Владимир Андреевич, честолюбивая мать его Ефросинья привечали не склонявшихся предсмертной воле Иоанновой, открыли несогласным дом для сходок. Ища опоры, скудным людям не жалели монеты, соблазняли богатых обещаниями. Милостью Иоанна приближенный Сильвестр неблагодарно дерзил за Владимира Андреевича: «Кто дерзает удалять брата от брата и злословить невинного, желающего лить слезы над болящим?»
Государю полегчало. То был признак выздоровления или скорой смерти. К одру созвали вельмож. Наказали вторично целовать крест на верность младенцу Димитрию. Дьяк Иван Михайлов держал крест, князь Владимир Воротынский стоял подле свидетелем. Князь Иван Пронский-Турунтай, упорствовавший присягать, напомнил Воротынскому, как в первые годы Иоаннова царствия умышлял тот бежать с отцом и братом в Литву, да в дороге был окован. Воротынский резко отвечал: « Да, я изменник, а требую от тебя клятвы быть верным государю нашему и сыну его. Ты – праведен, а не хочешь дать ее!» Бранясь, Турунтай все же целовал крест.
Друг Алексея Адашева князь Дмитрий Курляев и казначей Никита Фуников на целование креста во дворец вовсе не явились, придумали болезнь. Сват государев князь Дмитрий Палецкий, думая об интересах дочери, выданной за Иоаннова брата Юрия, послал зятя своего Василия Бородина передать Владимиру Андреевичу, что если отдаст зятю в удел Углич, отписанный по духовной отца, покойного царя Василия, но удержанный Иоанном, он берется с соумышленниками возвести его на престол. Однако Владимир Андреевич с матерью успели поклясться в верности Дмитрию. Седая Ефросинья, прилагая к грамоте свою княжескую печать, не удержалась воскликнуть: «Что значит присяга невольная?!»
Назло изменникам царь излечился. Запомнил имена в верности колебавшихся, отомстил не сразу. Беда не ходит одна. Славя Господа за собственное выздоровление, царь с семьей отправился в длительное по монастырям паломничество. В Троицевой Лавре затворник Максим Грек, сам ли, по внушению ли Адашева с Курбским, пытался воспрепятствовать царскому путешествию: « Государь, пристойно ли тебе скитаться по дальним монастырям с юною супругой и младенцем?! Угодны ли Богу неблагоразумные обеты? Вездесущего не должно искать только в пустынях, весь мир исполнен Им. Если желаешь изъявить ревностную признательность к Небесной благодати, благотвори на престоле. Завоевание Казанского царства, счастливое для России, было гибельно для многих христиан-воинов. Вдовы, сироты, матери избиенных льют слезы. Утешь их милостью. Вот дело царское!»
Царь не отменял паломничества, и Максим Грек предрек смерть сына Димитрия вследствие тягостного путешествия. Иоанн не испугался. С больным младенцем упорно ехал в Белозерскую обитель и возвратился в Москву без первенца.
Он утешился рождением Ивана, но стыдясь, в новом завещании объявил Владимира Андреевича, в случае своей смерти, не только опекуном младенца и государственным правителем, а и наследником трона, если царевич Иван скончается малолетним.
Иоанн никогда не привыкал верить вельможам. В последнее богомолье врезались ему в память слова бывшего любимца отца коломенского епископа Вассиана, интригами бояр доживавшего век в далеком Песношском монастыре на берегу Яхромы: «Если хочешь быть истинным самодержцем, не имей советников мудрее себя. Держись правила, что ты должен учить, а не учиться, повелевать, а не слушаться. Тогда будешь тверд на царстве и грозою вельмож. Мудрейший советник государя неминуемо овладеет им». Упал он перед старцем на колени, поцеловал руку, молвив: «Сам покойный отец не дал бы мне лучшего совета!»
Иоанн тревожно ожидал следующего коварного шага противников, укрывшихся под маской предупредительного послушания. Враги не медлили. Поступок их стал ужасен.
Бояре не терпели ни Анастасии, влиявшей на супруга, бравшей соединенной с нежностью доверительностью, ни родни ее – Захарьиных-Романовых, обильно посеянных в навозе придворной жизни… Анастасия внезапно занемогла и преставилась.
