Ливень окатывал выводок Грязных. Грохотал гром, сверкали молнии. Перепуганные бурей Ефросинья с Марфой выскочили из возка, собираясь пойти к сидевшим в других возках родителям. Ефросинья пыталась остановиться, объясниться с Яковом. Марфа ей не дала, тащила за собой в возок к родителям. Там ли, где еще хотела расспросить удобно об отношениях с Матвеем. Ничего не скажет ей Ефросинья. Мимо Якова пролетело несчастное лицо возлюбленной.
- Чего же вы меня раненого бросили? – с обидой спросил Яков Василия Григорьевича, как ранее спрашивал Григория. – Зверям на съедение?.
- Никто не кидал тебя, - угрюмо отвечал Василий Григорьевич, думая лишь об обиде на Годунова. Вот он оговорил и устранил нарвского воеводу Лыкова, а воеводство ценное ему не досталось. Лыков с родственником мертв, а что толку? Происки Бориса!
- Сам не отзывался! Кричали тебе, - подтвердил самый младший Грязной – Тимофей.
- Нет, братья, предали вы меня! Не так поступил я с Матвеем, когда на себе через Дон его тащил и далее ухаживал за полумертвым…
Яков не успел договорить, как получил первую оплеуху. Его сбили с ног, повалили в лужу и били ногами, чем попадя Удары сыпались по ранам. Яков, почти не защищаясь, только закрывая лицо, вздрагивал и скрежетал зубами от боли. Иногда он проваливался, теряя сознание. Серый седой мрак рождал ему неясные образы. Вот он сидит одесную Отца Небесного, а семейство Грязных предстало для последнего напутствия перед отправкой на вечные муки в ад. Пока же на земле они преуспевали и учили младшего из рода своего, убивая не до смерти. Матвей стоял в стороне. Он не принимал участия в избиении, но и не защищал дядю. Тому измена была наиболее тягостна. Немало ли сделал для Матвея Яков? Немалым ли пожертвовал? Уступил Ефросинью! Звонил в колокола на племяшевой свадьбе! Дай выжить, Матвуша! Под родственные удары положил Яков прежние семейные долги с обычаем да преданием сосчитанными. Пойдет он с сего дня торными дороженьками без оглядки на сродников. Нет у него больше ни дядьев, ни братьев, ни племянников. Хватит! Ничего не дали, то, что имел, забрали. Еще учат за Годунова! Перед Григорием Яков защищал того не служкою, но в порыве сострадания, им смутного.
- Хватит! Изнемог он, - Матвей, наконец устыдившись, встал меж своими. Он хватал их за руки, подставлял широкую грудь под кулаки. Ногами отбивал ноги.
Избитого окровавленного Якова оставили лежать в луже. Дождь хлестал ему по лицу, омывал проступавшие через рубаху раны. Уходя, Матвей оборачивался. Василий Григорьевич, как всегда зная подход, гнал в шею.
Под грохот и сверканье, лагерную суматоху прежние человеконенавистнические мысли свербели в уме Якова. Он встал на четвереньки, потом – в рост. Пошатываясь, добрел до лошадей. Разыскал Матушку, признавшую хозяина коротким ржаньем, распутал ее. взял под уздцы. Едва соображая, что делает, поднял с земли какую-то дрыну, зажал ее подмышкой, пошел по стоянке, еще ища Матвея для последнего прости. За одной из палаток кто-то невидимый в темноте подкрался к нему и крепко пахнущей лошадьми ладонью зажал нос и рот. Мало ли прежде было, Якова оглушили и поволокли. Ноги его задевали за сырые палки валежника, собирали свежую и прошлолетнюю листву, загребали лесной серозем. Он слышал глухое ржанье, шептание людей. Чьи-то бородатые бороды склонялись над ним, обдавали запахом сивухи и браги, лука и сала. Он не разбирал слов. Выстрелы прорезались в рассыпчатом клокотанье грома. Люди побежали. Сноп искр от скрещенных сабель осыпал Якова. Он уже лежал на подводе, уносившей его в новую жизнь. Перед ним качалась спина в выцветшем от бурь и гроз армяке. Человек высоко вскидывал руку с кнутовищем и шибко настегивал лошадей, несших телегу через кусты боярышника и березовый подлесок. Рядом с пристяжной бежала Матушка. Вид ее бурого бока успокоил Якова. Будь, что будет.
