Мучимый яростными сомнениями, истощенный телесно и духовно Борис от молитв обратился к Елисею Бомелию. Не дерзал открывать истины, пожаловался на изнурительную бессонницу. Зенке по рецепту Бомелия смешал порошки. Годунов страшился их принимать. Дал цепным псам, подмешав к похлебке. Псы не умерли. Но мог умереть человек. Годунов дал порошок «от кашля» Шуйскому. Тот - ничего. Тогда полдозы принял Борис. Почуял вялость и спал, как убитый. Явился к Бомелию повторно, изложил: как разобраться в чувствах к женщине, когда вроде любишь и нет, а выбор один, на всю жизнь по вере. Бомелий усмехнулся, догадался. Клин клином вышибают. Плотская связь с другой женщиной очищает сознание. Желание темнит рассудок, отсутствие желания делает его просветленным. Борис ушел от Бомелия разочарованным. Так и народная мудрость гласит.
От младых ногтей жизнь Бориса проходила при царском дворе. Иного он не видел. Глаз его ложился на тех женщин, которые там обретались. Случались честные, шлюх было немеряно. Но с началом царских смотрин не существовало девицы, которая привлекала Годунова более, нежели Марфа Собакина. Мотивы влечения к ней он мог бы прояснить, когда захотел бы разобраться в душе, но у него были другие интересы. Вот и получалось, что против воли останавливается на ней, скользит по ладной, плотно скроенной фигуре его взгляд. Марфа, настроенная на царскую матримониальную волну, замечала Годуновское внимание, ей льстило, и она внутренне вздрагивала, когда он оказывался рядом.
Полагая, что обладание тайной Марфы ставит его в особое положение, Борис вызвал ее потолковать в ложбину, спускавшуюся к Волге, в то же утро, когда Евфимия пришла к Магнусу. Там в утреннем тумане Борис увещевал Марфу отдаться ему, так как Матвеем Грязным она лишена девства, и ей теперь все равно. После близости Борис обещал каких угодно иноземных докторов и московских бабок, которые зашьют ей плеву и возвратят первоначальную чистоту. Я и сам тебе зашью иглой с телячьим жилами – убеждал ослепленный Годунов. Марфа смеялась в лицо над глупостью умного человека, а Борис на полном серьезе вопрошал, не зашила ли она плеву уже сама. Избегая дармовых царских утех, Борис был не дока в похотях. Предпочитал и спать по делу. Сейчас же завелся, забыл себя и обещал Марфе золотые горы. Унижая себя, прося об одолжении близости, он ползал перед ней, кроша коленями песок ложбины, когда их заметил шедший с Евфимией Магнус.
Марфа, гордая, сильная, взнуздалась великой целью. Она шла вперед без оглядки и без Евфимиевой истерики. Мелкие препятствия на пути она откидывала с презрением. Годунов сильно упал в ее глазах, выклянчивая близость. Действительно, ей ничего не стоило отдаться ему. Состояние ее месячин позволяло сделать это без угрозы затяжелеть. Она желала Годунова, как желает баба уже раскрытая, но гордость сдерживала. Она не желала близости тайно, на песке, в липком тумане. Она заслуживала царского ложа под балдахином с расшитыми золотом звездами. Годунов, дезориентированный желанием, слюнявился, скреб землю кистями и требовал сказать, восстановила она девство или нет, будто в том лишь препятствие и причина несогласья. Сделаешь царицей, буду твоя – повторила Марфа прежнее условие. Как же тебя сделать? – вопрошал Годунов и ползал перед ней, хватая за подол платья. И ныне впервые в исступлении у него вырвались ужасные глубоко вынашиваемые слова: да что тебе царь?! Он прикусил губу, да слова уже вылетели. И они друг друга поняли. Впервые мысленно Годунов поставил себя на место царя, впервинку признал, что он не согласен с государем, что не так поступает Иоанн, как поступал бы он, будь на месте царском. Марфе же стало ясно: не царь привлекает ее, пятый десяток лет живущий, длинный, костлявый, непостоянный и недобрый, но положенье царицы.
Годунов встал и отряхнул колени. Не удалось ему выполнить назначенье Бомелия, обрести телесное удовлетворение, а купно безмятежность души и трезвый взгляд на брачное с Марией дело. Будто прознала и не захотела Марфа стать против Скуратовой клином. Исполнит ли она обещание стать Годуновой, когда станет царевой? Ой ли!
