…После ужина мы с Мелви пошли в сад.

– Ну? – Я посмотрела направо, где в любимой беседке леди Памелы горел фонарик. – Проверим версию с младенцем, который глаголет истину?

– А нам есть что терять?

– Конечно. Если Памела переволнуется и будет плохо спать ночью, на нас обидится Скотт Маккинби.

Мелви пофыркала, но направилась к беседке.

Мы очень старались изложить для Памелы всю историю так, чтобы опустить максимум шокирующих подробностей. Но леди все равно испугалась и возмутилась. Выслушав прочувствованную тираду о том, что совершить такое преступление, как расстрел безоружного семейства, могла только китайская мафия, Мелви сумела вставить словечко:

– Леди Памела, а дети Николса?..

– Это дети чьи угодно, только не Мэдлин, – категорично ответила та. – Потому что, девочки, вы очень молоды. Делла всего два месяца как мать, а тебе, Мелви, еще только предстоит ею стать. Мать никогда не бросит детей. Николсу достаточно было пригрозить детям, чтобы Мэдлин пожертвовала собой и приехала куда сказано. Но раз она по-прежнему в бегах, значит, детьми ее не шантажируют. Значит, это не ее дети.

Я деликатно промолчала, а Мелви продемонстрировала чудеса забывчивости. По нашим лицам никто не смог бы угадать, о чем мы думаем. Леди Памела Торн была второй женой Скотта Маккинби Старшего. Она вышла замуж в двадцать два года, несколько месяцев радовала немолодого супруга детской непосредственностью, а потом забеременела. По неизвестной причине беременность сильно огорчила ее, до такой степени, что развилась депрессия. И тут очень не вовремя до Памелы дошла новость о трагедии в семье. Леди Элен, матушка Августа, родила второго ребенка, но его по нелепой случайности уронили в клинике: один шанс на сто миллионов, и он выпал семье Маккинби. Малыш погиб. Эта беда добила несчастную леди Памелу. Когда ей после родов показали младенца, она заявила, что это не ее ребенок, она вообще не была беременной, и это, наверное, ребеночек Элен, зачем врачи врут, будто он умер, надо немедленно отдать его матери… Словом, так вышло, что новорожденного действительно забрала леди Элен, а леди Памелу доставили в закрытую клинику, где она провела следующие три года.

Алистер Маккинби называл Элен мамой, ее мужа папой, ее детей – братьями и сестрами. Ни родная мать, ни родной отец нисколько им не интересовались: растет и растет парень, все замечательно, беспокоиться не о чем, другое дело леди Памела, вот кому худо-то. Само собой, такое отношение к ребенку возмущало и леди Элен, и Марка Маккинби, который своего тестя и без того не особенно любил.

Алистеру было три, когда леди Памелу наконец отпустили домой. Разумеется, сына ей тут же привезли. Она похлопала на него большущими глазами, сказала: «Какой очаровательный малыш». И все. Алистер остался в семье сестры. К его десяти годам леди Памела оправилась окончательно, а Скотт Маккинби Старший привык, что детей у них нет – и лучше не надо. Тут-то леди Памела и изъявила желание воспитывать сына. Алистеру сказали правду, он страшно обиделся, но при встрече вел себя прилично. Леди Памела поиграла в него, как в куклу, убедилась в полной своей материнской несостоятельности и вернула Алистера в привычную ему обстановку.

Следующая попытка как-то сблизиться произошла уже по инициативе Алистера. Ему было шестнадцать, он созрел для того, чтобы самостоятельно выстраивать отношения со взрослыми. Целых полгода у него получалось быть примерным сыном. Леди Памела воспринимала его как любимого родственника, но быстро выучилась говорить правильные слова. Зато Скотт внезапно разглядел, что у него замечательный, только неотесанный сын. И взялся его воспитывать.

Алистер честно терпел. Потом огрызался. Потом он закончил школу и поступил в университет. Встретил необыкновенную девушку и немедленно на ней женился. Брак был настолько неравный, что Скотт Старший запретил даже говорить о нем. Единственный раз, когда он поссорился с леди Памелой – которая, надо отдать ей должное, нашла историю романтичной, а невестку хорошенькой. А Алистер психанул и отказался от семейной фамилии, превратившись в Алистера Торна. Под этим именем он начал службу в контрразведке, сделал карьеру и прославился.

