Невдалеке на песке валялось коровье стадо. Кочевники, будто литые, замерли с высунутыми над воротами халатов луками. Семья волков затаилась в серых остях диких злаков. Поджарый рыжий вожак сунул нос в мучнистую ветреницу, отбивал голод, нетерпеливо ожидая расклада далекой ночи.
Василий Григорьевич, успевший повидаться с царем, собравшим в Слободе остаток опричнины, поведал сыну, как выспрашивал Иоанн каждого про смерть и увечья его соколов на Молоди, не виня ни Малюту-Скуратова, благоразумно уступившего командование Хворостинину, ни последнего с братом Андреем, но боярский воинский совет и прежде – Михаила Воротынского. Как сдержан был Иоанн Васильевич, не отправив на плаху сразу большого воеводу и князя Одоевского за выставленье кромешников в передовой полк. Успел осыпать обоих наградами, как нежданно обвинил Воротынского по свидетельству княжеского раба в чародействе, ворожбе, тайных свиданиях с ведьмами, метя свергнуть самодержца, воспользоваться любовью народной по победе над нехристями.
Большого воеводу приволокли к царю с заседанья Думы в Грановитую палату окованного. Шестидесятилетний герой называл своего беглого раба клеветником и злодеем, взывал не склоняться навету. Иоанн отвернулся оправдать последнего друга давних изменников Адашева и Сильвестра. Воротынского положили на Кремлевском дворе между двумя зажженными деревьями, мучили. Государь жезлом подгребал угли. Обожженную жертву увезли стричь в монастырь на Белоозеро. В дороге старец скончался. Ныне похоронен победитель Молоди в обители Св. Кирилла.
Попав в плен и будучи опознанным, по наущению крымчаков Василий Григорьевич написал письмо государю, где напоминал ему о собственных заслугах, о испытанной десятилетием верности. Молил обменять его на мурзу Дивия или выкупить за сто тысяч рублей, цифра колоссальная. Царь долго не отвечал. Василий Григорьевич писал еще. Надеялся и себе урвать подорожные. Уже просил менее, только требование по Дивию оставалось прежнее. Любил зятя хан и рассчитывал, что царь столь же любит старшего Грязного. Наконец татары с Василием Григорьевичем получили ответ. Иоанн честил по чем зря сотрапезника, голову опричную, нарвского воеводу, коря происхождением. За злословием скрывал раздражение требованием выкупа чрезмерного. Де, взял я тебя, Васька, псаря обтруханного, поднял с родней до себя. Четыре ближних родственников твоих метались между мной и крымчаками, гадали, где прибыльнее. Брат твой Григорий отравил мою любимую супругу, царицу Марфу. Равно хватает тебе самомнительной наглости, по наущению ли, безумному размышлению, равняться с Дивием, мурзой знатным, запрашивать выкуп, который и за князей Рюрикова дома никогда не давали. Царь назначал за Василия Григорьевича неприемлемую Девлету цену – тысячу рублей. Дивия же не отпускал. И вот летели из Крыма в Москву и назад письма, вертелся торг.
Матвей сочувствовал бате. Скрипел батя зубами. Уязвляло: царь винил, будто взяли Грязного в полон сонного. Василий Григорьевич же возвещал: шесть крымчаков сразил до смерти, двадцати двух ранил. Вот и в полоне времени не теряет, живота не жалеет, крадется ночью татем, закалывает кинжалом перебежчиков. Мотает он головой, водя едва грамотной рукой по листу, вопрошает подсказки. Сюда Якова, он бы складно словеса соединил! Чернила и бумагу дали Василию Григорьевичу крымчаки. Строчит он черновик очередного к царю послания, потом проверят его советчики хана: «Государь! Исполнял я приказ твой, добывал языков для безопасности Русского царства. Не верил другим, сам день и ночь бодрствовал. В бою я губил врагов христианства, в плену – твоих изменников. Никто из них не остался здесь в живых, все пали тайно от руки моей… Шутил я за твоим столом, чтобы веселить тебя. Ныне за тебя и Господа помираю. Еще дышу, но единственно по особенной милости Божьей и из усердия к службе твоей. Да возвращусь вновь тешить царя моего. Я телом у хана, а душою у Бога и у тебя. Не боюсь смерти, но единственно – твоей опалы». Ни слова Василий Григорьевич не сказал про полоненного сына. Тот и не просил, отцу самому бы выбраться! Не знали оба, что хан за возврат Дивия уже обещал царю оставить требование возвести на астраханский трон Мурада.