Царь не сомневался: царицу убили. Внутри сжался, снаружи был весь расслабленный. Братья вели его за гробом. Тело внесли в Кремлевский Вознесенский девичий монастырь. Народ не расступался, не давал пути ни боярам, ни духовенству. Все плакали, называя щедрую и добрую Анастасию матерью. «Теперь уже не побоюсь вас!» - поклялся Иоанн над гробом супруги.
Предчувствуя злодейства, скорбела родина. Во всех городах служили заупокойные молебны. Богачи сорок дней ходили в смиренном черном и синем платье, сложили в чуланы, споров позолоту, бархатные и камчатные кафтаны. Не жалели милостыни убогим. Делали крупные вклады в монастыри. Государь укрылся в Александровой слободе, думу думал. По-старому жить и править было нельзя.
Первое, что выполнил: отстранил Сильвестра и Адашева. Знали, сих Иоанновых советчиков не любила покойная царица. Недоброжелатели фаворитов, стремившиеся на освободившиеся должности, тут же заговорили, что государь произвел правильное и главное - самостоятельное решение. Вчера льстили Сильвестру и Адашеву, сегодня проклинали их врагами и чародеями, колдовавшими царя, изведшими царицу. Требовали немедленной. казни. Изгнанники требовали суда и очной ставки с обвинителями. Опустошенный Иоанн распорядился судить обвиняемых заочно. Удивлялся, как это десять лет был слеп, считая добродетельными сих порочных. Сильвестра заточили на Соловках. Адашева отстранили от воеводства, упрятали в Дерпте, где он умер от яда, якобы им вольно принятым.
Торопились сыскать царю новую супругу на вдовое утешение. Иоанн мыслями и чувствами путался. Соглашался и отвергал. Через десять дней после кончины Анастасии, с ней было прожито в мире-согласии тринадцать лет, прижито трое сыновей и столько же дочерей – Димитрий и Анна умерли в малолетстве, царь заявил, что сватается к сестре короля польского Екатерине. Король поспешил учтиво отказаться, а в московском дворце началась буря в волнах пьяного отверженного веселья.
Марию, единомышленницу Адашева, по обвинению в ворожбе против государя, казнили публично вместе с пятью сыновьями. За ней последовали – Даниил, брат Алексея Адашева с двенадцатилетним сыном, трое Сатиных, чья сестра была женою Адашева, его родственник Иван Шишкин с женою и детьми. Друг Адашева князь Дмитрий Оболенский-Овчинин дерзнул в оскорбленной запальчивости признать Федора Басманова в содомской связи с самим царем. Кричал в лицо разъяренному самодержцу и был им убит ударом ножа в сердце. Князь Михайло Репнин на дворцовом маскараде отказался надеть маску. Царь прогнал его вон, а через несколько дней повелел убить прямо в церкви во время молитвы.
Угадывая царское настроение топить беду в натужном пьяном угаре, крались своеугодливые подобострастцы. Подслушивали разговоры в семействах, клеветали на друзей. Подавленное выражение лица выдавали за осуждение царских казней, сообщество с ввергнутыми фаворитами. Громогласно государев правеж осуждавших терзали пытками. Клеветники изощряли фантазию, и их вычурные доносы развлекали Иоанна. Он желал смеяться черному вымыслу. Кто-то тер в ступе корешки, на воду дул, жег кошке хвост, и все ему во вред. На расправу! Придумали кожу с живых на лоскуты сдирать, сыпать и порох за пазуху и зажигать, много чего.
Сыскались доброхоты подсказать Иоанну брать в казну имущество на казнь и ссылку осуждаемых, делиться, поощряя наветчиков. Иоанн принял совет, утвердил указом. и число доносов вскинулось. Наперебой оговаривали богатых. Сосед шептал на соседа, холопы и дворня занимали очередь с вечера у крыльца Разбойного приказа. Так полетели головы князей Юрия Кашина, члена Думы, и Дмитрия Курляева, второго друга Адашева. Воеводу боярина Ивана Шереметева пытали, где золото. Он не сказал. Его, изувеченного, сослали в Свято-Кириллову обитель. Брата Ивана Шереметьева Никиту, думского советника и воеводу, израненного в сражениях, задавили петлей.
