Надежда Константиновна Христофорова пригласила всех прийти вечером в столовую команды, где она будет показывать диапозитивы, снятые ею во время туристской поездки в Италию. Христофорова хорошо разбирается в искусстве и очень умелый рассказчик, так что заранее предвкушаю удовольствие.
А пока стараюсь использовать свободное время, внимательно читаю записки лейтенанта Унковского о кругосветном плавании Михаила Петровича Лазарева на судне «Суворов» в 1813—1816 годах. Лейтенант Унковский подробно описывал, как был открыт атолл Суворов. Вот выдержка из его дневника.
«28 сентября. При тихом пассате и приятной погоде продолжали наше плавание. К вечеру начали показываться птицы во множестве разных родов, на которых мы обращали свое внимание, полагая, что на далеком расстоянии должен находиться какой-либо неизвестный остров, для чего приказали смотреть прилежнее в наступающую ночь. В 9 часов вечера крик птиц увеличился, и скоро оказалось, что мы в своем мнении не обманулись: в 11 часов увидели берег к юго-юго-востоку. В скором времени легли в дрейф, бросили лот на 120 сажень, не достали глубины. Убавили все лишние паруса и решились ожидать рассвета. В шесть часов начало рассветать, и виденный нами берег оказался группой из пяти неизвестных островов... Мы скоро уверились, что острова сии необитаемые и как оных не оказалось на картах, то первое открытие оных предоставлено было нам, почему и назвали оные острова Суворова, по имени нашего корабля и в память славному гр. Суворову...»
Юрий Петрович Баденков дал команду Володе Семенову изготовить мемориальную доску в память о нашем посещении атолла. Как-никак, а «Каллисто» — лишь второе российское судно за последние полтора века, посещающее этот атолл. Можно сказать, событие историческое, если не для всей Океании, то по крайней мере для атолла Суворова.
От вечера, подаренного нам Христофоровой, получил истинное удовольствие. Она показывала диапозитивы, снятые в Риме и Ватикане. Мне приходилось неоднократно бывать в этих местах, слушать пояснения римских экскурсоводов и просто бродить по «вечному» городу, но специалисты-экскурсоводы против Надежды Константиновны...
12 февраля
Когда идешь на судне в открытом океане день, два, неделю, месяц, то привыкаешь не только к ритму жизни (побудка, размеренный распорядок дня, объявления по селектору), но и к внешним раздражителям: качке, или же к шуму работающих машин, или плеску волн. Привыкаешь настолько, что просто этого не замечаешь. И вот сегодня в десять часов утра, сидя в каюте и углубившись в чтение мемуаров Тома Нила, я вдруг почувствовал какое-то странное, необъяснимое беспокойство. Что-то было не так, чего-то не хватало, обычного, будничного, неотъемлемого от нашей судовой жизни.
Я обратился с вопросом к Виктору Прондяеву, вот уже который день все свое свободное время расходовавшему на изготовление какой-то катушки трансформатора.
— Виктор, — сказал я, — что-то со мной происходит неладное. А с вами ничего не происходит?
— Ничего не замечаю, — возразил Прондяев. — Все вежливы, обходительны, никто не ругается. Правда, «дед» ворчал за завтраком, мол, придется остановить машины часа на два и заняться мелким ремонтом...
— Эврика! — радостно воскликнул я, так стукнув кулаком по столу, что Виктор должен был придержать подпрыгнувший моток проволоки: — Машины-то остановлены?
— Конечно, остановлены, раз «дед» ремонтирует их.
— И шума от моторов нет?
— Откуда же будет шум, если машины остановлены?
— Поэтому и необычно: мы же привыкли к шуму. Отсюда и состояние у человека не такое, как всегда!
— У какого человека? — переспросил Прондяев.
— У меня.
— А-а-а, — протянул Виктор. — Так вы не беспокойтесь. В 12 часов ремонт закончат, как раз к обеду. И если вам так нужен шум, то он обязательно будет, когда заработает машина.
Вот что значит привычка к неудобствам. Когда этих неудобств лишаешься, то чего-то человеку не хватает. Так уж он, видимо, устроен.