Была дальняя дорога. Разбойничья подвода увозила Якова в Муромские дебри, а оттуда на Волгу, где в землянках, срубах и выстланных деревом логовах держал стан Кудеяр. Волжские купцы были его главной добычей. А царь Иоанн? Нападение на опричный отряд было разбойным молодечеством, не кормлением обыкновенным.
6
Держась обещаний, Иоанн дал Магнусу полк в пять тысяч россиян и большое число немецких наемников, возглавляемых Таубе и Крузе. 23 августа того же 1570 года Магнус подступил к Ревелю и предложил магистрату открыть ворота без кровопролития. Через глашатаев заявили, что король Ливонский Магнус, берет город под свою руку и желает лицезреть покорность подданных. Однако на Магнуса в Ревеле смотрели как на послушную марионетку московского царя, отдаться ему – означало согнуться пред Московией, и принцу отвечали, как самому Иоанну. Де, коварство Московита испытано, о казнях его, следствии не правосудия, но каприза, наслышаны. Тиран своего народа не может быть покровителем чужого. Неопытный юный принц имеет советников злонамеренных, или безрассудных. Ревельский магистрат рекомендовал ему умерить честолюбие и плыть на Эзель, ибо готовится ему в России участь Михаила Васильевича Глинского, брата покойной царицы Анастасии. Случилось то начале Ливонской войны, но урок памятен. Глинский командовал русским войском в Ливонии да был казнен по обвинению в злоупотреблениях, без которых война немыслима. Ревель не желает уподобиться Смоленску, уговоренному царем открыть ворота, и подвергшемуся убийствам и разграблению. Ревель желал оставаться под шведским покровительством. Вхождению московского войска в Эстляндию был несказанно рад датский король Фредерик, брат Магнуса, король датский, седьмой год с переменным успехом воевавший со Швецией.
Ревель обложили осадою. Магнус изнурял войско земляными работами, стремясь заложить огнестрельный снаряд под стены. Произвели взрывы. Действие их оказалось слабым. С боем заняв высоты перед городскими воротами, построив деревянные башни, воины датского принца пускали из пушек гранаты и каленые ядра, не причиняя неприятелю значительного вреда. Пришла осень, за ней – зима. Московские воеводы Иван Петрович Яковлев, князь Лыков, родственник убиенного, и князь Кропоткин грабили на провизию и фураж эстонские села. В феврале послали в Новгород, Псков и Москву две тысячи саней, наполненных добычею, как знак победы.
Ожидали, что голод блокады заставит осажденных сдаться, но шведский флот успел доставить ревельцам с избытком съестных и воинских припасов. Московское же войско, мерзшее в палатках и землянках, лишенное достаточного снабжения возроптало. Магнус, легко переходивший от надежд к отчаянию, сник духом. Редко появлялся перед солдатами. Бросил стричься. Растил усы и бороду. Давал обет привести себя в порядок при падении крепости. Винил царских воевод и советников. Слал Шраффера с новыми убеждениями к Ревельским гражданам.
Капеллан, явившись в городском собрании, уверял эстонскую знать, что будучи с Магнусом в Москве, Слободе и Старице, проезжая через города русские, он лично убедился: правление царя Иоанна - умеренное, он есть государь истинно христианский, любит церковь латинскую более греческой и легко может пристать к Аугсбургскому соглашению, отдававшему веру на выбор вассалам. Иоанн строг по необходимости и лишь к своим, к иноземцам он умилен, немцам и эстам - друг истинный. Ревель бесполезным сопротивлением удаляет даруемый Ливонии золотой век, воплощенный в особе юного короля, правителя независимого. Ищите на пиках Магнуса флаги свободы и процветания, вы – неразумные.
Ревельский магистрат отпустил Шраффера без согласия. Магнус рвал и метал. Закрывшись в палатке, молча переживал позор бессилия. Торжественными выездами еще пытался воодушевить утомленные полки. Никто уже не верил, что обеспеченный всем необходимым с моря город падет. Простояв тридцать недель, Магнус 16 марта пошел от города восвояси. Зажег стан, перебрался с дружиной в Оберпален, Иоаннову собственность, отданную царем в залог будущего королевства. Московское войско расположилось в восточной Ливонии.
