Не удерживая слюны, лившей через растрескавшуюся губу в бороду, прикладывая бескровную ладошку к отвисшему уху, Федор Иванович упорно продолжал допрашивать, крещеный ли Годунов, из православных ли? Борис, терпя, отвечал, что крещеный, и отец и дед его были крещеными. Когда ж успели креститься? Чета-то был магометанин. Когда, не помнил уже никто из Годуновых. Они отличались редкостной православной ревностью, строго соблюдали посты, обряды, всегда делали в монастыри вклады значительные. И все же, к стыду своему, Годунов не знал родословной дальше деда Ивана. Меж ним и мурзой Четой – провал. Шуйские же с малолетства заставляли твердить детей свое древо от Рюрика.
Другие молчали, позволяя старшему Скопину–Шуйскому измываться над Борисом. Годунов держался, ненавидя уже весь левый род. Не прощал и приятеля, кровного брата Василия, к стене от стыда отвернувшегося. Слава Создателю, что десница одолела шую! Слава царю, что набрал из безвестных опричнину! Стерпел, да ничего не сказал Годунов боярам, передумал искать поддержки. Когда Федор Иванович прекратил допрос, наконец одернутый Иваном Андреевичем, Борис уже не взялся доносить ни о захваченном доносчике, ни об очернительном письме, которое было при нем и грозило Шуйским вотчинам опричным нашествием. Нет, никогда Шуйские не примут Бориса в компанию. У них своя семья, свой круг, свои знакомцы. Используют, но не поделятся властью, богатством или влиянием. Приведя бояр в недоумение, пожелав доброго здравия, Годунов уехал.
Шуйские опешили. Чего приезжала молодая лиса? Не обидели ли? Никто не признал, что обидели и смертельно. Годунову же ясно открылось: силен он лишь при государе. Выйдя из тени государя, он - ничто.
Борис взял старую царскую ферязь, порты и скуфью, свернул плотно, сунул подмышку и пошел в сени, где валялся связанный с заткнутым ртом Географус. С Годуновым явились, ходившие с ним с недавних пор неотлучно, Яков и Матвей Грязные.
В тесных сенях висел густой смрад. Географус от страха обгадился. Морщась, Яков сбегал к колодцу, принес шайку с водой. Развязанный Географус обмылся, вытерся ветошью. Молчал, ожидая, что дальше будет. С двух – трех слов Годунова Яков без ошибки предположил, не скомороший ли то атаман, разоривший зрителей в новгородской деревне. Матвей тоже смекнул. Географус не отрицал проделки. «Не бесплатно же выступать?! Есть и у артистов семьи», - был его краткий ответ.
Годунов протянул царские ферязь и порты:
- Прикинь!
Географус послушно скинул кафтан, натянул ферязь:
- Впору… Наряд игровой? – крутанулся на месте.
- Чего сказал?
- Изображать мне кого в ферязи сей придется?
Годунов покраснел:
- Кого скажу, того и изобразишь, скоморох! Дело твое маленькое… Отойди, погляжу на тебя.
Высокий Географус походил фигурой на царя. Надев дорогую ферязь, он выкатил грудь. Появилось в нем нечто величественное, будто не из простых, а из знати. Годунов заставил Географуса натянуть на голову скуфейку. Ой, как похож, зараза, на молодого Иоанна! Длинное лицо, глубоко посаженные глаза, борода от ушей, раздваивающаяся на подбородке. Не ошибся Годунов, когда мысленно прикидывал царскую ферязь на бродягу в лесу.
Географус читал мысли Бориса. Он стал с утрированной важностью вышагивать по половицам..
- Величие должно быть внутренне, а не внешнее, - заметил Годунов.
- Не учи ученого.
- Паясничать и рожи строить ты умеешь, - согласился Годунов. – А вот род свой знаешь?
- Не-а, - просто отвечал Географус. Притворно захныкал: - Без роду мы, без племени, без маменьки, без тятеньки. Подайте, дядя Христа ради… - и вдруг резко: - Дай денег или убей от жизни такой!
Годунов развеселился:
- Молодец – красавец! Таков мне и нужен.
- Еще в Новгородчине к тебе, большой человек, просился. Сердцем сразу почувствовал – сработаемся. Одного мы поля ягоды.
- Ты меня, подлец, с собой не ровняй! – подчеркнул дистанцию Годунов.
- Жратвы бы мне принесли! – попросил Географус. – И выпить поболее. Вина у царя, чай, полнятся иноземные, выдержанные.
