Только мне уже давно надоели эти огуречные уроки. Прямо во как!..

Вот раз иду от грядки. Иду к колодцу. Усталый. В руке лейка пустая. Вдруг!.. Навстречу мне Борька! Мой друг Борька! С командирской сумкой на боку. На руке — компас. А ведь я его не ждал. Только так… два раза во сне видел. И то не одного, а с Толькой и Вадиком.

— Борька! — кричу. — Приехал! Добрался!

— Подумаешь, в ваши Осельки добираться. Сел в электричку, глянул разок в окно и — приехал. А от станции я дорогу знаю. Да и компас вот… Штука надёжная.

— До чего же здорово! А я тут, понимаешь, один. С этими огуречными уроками. Во как надоело!

— Считай, что кончились твои мучения. Я ведь не просто показаться. С ночёвкой приехал. Так что помогу.

— Молодчина ты, Борька! Бабушка! — кричу. — К нам Борька приехал! С ночёвкой!

— Да знаю я, знаю, — отвечает бабушка с крыльца.

— Вот что, — говорит Борька, — мне бы с дороги умыться и перекусить. Я, понимаешь, провизии с собой не взял. Вот только: сумка, компас и сам. В сумке, между прочим, коробок спичек. Так… на всякий случай. А насчёт подкрепиться, думаю, приеду — так у тебя.

— Конечно! — говорю. — Какие разговоры?! Мы это сейчас, мигом!

Но бабушка Оля разворчалась:

— Перекусы надумали. Ещё не наработали, а уже за перекусы… Обед поспеет, сядете за стол, тогда и будет по-людски.

— Ну, бабушка, — говорю, — человек с дороги ведь! И умылся уже. Что ж он, зря, что ли, умывался?

— Нечего, нечего на дорогу кивать. Тоже мне, не ближний свет… — всё ещё хмурилась бабушка Оля, отрезая от буханки два здоровых ломтя. Она намазала их мёдом. Густо, от души. — Нате, — говорит, — голодающие приезжие. И только посмейте мне потом обед не съесть.

— Знаешь, Вовка, — говорит Борька, — я за город приехал. Так что пошли на улицу дышать загородным воздухом. Чтобы время даром не терять.

— Пошли.

Стоим мы во дворе у колодца. Дышим, жуём хлеб с мёдом.

— Хорошо? — спрашиваю.

— Вкусно, чего там, — отвечает Борька.

— Да-а… хорошо здесь, — говорю. — И хлеб с мёдом вкусно.

— Смотри, Вовка. Муха на мой мёд села. У, противная! Уж точно какую-нибудь болезнь на лапках принесла.

— Какая же это муха? Пчела обыкновенная.

— Пчела? А у вас и пчёлы есть?

— У нас нет. Это у соседей есть. Ты смотри с ней поосторожней.

— Зна-аю. Ишь ты, на спине тельняшечка полосатая. Сидит, подкрепляется. И правильно. Кусок большой, обоим хватит. Пчёлы, Вовка, трудолюбивые. Дай-ка я тебя, трудяга, поглажу за это. Ну-ка, ну-ка…

И Борька осторожно провёл пальцем по спине и крыльям.

Пчеле не понравились эти Борькины нежности. Она сердито зажужжала и отползла в сторону.

— Не трогай ты её, — говорю. — Оставь в покое.

— Что ж я, по-твоему, приехал пчёл обижать? — сказал Борька.

И снова погладил пчелу.

Ей, видно, надоел Борькин палец. Она села ему на лоб. Прямо над бровью.

Борька так и застыл.

— Сидит? — спрашивает.

— Сидит. Мёд кушает. Там у тебя капелька как раз.

— Ну вот! — обрадовался Борька. — Выходит, не зря за город съездил. Дикую пчелу приручил.

Он прошёлся взад-вперёд.

— Ну как? Сидит?

— Сидит.

— Совсем мы с ней подружились. Надо же! Такая маленькая и такая умница.