После обеда пошел в лабораторию познакомиться с подопечными нашего зоолога Романа Злотина. Человек он очень интересный, влюблен в свою профессию и очень нежно относится к своим питомцам, которых у него множество. Это какие-то особые пауки, змеи, ящерицы и всякая другая живность. На островах, где мы побывали, животный мир не так уж богат, но повсюду Злотину удавалось пополнять коллекцию. Например, когда группа ученых несколько часов находилась на острове Ниуэ и мы зашли в конторку владельца фабрики мороженого, то и там Роман, заметив на стене нескольких ящериц, мигом поймал их и спрятал, как мне показалось, к себе за пазуху, а потом я уже видел этих ящериц, сидящих у него в стеклянной банке.
Мне рассказывали, что у Романа Злотина дома небольшой зоопарк. Конечно, быть владельцем зоопарка в московских условиях довольно сложно, и можно предположить, что у Романа изумительная супруга, которая решается делить жилплощадь с разными ужами, жуками и скорпионами.
Когда я пришел в лабораторию, Роман занимался жертвоприношением, спасая жизнь более ценного экспоната за счет существования менее редкой особи: он впустил в большую банку, где сидела змея, маленького мышонка. Этот процесс кормления пресмыкающегося мне, откровенно говоря, эстетического удовольствия не доставил. Но все же делалось ради науки! И потом если рассуждать здраво, то среди нас тоже мало вегетарианцев.
Вечером сделал несколько выписок из книги Тома Нила. Может быть, с некоторыми из этих выдержек будет интересно познакомиться и вам.
«Я родился в Веллингтоне и был еще очень маленьким, когда мы переехали на новозеландский остров Южный. Достигнув совершеннолетия, я ушел из дома. Отслужив в армии, я направился на острова Океании. Я бродил с острова на остров, иногда на несколько месяцев устраивался кочегаром на один из тех старых и тихоходных грузовых пароходов, что курсировали между островами. Когда же мне это надоедало, я на время оставался на одном месте, занимаясь прореживанием кустарника или выращиванием бананов. Работа находилась всегда, и на кусок хлеба мне хватало. Только тогда я действительно узнал и полюбил острова, разбросанные, как жемчужины от ожерелья, в южной части Тихого океана. Это Манихики на заре, когда шхуна пробирается через проход в рифах; Папеэтэ на закате, когда океан тихо плещется у главной улицы города; легкая дымка на кокосовых пальмах Пукапука; облака над Моореа с его зубчатым силуэтом потухших вулканов; Паго-Паго... Я любил их, а было это за десять лет до того, как в 1931 году я вернулся в Новую Зеландию.
Несколько месяцев я перебивался случайной работой, затем опять отправился в путь, на этот раз уже зная куда, поскольку из всех островов один манил меня больше всего. Это был Моореа — маленький остров возле Таити, владение Франции. Здесь-то я окончательно и обосновался. Или думал, что обосновался. На острове яркой красоты с его зубчатыми пиками синего и серого цветов, поднимающимися от белых отмелей пляжей до внушающих ужас остроконечных скал на фоне голубого неба. Это маленький остров, на котором тем не менее для жизни было всего более чем достаточно. Остров изобилия. Я мог гулять по извилистой узкой дорожке вдоль берега, собирая гуайявы, кокосовые орехи или папайю.
Я был очень счастлив на Моореа. Выучился говорить по-таитянски, Завел одного-двух друзей, много работал, много читал. Единственное, что мне требуется до сих пор, — это интересная книга перед сном.
Именно на Моореа я впервые познакомился с произведениями американского писателя Роберта Дина Фрисби, которому суждено было столь серьезно повлиять на мою жизнь. Фрисби обосновался на островах Тихого океана и написал о них несколько книг, которые я читал и перечитывал, хотя в то время мне никогда не приходило в голову, что в один прекрасный день мы станем друзьями. Но судьба уготовила мне встречу с Фрисби.
Поскольку этому человеку было суждено оставить глубокий след в моей жизни, я должен описать его. Фрисби был необыкновенным человеком. Задолго до того, как я с ним познакомился, умерла его жена — туземка, настоящая красавица, оставившая ему четырех маленьких детей. Он был влюблен в острова, его книги об островах получили хороший отзыв критиков, но, насколько я знаю, отнюдь не сделали его богатым. Однако это его не трогало. Целью его жизни было писать, и он обладал счастливой способностью жить сегодняшним днем, не заботясь, очевидно, ни о чем другом.