Княжеские хоромы не способны были вместить всех искреннее ли, по принуждению желающих лицезреть развернутое действо. Царь перенес его на склон дворцового пруда. Здесь настелили подмостки, а для царя устроили навес на случай внезапной непогоды. Иоанн первоначально желал изобразить себя сам, но так он не мог бы наблюдать за происходящим. По сему сел в кресла, царя повелел изображать сначала сыну Ивану. Он смутился, стал как каменный и шага не ступил с указанного ему Географусом места. Должно произносимые слова вылетели. Отец шикал на сына, замахивался жезлом. Иван побагровел шеею и совсем замкнулся. Следующим назначили Годунова. У него не вышло лучше. Он ходил по подмосткам, опустив голову и бормоча назначенный текст под нос.
- Борька, вспоминай, Борька! – кричал Иоанн. – Ты был там!
Но Борька, хотя и присутствовал в Слотине, заперся умом и терялся в воображении повторить Иоанновы поступки и слова при казни брата. Не лучше получилось и у Васи Шуйского, которого царь понудил опробоваться из стремления в очередной раз унизить знатный боярский род.
Иоанн выпучил глаза, нижняя губа отвисла, а длинные пальцы с нестриженными ногтями вытянулись от посоха к сцене. Ему казалось так просто играть, а тут ни у кого не получалось. Он потребовал «воеводу игралища» Географуса. Тот пошел гордо и хозяйственно, легкость и чудная царственность по обыкновению исходили от него. Иоанн пришел в трепет: как легко заменили его! Географус распределен был изображать Владимира Андреевича. Переводя его в цари, Иоанн оставлял действо без жертвы, ибо суеверные вельможи наотрез отказывались играть покойника. Царь вскакивал с места, вопил, топал ногами, грозил расправою и был бессилен растормошить подданных, забывавших первое назначенное слово. Он перебрал весь двор, и не нашел Географусу замену. Всякий принужденный назваться Владимиром Андреевичем тут же словно умирал при жизни. Молчал, запинался, ходил куклою. Географусу вернули роль Старицкого князя. Иоанн сверкнул белками глаз, куда попало солнце, и назвал царем Григория Грязного. Григорий расправил грудь и вышел оттоманским павлином. Ему не очень удавалось, но царь вдруг увидел в нем себя и озлобился. Всплыла в голове назойливая ядовитая мысль: удался бы опричный заговор, подобный бы царь ездил по Руси, правил. Григория утвердили, хотя исключительно фантазия Иоанна утверждала в нем годного. Неопричные вельможи отворачивались и плевались. Опричники радовались успеху человека своих рядов, жизнелюбу, пройдохе и болтуну.
Свист прорезал воздух. Это Григорий Грязной вошел в раж: давал подзатыльники и рвал волосы на скоморохах, которым по униженным просьбам и доводам Географуса отдали таки вторые роли. Царь прикрикнул на зарвавшегося артиста, утихомирил шалуна. Неприятно ему было видеть такое зерцало нравов. Но еще замечал он отрока, дальнего родственника покойного брата, сироту-подростка с бескровным лицом. Тот тоже был при смерти благодетеля. Ребенок неосторожно свесился с сеновала, с тревогой поглядывая. Сестры ночью еду ходили носить ему, дабы не вырвал царь последний кривой росток рода. Сострадательное любопытство навредило ему. Дальнозоркий стареющий глаз Иоанна вырвал сего соглядатая из-под застрехи. Заставил слезть, всего в соломе. Не отряхая, не замечая, что грязен, посадил в кресла подле себя с сестрами: гляди, не отворачивайся, мелкий родственничек, чего за измену бывает!.. Казнь отца детям покажут еще один раз. Не хотел замечать царь обиды и слез. Локтем племянниц и племянника подталкивал. Не давал утечь. После представления заставит вместе со всеми благодарить за представление. Придворные похвалят царя как главного постановщика неумеренно. Магнус и Шраффер, сраженные варварством, - со сдержанною лестью. Самим живыми бы уйти! Хотел царь и безумную невестку из терема вытащить. Да та смердела, с умыслом обгадившись.
