Парча, позолота, серебро, меха – все бесилось на солнце, слепило, очаровывало, подавляло. Иноземцы стояли пораженные, придавленные пышностью. Хоругви веяли над площадью. Лился не позволявший разговаривать звон. Было бы соблазнительно сказать, что царь, явившийся из убежища мертвых, сохранил на себе не токма запах тления, но и сам дух его. Сидел мертвым среди живых. Нет, ежели и сидел он мертвым, то не среди живых, но - непонятливых, косных, чудаковатых и переменчивых своих подданных.
Пробравшийся за царем к трону Географус замечал, как многие, его угнетенное, силящееся радоваться, не способное к тому, настроение. Хотел бы переменить действие в согласии с умонастроением государя, и уже не мог. Спектакль разворачивался, как было назначено, не как следовало по утренним обстоятельствам.
Под гром труб и барабанов, скрежет трубок, величавую песнь монашеского хора, поддержанного инструментом щипковым и смычковым, явился Август – его изображал друг Географуса, мужчина опитый, да видный, удивительная квинтэссенция русского боярина, созданного талантом скомороха-бродяги. Царственно вышел Прус, коего изволил отлить в образ самолично Географус. От частого общения с Иоанном Географус выдал праправителя россиян похожим на государя внешними лучшими качествами: задумчив, утомлен, благочестив – перекрестился с низким поклоном перед крестами всех видимых соборов. Братья обнялись. Август благословил единокровного Цезарю ехать в северные земли дабы просвещать и править. Под сценой послышалось движение. То был впечатляющий ход: подняли лебедками расписную ладью. Прус вошел в судно с крутым носом, белым парусом, удачно вздувшемся под порывом ветра. Часть сцены умело сдвинулась спрятанными внизу рабочими, поплыла на сторону, видимо, по Дунаю. Выскочившие девки взмахивали ситцами, показывая бурные волны.
Народ притих. Раздавалось посапывание, сдержанное дыхание непривередливых зрителей. Одежу Августу и Прусу выдали из царской ризницы. Золотая нить отделки сверкала. Тяжелая одежда сдерживала ход, придавала исполнителям значительности. Нахмурив чело, Август возвращался к исполнению государственных обязанностей. Ладья с Прусом, изобразив круг подплывала к авансцене, где Прус сходил, принимая от святых Кирилла и Мефодия свитки с православным букварем.
В дело вмешались войсковые горны и трещотки. Перед царем помпезно и не без взаимного увечья разыграли три славных его победы: присоединение Казани, Астрахани и Полоцка. Последний – потерянный усугубил поток Иоанновых мрачных дум, несколько представлением развеянных. Подойдя к порогу жизни, он размышлял, что еще мог бы сделать для собственного честолюбия да несчастливого народа. Создание Нового Судебника, урегулировавшего гражданское судопроизводство, он относил к главным своим достижениям, хотя заслугой следовало поделиться с опальцами - Адашевым и Сильвестром, Судебник готовившими. Ряд церковных грамот упорядочили отправление службы. Иоанн также настоял на размножении церковных школ, где миряне учились грамоте, закону и истории, составляя потом дворянский класс, постепенно отодвигавший боярство. По приказу царя было основано множество русских городов, некоторые из них: Чебоксары, Козмодемьянск, Болхов, Орел, Арзамас.
Вот царь покорил Ливонию и въехал в благословляющие его Ревель и Ригу. На сцену вышли разноплеменные народы. Каждый соответствующе одет, с особенной песней и пляской. Далее утомленную публику предполагалось встряхнуть спуском с возвышения на помост самого государя. В величайшем присутствии глашатай должен был зачитать указ об облегчении налогового бремени крупным мирским, церковным и монастырским хозяйствам, подготовленный Боярской Думой. Только Географус, допустил от усердия роковую оплошность, лишившую его милостей, исключая тех, которыми он сам себя успел наградить. Маэстро сподобился показать собравшимся красивейших своих актрисок, лично в таланте опробованных. Опять задействовали царские тряпочные закрома. Вышла дева под стать Анастасии, а вслед за нею – Мария, Марфа, Анна, опять Мария, снова Анна, Василиса… Иван, сидевший подле отца слышал, как хрустнули отцовы паучьи пальцы, скребнувшие по скипетру. Годунов, собакой изучивший государя, почуял дуновение глубочайшего неудовольствия. «Кто придумал?!» - сверкал неистовыми глазами царь. Не дурак Феодор, конечно же! Наследник ли насмехается?! Окружение? Дума? То был дурак – Географус.
