Мария гнала мешавшуюся Екатерину. Той, волей – неволей, приходилось составлять пару Шуйскому. Эти дети вековых врагов не находили темы для разговора. Ходили насильно приклеенные рядом. Ненароком рукава их тоже касались. Тогда оба вздрагивали. Мамаша Скуратова, ехавшая с дочерьми, женщина ограниченная, забитая, в шалости детей не вмешивалась. Ее слово было малое.  Как определит Григорий Лукьянович, так тому и быть. Подарки, зеркала и сережки, мамаша от Годунова с Шуйским брала.

         Яков Грязной, в составе опричного отряда сопровождавший девиц, пользовался случаем открывать свои чувства Ефросинье. Любовь их была взаимна. Впрочем, тогда не знали этого слова. Не успели  истереть  нудным употреблением. Внешние препятствия разделяли влюбленных.

         В Суздале девиц разместили в женском Покровском монастыре. Их мужского рода родителям и опричникам предоставил кельи мужской Спасо – Ефимьевский монастырь. Въезжая на подворье, Яков неожиданно заметил повозку с раненым. Чувство подсказало и не ошибся: в дровнях на сене лежал Матвей.  Яков кинулся к племяннику и пожал его горячую руку. Матвей бредил, едва узнавал дядю. Как попал он сюда?

         Произошло  следующее. В Александровой слободе Матвея резали Бомелий с Лензеем. Вскрыли подмышечный нарыв, вздувшийся из-за ранения. Но гной успел проникнуть в кровь, и врачи посчитали дни Матвея  сочтенными. Матвей бредил, поминал Ефросинью, тосковал о непрожитой жизни. В бреду проболтался он о беспокоившей его подделке письма Магнуса. Бомелий услышал, и, копя свидетельства против перешедшего дорогу Годунова, уговорил Матвея в час короткого улучшения поставить крест под письменным  признанием, сыграв на страхе предстать перед Господом с нечистой совестью. Путавшийся мыслями Матвей воспринимал произносимые с изрядным акцентом слова Бомелия, русским попом наряженного, как речь исповедника. Благодарный за хулу на Бориса Бомелий обещал устроить, что умирающего отвезут в Суздаль повенчать с  избранницей. Тогда, пусть не в этой жизни, а уже на небесах, Матвей будет с Ефросиньей навеки.

         Матвей  клялся на Евангелии, что при царе разоблачит махинации Годунова, если выживет.  Чтобы Матвей не передумал при Борисе, Бомелий отправил с ним в Суздаль Зенке. У последнего имелась с собой склянка с чудодейственным средством, способным излечить Матвея или отправить его к праотцам. В зависимости от поведения. Более значимой целью Зенке было шпионить за Годуновым. Тот, об этом скажем позже. вступил в определенные договоренности с Бомелием. Тот и другой друг другу не верили и искали короткого поводка.

         Ефросинья и Марфа тоже заметили Матвея. Обе прошли мимо телеги с раненым, затаив в сердце сложные чувства. Из-за сдержанности никто не подошел ближе. Матвея внесли в келью. Здесь не отпуская длани дяди, Матвей узнал его, теряя нить рассказа, то и дело проваливаясь в забвение, настоял он ему, что хочет умереть обвенчанным с Ефросиньей.

- Фрося красива хуже смерти. Царь – не дурак, не пройдет мимо. Быть ей царицей. Обладать Фросей, как завладеть  красивым домом, статной и скорой лошадью.  Я хочу умереть, женившись на лучшей.  Царь возьмет вдову. Какая ему разница. Раз будет она нетронута.

         Якова, любившего Ефросинью не для хвастовства, покоробило от сих, возможно объясненных бредом аргументов. Против установлений православной веры может Ефросинья стать царицей, коли с Матвеем повенчается? Путанный ответ Матвей выдал такой. Венчание должно быть тайным. Умеющего язык за зубами попа Яков разыщет. Матвею одно не жить, заграничные доктора сказали. Настойчиво, хоть сбиваясь, умирающий повторял: Ефросинья Матвея схоронит, а там и за царя пусть выходит, коли выпадет честь. Никому не готов Матвей уступить, кроме государя. Проговорился: оставшийся в Слободе Бомелий и  приехавший Зенке знают о намерениях Матвея. Они не выдадут. Таков уговор.  Яков с сомнением качал головой. Если царь все-таки изберет Ефросинью, она навсегда станет заложницей тайны, о которой известно иностранцам. Яков чуял, дело нечисто. Не все говорит в полубреду Матвей.