- Получишь без спеха, - сухо отвечал Годунов. – Сиди тут тихо. Ходи в горшок. Вони от тебя!
Он собирался уходить. Географус остановил:
- Дядя, мы не сговорились об условиях службы. Предложишь меньше, уйду к Голландцу!
Сверкнув глазами, Годунов повернулся на каблуках:
- Первое условие таково: я сохраняю тебе жизнь твою бесценную. Рыпнешься, застучишь, стражу кликнешь, сдам царю как клеветника. Письмо, Голландцем тебе данное, у меня. За то, что грамоту очернительную на невинные города Суздаль да Ростов с Владимиром к ногам царя положить сподобился, раздавит суставы колесо, а то и шкуру с тебя живьем снимут.
В зрачках Географуса мелькнул страх. Упал на колени, обнял Годунова за полы:
- Не погуби, благодетель!
- Встань! Ферязь испачкаешь, - сказал ему Годунов. – Выполнишь мое задание, не пожадничаю… Замри. Стукнет кто, молчи. Войдет кто, а войти не должны, накройся мешком, сядь среди рухляди. Помни, с сего дня твоя душонка у меня!
Матвей и Яков молчали. Чуяли, значительное дело Годунов готовит. Если б сейчас сказал правду намеченного, оба побежали б выдавать его немедленно. Но Борис по капле втягивал Грязных в свои дела. И дела его были, как трясина.
Сугубо с воспитательной целью Матвей выступил вперед и грузным кулачищем влепил Географусу по лбу. Тот осел, свалился на ветошь, уменьшая силу удара.
Тем же днем съездил Годунов к Никите Романову, брату Анастасии. Никита Романович принял его на удивление хлебосольно. Попотчевал обильным обедом. Смотрел свысока, но без чванства. Оба царских наследника – Иван и Феодор были от Анастасии, и Никита Романович благодушно рассчитывал удержаться на высоких должностях долгие годы. Прикинувшись чуть подвыпившим, Годунов признался Никите, что хочет быть слугой его. Никита Романович посмеялся, потрепал за плечи юношу.
Опричники, раздраженные похищением доносчика, бегали по дворцу, ища Географуса. Отворив дверь ключом, зашли они и в дальние сени. Географус сидел, как велено. не откликнулся. Опричники подивились смраду. Григорий Грязной и Федор Басманов зажали носы, и ушли, отплевываясь, на крыс греша.
Отовсюду доносились опричные шаги, хлопали двери. У Географуса было много возможностей передумать помогать Годунову. Он колебался. Один раз даже открыл рот, чтобы крикнуть. Не знал он ни предстоящего задания, ни вознаграждения. Искавшее большей прибыли чутье подсказывало ему, человеку неглупому: следовать Годунову предпочтительнее, чем вернуться к Бомелию.
Опричники сидели за общей трапезой. К еде не приступали, ожидали царя. Разговоры вертелись вокруг предстоящего объезда. Страшились похода в Ливонию. Там придется воевать с противником обученным, хорошо вооруженным. У поляков и литовцев и соединившихся с ними немцев Ордена - пушки, пищали, мушкеты. Предпочтительнее потрепать безоружных суздальцев.
Царь вошел в смиренной рясе игумена, но без креста наперсного. С ним – сыновья, тоже в рясах. Иван – высокий, похожий на отца и старательно и стыдливо его копирующий. Феодор – маленький, невпопад смеющийся, ковылял на кривых ножках, выставлял круглый живот рахита.
Став во главе стола, царь громким голосом зачитал «Отче наш…» Царские сыновья вместе с иноками опричного войска должны были повторять хором. Приступили к еде. Никто не болтал. Опричники толкали друг друга, кто скажет, что дороги уже тверды и пора идти на Суздаль. Редко стукнет кубок, скатится кусок хлеба. Сдерживали чавканье, не открывали рта. Длинно пили вино. Всех сдерживало ощущаемое царское недоброе настроение.
Проклято было бы все, думал Алексей Басманов. Приобресть б еще движимого живота да бежать в Литву, как Курбский. Жизнь в подобном напряжении – не жизнь. Сидит царь, надувшись, ковыряет кашу ложкой, а все едят, как под занесенной палкой. На кого опустится? В окно бьется весенняя муха. Вот где-то застряла надоедливая. Надо бы прихлопнуть… Пойти на Владимир, по дороге разграбить Сергиев курятник, вот было бы дело! Где этот злыдень Годунов, мешающий предприятию? Стоит с покаянным видом за Феодором, подкладывает ему рыбу на блюдо, вытирает сопли. Он бы еще пожевал за царевича!