Никто не знал мыслей царя, рожденных лицезрением усопших и сосланных супружниц: золото- и беловолосых, чернокудрявых. Со всей отчетливостью при сопоставлении красавиц Иоанну открылось, что сначала женился он на дочери древнего княжеского рода, потом – княжеского, но басурманского, а вот – купчиха Марфа, после нее – совсем незнатные, безродные две Анны с рецидивом благородства в Долгорукой. Со всей России прежде свозили ему на отсмотр до двух с половиной тысяч девиц, оставляли лучших. Доктора и мамки проверяли девство, за отсутствие коего казнили, так утопили Долгорукую, и вот женится он на простого звания вдове, уже не девице, попользованной. По церковным установлениям выходило Василисе Мелентьевой до конца дней плакать и блюсти верность покойному. Иоанн же сожительствовал с нею, сам греша, заставляя грешить Василису. Как мог он опускаться все ниже?! Начав с княжон, сватаясь к сестре короля, снизойти до простонародья. Он пропал и еще как! Продолжая логику матримониальных событий, тепереча, если жениться, ему следовало выбрать падшую женщину, шлюху. Ощущение, что его подставили в представлении, что Август, Прус, пляшущие и поющие народы, штурмующие крепости воины – лишь соус, долженствовавший отбить вкус яда, коим отравлены мать, Анастасия, Мария, Марфа, полуобмороком. Этот яд в очищенном виде, белый порошок в колбе – соединение, выявившее ртуть, пролился на него со сцены, чтобы унизить перед всеми, погубить. Да они его учить собрались?! Назидание перед ним разыграли?! Так не попы ли?!
Иоанн неуклюже вытянулся. Худая вымороченная заостренная фигура нарисовалась на возвышении. Тихим голосом он сказал думным боярам и дворянам идти на пир в Кремлевские палаты, простонародью же после зачтения глашатаем милостивого указа, без присутствия царя разбросать баранки, сладости, мелкую монету.
По дороге к царю в ноги лег нищий. И хотя душу Иоанна обуяло раскаяние за заблудшую жизнь свою, за гибель многих знатных людей, прежде родичей, он пошел с бедняком, велев его не гнать Окружение рассчитывало, что нищий попросит денег, некоего разбирательства. Нет, искривленный годами старик вещал о вере. Иоанн положил руку на его рубище, провел в пиршественный зал и слушал внимательно. Старик показался ему мудрецом. Немедленно определили деда податным целовальникам в тот край откуда прибыл. После беседы с ним царь сказал митрополиту и боярам проследить не употреблять при наименовании младенцев иных имен, кроме упоминавшихся в Библии. Такова была выжимка нищенского незаинтересованного разговора.
Растерянный Географус сворачивал действие , ему напоследок хотелось выпустить к народу важнейших русских князей – Иоанновых предшественников. Наряженные стояли великий дед и отец самодержца. Специальный номер показал бы торжество правой ветви благоверного Александра Невского над младшей порослью. Знать и иностранцы растекались с представления на пир. Где царь, там и выгода. Народ и мелкое купечество с незнатным клиром потянулось заглядывать в оконца, принюхиваться, обсуждать. Ожидать, когда по царскому обыкновению дозволит он войти в опустевшие палаты, сесть за стол, доесть и допить оставшееся.
6
Иоанн сидел на поставце в малой горенке Александрова дворца. Он дрожал от сквозняка, дувшего в зарешеченное оконце. Укрывался полой серой сермяги, аскезы великого грешника. Придворные моментально считали царское настроение: из золота и парчи переоделись в скудельное, похоронное, скорбное. Годунов скользнул в горенку, стоял, горбился. Помещение было узкое, только царь заставил перетащить сюда пропасть икон. Лики налезали друг на друга. Многоглазо глядели на являвшихся. Перед царем хотелось исповедаться, а исповедаться было нельзя. Истина легко обращалась на кающегося. Вспышки гнева разрывали высочайшее покаяние, как внезапная молния раздирает покойное небо.
