. Я подержал их в руках, погладил подошвы и отдал обратно. На мои ноги сейчас нужна обувь не менее сорок пятого.

— Не унывайте, доктор! — послышался веселый голос сидевшего у землянки парня в пилотке. — Лапти сплетем, а через несколько дней и сапоги найдем.

Я принял его слова за шутку.

— Он умеет, — кивнул дежурный в сторону землянки. — На все руки мастер. И минер хороший.

Парень в пилотке не думал шутить. Пересев к костру, принялся плести лапоть, да так сноровисто, будто всегда этим и занимался.

Десантная группа отряда им. Калинина. Февраль 1943 г.

Во втором ряду сверху (посредине): справа командир отряда Степанов, слева — комиссар Лукьянов. В третьем ряду справа — фельдшер Ася Соболь, слева — радистка Екатерина Мальцева.

— Примеривайте! — бросил он готовый лапоть к моим ногам. — Если подходят, то и второй сделаю.

Лапоть большой, легкий. Обмотав ноги портянками, можно спокойно ходить. Через полчаса был готов и второй. На четвереньках заползаем в шалаш. Приятно пахнет смолой еловых веток и дымом костра. Впервые забыли об опасности.

Проснулись на рассвете. Раздувая угли погасшего востра, немного согрелись. К костру подсел дежурный. он бодрствовал всю ночь, на черном стволе его винтовки поблескивает роса.

Со стороны землянки послышалось ровное гудение. Что-то давно знакомое почудилось в этих звуках, и а вопросительно смотрю на дежурного.

— Динамо крутят, для рации, — говорит он.

— Здорово! А я думал, что у вас радиоприемник — и все.

— Одним, радиоприемником не обойдешься. Отсюда каждый день идут сообщения на Большую землю.

— И о нас сообщат? — спросил Сахно.

— Обязательно

— Как? И фамилии наши, и адреса? — заинтересовались мы. — Может быть, жив кто из родных, узнают. Воскреснем из мертвых...

— А как же. В штабе партизанского движения про каждого из нас все известно,

— Дельно! — одобряет Кузнецов. — А посмотреть можно, как разговаривают с Москвой?

Дежурный повел нас к штабной землянке. Позади нее на врытой в землю скамейке сидит низкорослый крепыш и заводной ручкой крутит динамо. Такое же динамо, как когда-то в детстве крутили мы, мальчишки, за что киномеханик разрешал бесплатно смотреть кино. Электрический кабель протянут в землянку, там работает рация. Словно музыку слушаем гудение мотора.

Возвращаясь обратно, к своему костру, спрашиваю дежурного:

— А вы как попали в отряд?

— Первую зиму у своих в деревне прятался от полицаев, а потом ушел в партизаны.

— В плену не были?

— Нет, бог миловал!

— Я не из любопытства расспрашиваю. Для меня сейчас каждый, кто не был в плену, какой-то особенный человек. Такой, как все, конечно, а все-таки иной... Завидую вам!..

Послышалась команда на построение отряда.

На левом фланге мы, новоприбывшие. Прежде всего прочли сводку Совинформбюро. Победив немцев под Курском и освободив Орел и Белгород, Красная Армия успешно наступает на юге и юго-западе. Комиссар читает негромко, но каждое слово отчетливо слышно. Затем начштаба огласил состав идущих в караул. Тем, кто отправляется на спецзадание, назначил время для разговора в штабе.

После построения Кириченко подозвал нас, раздал анкеты.

— Садитесь вон за тот стол, у штаба, и пишите. Потом поговорим, кого куда определить.

Для долгих разговоров у начштаба нет времени. Прочитав анкеты, он отложил их в сторону.

— Вам, доктор, поручим больных и раненых. Один наш раненый находится в соседнем отряде. Надо будет забрать его оттуда. Вы, Сахно и Мрыхин, — в помощь дяде Мише, на кухню. Не возражаете?

— Да хоть куда! — весело отвечают инвалиды.

— А что с тобой делать, механик танка? — Кириченко вопросительно смотрит на Кузнецова. — Пока нога на заживет, придется сидеть в лагере.

Подумав немного, спрашивает:

— Оружие чинить умеешь? Кому затвор починить, кому ложе. Мало ли разных загвоздок...

— Смогу, если инструмент найдется.

— Инструмент соберем.

Часа через два я и назначенный в санитары Ян Сырковский отправились за раненым в соседний отряд. Идти пришлось долго. Я насчитал шесть кварталов, пока дошли до места. Значит, шесть километров. Дорогой Ян рассказывает о себе. Он член бывшей польской партии коммунистов. Дважды, по несколько лет, сидел в каторжной тюрьме Картуз-Береза. Поперек левой брови и на затылке у него глубокие рубцы: жандармы старались в меру своих сил... Рассказал и о роспуске партии. Из-за нескольких провокаторов легла тень на всех членов. Партию, имеющую тысячи закаленных и преданных борцов, решили распустить.

— Цо за дурень то выдумал? — ругается Ян, затягиваясь толстой самокруткой. Лучшие годы своей жизни он отдал подпольной работе, а теперь бывшая принадлежность к польской Компартии чуть ли не грехом считается.

— Стой! Кто идет? Я — двенадцать! — раздалось неожиданно впереди.

— Свои! Я — пять! — ответил Ян. Пароль был шестьдесят.

Из кустов вышел партизан в десантной куртке и автоматом показал на тропинку, ведущую вглубь квартала. Пока дошли до отрядного лагеря, еще два раза ответили пароль.

Раненого нашли около кухни. Увидев Яна, он приподнялся и махнул самодельным костылем:

— Ян Брониславович!

Про свое ранение Аликин говорит мало: «Скоро заживет!» С гораздо большей охотой рассказывает, как партизаны, с которыми он был на задании, встретили эсэсовцев и «дали им духу», при этом он энергичным движением руки откидывает длинные рыжеватые волосы, спадающие на лоб