Василий Григорьевич завелся и с жаром заубеждал сына, что никакие Грязные не псари, рода знатного. Сия новость должно вытащить из пыли по отмене опричнины. Снова выгоднее становилось на Московии быть скорее знатным, нежели нет. И вот не без удовольствия повествовал Василий Григорьевич: предок Грязновых не хурым-мурым, по-русски он Стеня, по-итальянски же – Стефано! выехал не откуда-нибудь, а из Венеции чуть ли не при Симеоне Гордом на службу великому князю русскому. Принял по православному крещению имя Федора. Во все глаза глядел Матвей на папашу. Складен тот был врать, но давно не завирался. Не плен ли умом его тронул? Вот жалуется Иоанну в письме, что в оковах, голоде и наготе. Сам же одет прилично, кругл лицом. Про предка Стеню ничего не слыхивал Матвей. Пугался за батянин разум . Просил папашу окститься. На что? Не стояло в видимости церквы. Василий Григорьевич, слыша, как называют его папой, морщился, словно зубы болят. Внушал: де раньше скрывали Грязные высокое происхождение, вот и ростовские бояре они, и вотчины у них, и пошлины, и жалованные грамоты, волостели в Угличском уезде по смещению Шемяки. Предок наш Илья Борисович ездил в посольстве ростовского архиепископа Вассиана к мятежным братьям венценосного деда нынешнего государя Андрею Углицкому и Борису Волоцкому. Захирел Грязновский род от Василия Ильича, человека бесполезного, неэнергичного. Василий Григорьевич взялся Матвею рисовать на песке герб. Там и щит с венецианской полосой и крылья и рука с мечом обоюдоострым, и еще чего-то непонятное. Не лодка ли? В Венециании воды полно. Венецьянские властители вместо жен живут с морем... Какие же мы псари?! Только прикинулись по нелюбви царя к знати. Малюта вот тоже не упирал, что он Бельский. Вынужденной скромности много примеров. Сейчас же все обернуться способно. Чую разворот, есть! Помни, Матвуша, бояре мы. Храни род. Будешь в Москве, возьми выписку из Степенной книги. Не скоро он там будет!
Вспомнили и казнь Грязновского выводка. Знали подноготною своих, а потому находили оправдание государю. И все же говорил Василий Матвеевич и будто вину перед Матвеем замаливал. Какую вину? Неведомо было Матвею, что царь пожаловал сына Василия Григорьевича поместьем и денежным жалованьем. Василий Григорьевич знал да молчал, имелись причины.
Копыта лошадей разбросали песок. За Василием Григорьевичем прискакали два конника. Матвей троекратно облобызался с батей, не ведая, свидятся ли. Старшего Грязного втащили на лошадь впереди одного всадника. Конники понеслись к стоянке кочевья, где поднимались юрты. Оттуда несся запах свежевыпеченных лепешек, разлитого конского молока. Ржали кони: взапуски гоняла молодежь.
Василия Григорьевича перевозили к хану. Мурза Дивий, на коего менял Грязного Девлет, скончался в Новгороде, и хан уступал царского наперсника за две тысячи московитских серебряных нарезков. По обыкновению Иоанн медлил с оплатою. В ожидании Василий Григорьевич был поселен при ханском диване в Бахчисарае. Там Грязной не скучал, вмешиваясь в дела посольские. Осмелев, желал отдельную миссию исполнять. Не получив на собственный выкуп, поручался деньгами по четырем пленным детям боярским. Секретно передавал о голоде в Крыму, об удачном времени для русского удара. Читаем: с освобожденными полоняниками передает о готовящемся набеге крымцев на государевы украйны по синему льду. Войска зазря на отраженье сгоняли. Царь посадил в тюрьму тех полоняников за неверный донос. Царь писал московскому послу в Крыму, чтобы Грязной кинул дуровать. Хана же развлекало заразное легковерие потомка венецьянцев. Он награждал Василия Григорьевича атласным платьем, сажал с собой на пиршественный ковер. Грязной же уже передавал с послами, что изгнанник Мурад желает сместить престарелого Девлета и утвердить в Крыму своего тестя из династии астраханских ханов.