Я уже два года отработала у Августа, когда семья наконец примирилась. У Алистера подрастали двое сыновей, и только увидев внуков, леди Памела наконец-то ощутила себя матерью.

А теперь она объясняет нам, что мать не может бросить своих детей.

Впрочем, леди Памела так загадочно устроена, что могла попросту забыть лишнее.

– Но почему они эльфы? – спросила Мелви.

Леди Памела улыбнулась:

– Наверное, это говорит о том, что Николс всегда хорошо относился к Расселам. Может, он был влюблен в Мэдлин, но безответно, и мечтал, чтобы у них росли такие красивые дети, их общие. Естественно, он подобрал мальчиков с эльфийской кровью, чтобы Мэдлин поняла – он не расист, никогда не обидит ее дурным словом об эльфах. И подбирал детей, конечно, у нас. Да вы спросите Джеймса Рассела, вот кто может знать.

Вот уж сказала так сказала.

А самое главное – попробуй возрази.

Перейдя Твид по пешеходному мостику, я остановилась. Опасливо поглядела вдоль улочки.

Я могла поклясться, что этой вывески тут еще вчера не было.

Прекрасно сделанная, ручной работы вывеска. Бутик походного снаряжения. Туристам по идее должно пригодиться, только не в Пиблс, а где-нибудь севернее.

Я подошла вплотную. Браслет не увидел меток. Ни одной. Вывеска была именно такой, как выглядела: подчеркнуто дорогой и вызывающе антикварной.

Шрифт. Я отдаю себе отчет в том, что совпадения и случайности возможны. Но этот шрифт я видела в одном-единственном месте. Им набирались заголовки эльдорадского «Голоса», уникальной газеты, которая, помимо сетевого тиража, выпускала и ровно сто бумажных экземпляров. Они ложились на столы правительства и самых влиятельных олигархов. А вчерашние номера отправлялись в библиотеки и подшивались в толстенные тома – для истории.

Постояв немного на пороге, я толкнула дверь и вошла. На пороге нет рамки. Ну-ну. Такой подход к оформлению и торговле – это расчет на самых взыскательных и богатых покупателей. Странно, что хозяева бутика расположились на улочке с сомнительным потенциалом. Ну кто сюда пойдет? Туристы? Они ходят по набережной. Если только Маккинби… Это же их любимый маршрут через город к церкви.

Из глубины магазинчика выскользнула девушка. Я напряглась.

Шатенка с довольно светлой кожей и серыми глазами. Коротко подстриженная, легкая и компактная. Только я видела, что волосы, брови, ресницы и кожа у нее высветлены. А шея такая же короткая, как у большинства эльдорадок.

– Могу я чем-нибудь помочь вам? У нас есть очень удобная обувь для прогулок по пересеченной местности, ваши ножки никогда не устанут. Ручаюсь, вы не отыщете аналогов даже в Эдинбурге или Лондоне. Производитель – Куашнара, и этот товар поставляют на всей Британии только нам.

Акцент. Едва уловимый.

– Простите, вы ведь недавно открылись?

– Да. Мы беженцы, переехали с Тюна.

Да-да. Уже верю. Я ведь точно знаю, на каких именно планетах в Эльдорадо используют диалект, который дает такой акцент. Четыре планеты, где практически нет этнических мексиканцев, зато можно встретить даже португальца, не говоря о пуэрториканцах.

– Наверное, по сравнению с Тюном вам кажется, что на Земле очень дорогая жизнь?

Девушка оглянулась, рассмеялась:

– Я понимаю вас. Но здесь нет ничего, что принадлежало бы нам лично. Мы зарабатываем для доминиканского ордена. Братья помогли нам перебраться сюда.

– У вас большая семья?

– Нет. Была большая. Но… Словом, нас осталось только двое. Я и брат. А вы ведь живете в поместье за рекой? Простите, если я бестактна. Просто брат часто удит рыбу в реке, здесь это не запрещено, и лицензия не нужна, если рыба не на продажу. Я относила ему обед и случайно видела вас, вы гуляли по другой стороне. Я запомнила, потому что у вас был чудесный жакетик, такой серенький. Я долго рассматривала вас – мечтаю сшить себе жакет такого фасона.