         Со слезами на глазах он расстался с племянником. Воля умирающего – закон. Завещание воспитателя, его дяди и деда Матвея,  воля  родни и Ананьиных еще прежде отдавали Ефросинью Матвею. Якову с мучительной болью в груди предстояло преступить любовь и убедить Ефросинью соединиться с умирающим, а еще разыскать попа для тайного венчания.  Время не терпело. Матвей слабел, едва переживет ночь. Яков испытывал искус обвенчать племянника как-нибудь понарошку, чтобы оставить Ефросинью себе.

         Яков вышел на монастырский двор. Он шел по горбатой площади, усеянной грубыми валунами, оставшимися чуть ли не от Ледника или занесенными сюда каким-то иным способом. Не замечал, спотыкался. Желание обладать Ефросиньей Ананьиной свербело в ушах, стояло в мыслях, перед затуманенными глазами. Он не хотел иного.  Быть с Ефросиньей, а там будь, что будет. Жизнь сама  сложится. Растит же Господь лилии, дает пропитание птицам,  не беспокоятся они о будущем.

         Белые, словно обсыпанные сахаром, стены построек уносились в светло – голубое небо, там тянулись перья облаков. Картина удивительно гармоничная, рождающая в душе расслабление и покой. На миг Яков отвлекся от Матвея, замер посреди двора, всей грудью вбирая прохладу воздуха, запахи близкой прелой земли и подымающихся по ней трав.

         Вдруг донесся шорох, негромкая речь. Невидимые ему у стены звонницы сидели, облокотясь, Годунов, Шуйский и Географус. Вели необычную беседу. Тенорок Годунова ищуще допрашивал. Географус низким голосом пояснял.

- Скоморох, с рожденья ты в подлости жил. Скажи, доводилось тебе,  девок насиловать?

- Всенепременно, - смачно выдыхал Географус, щепкой выковыривая из зубов остатки обеда. – Чего с ними, глупыми, еще делать?  С бабами по – другому нельзя.

- Отчего же нельзя?

- Уговаривать подчас недосуг, а самому невтерпеж. Так чресла взыграют, особливо после сытного питания, что на потолок лезь.

         Годунов напряженно засмеялся:

- Ты бы подождал. С лаской, подарком подошел.

- Бывает, баба тебе нравится, ты ей – нет. И чего - ждать? Самое дело опрокинуть.

- Опрокинуть? Что за слово?

- Снасильничать.

- За это и на смерть пойти можно.

- Отчего же на смерть? Это ежели чести лишишь девку знатных родителев, дочку боярскую, папаша с мамашей смерть у царя запросят. А так, на крайняк – просто жениться. Другая постесняется и разболтать.

- А замуж как ей выходить?

- Бабы тут хитры, мужики глупы. Найдут способ искрутиться.

- Сам признаешь: не так, коли  девка семьи состоятельной, и обидчик богатый, а у родителей иные виды. Если не к царю, наймита возьмут, драться с нахалом в поле. Вон какие богатыри есть, из наших ли, из немцев. Убьет одно, - сомневался Годунов.

- За свою холопку иль бедняжку вольную ничего не будет. Всплывет, денег отцу дашь. Тот не заявит. Еще рад будет. Да девки и сами того хотят. Еще станет подкидывать, - хвастливо гнул линию Географус, не догадываясь о чем вел Годунов. У каждого на женщин был собственный уровень.

         Брякнувший колокол обрезал тишину. Свежий вечер рубил, кидал на двор причудливые тени  колокольни, островерхих луковок церкви. Слышно было, как Географус грызет ветку, сплевывает.

- Так ты говоришь любую можно?

- Любую. Была бы задача. Девки на то и предназначены, чтобы их поколачивать. Подчас слабостью не без намерения дразнят. Кулаки чешутся. Раззадоривают языком бескостным. Напрашиваются: ударь, влепи! Душевных обид они не терпят, а битье для баб - в удовольствие.  Когда же твое желанье с ее не совпадает, насилье – первое дело.

- Бывают девки, ох, какие! Любого мужика пересилит.

- Приемы надо знать.

- Какие же такие приемы?

- За секрет денег дашь?

- Подкину.

- Без ожидания  бабу поддых надо треснуть.

- Это куда же?

         Зашуршал кафтан. Географус  указывал.