И тут Борька качнулся, будто его прошили из пулемёта. Но не упал. Даже не вскрикнул. Только выронил кусок хлеба с мёдом.

Лицо его стало белым, как чистая тарелка для супа. А глаза превратились в кружочки. В круглые кнопочки. Как у звонков на дверях. И в этих Борькиных кнопочках не было никакого взгляда.

Я испугался.

— Борька! — кричу. — Ты жив?!

— Не знаю, — отвечает замогильным голосом. — Кажется, укусила она меня…

— Да не укусила, а ужалила! Это собаки кусаются.

— Мне теперь всё равно, — вздохнул Борька. — Лучше всё же бы собака. Потому что кусаются только. злые собаки…

И пока Борька заговаривался, голова у него раздувалась.

Она стала похожей на старый чайник с вмятинами. А шишка над бровью была уже не шишка, а носик этого чайника. И куда-то совсем подевался один глаз.

Борька потрогал шишку и вдруг сказал с радостью:

— Хорош-шо! Замечательно!

— Борька, чего ж хорошего?!

— Молчи! Ничего ты не понимаешь. Бинт у вас найдётся? Простой аптечный бинт.

— Наверно, найдётся.

— Та-ак, хорош-шо… Пусть шишка подрастёт. Потом забинтуете меня, и я — поехал.

— Куда поехал?! Ты что, заговариваешься! Пошли скорее к бабушке!

— Не ори. Сяду в электричку и поеду. А к бабушке мы ещё успеем.

— Какая электричка?! Ты же к нам с ночёвкой приехал!

— Ну кто же знал, что так получится.

— А я тебя, дурака, во сне видел! Как ты ко мне приезжаешь.

Но Борька не слышал меня. Наверно, он и слух потерял. Только говорить ещё мог.

— Войду, говорит, — в электричку. Весь забинтованный. Мне сразу место у окна уступят. Раненому лётчику кто ж не уступит? Любой уступит. Лётчику-испытателю…

— Какому лётчику?! — кричу. — Какому испытателю?! Ты что мелешь?!

Борька посмотрел на меня молча. Единственным глазом. Посмотрел, будто хотел сказать: «Эх ты-ы. Бестолочь, а не друг…»

— Да пойми ты, Вовка, — вздохнул он. — Я на самолёте летел. На совсем новом. Испытывал его. Понимаешь?..

— На самолёте? Испытывал?..

— Ну да! Лечу, значит, на новейшем самолёте. И вдруг — бац! Сломался мой самолёт. Мотор испортился. Падаем. С жуткой скоростью. Что делать?

— На парашюте выпрыгивать!

— На парашюте?.. Что ж, по-твоему, — закричал на меня Борька, — новейший самолёт разбивайся, а я на парашюте, да?!

— А как же тогда? Врезаться в землю?!

— Сам врезайся… Пробую починить самолёт в воздухе. Не выходит. Вдруг вижу: впереди внизу большое поле, с картошкой. Уже совсем близко. «Нет, — думаю. — Мы ещё повоюем…» И направляю самолёт из последних сил на это поле…

Борька замолчал.

— Ну?! — кричу. — Сели?!

— Сели.

— Молодец, Борька!

— Что молодец?.. Крыло у самолёта при посадке отломилось. И колесо одно… куда-то закатилось. Да и я вот… Видишь?.. Хорошо, колхозники прибежали. Вытащили из кабины меня, забинтовали. Говорю им: «Надо мне на электричку. В Ленинград надо. Доложить командованию».

Борька потрогал пухлую щёку.

— Пора ехать. Доложить командованию надо.

Вот ведь оказывается как!

— Послушай, Борька, — говорю, — а у тебя в самолёте нашлось бы ещё одно место?

Борька подумал немного.

— Смотря для кого.

— Понимаешь… Для меня, Борька…

Борька помолчал.

— Для тебя?.. Для тебя нашлось бы.

Тут я вспомнил про свой кусок хлеба с мёдом. Смотрю на него, а на нём ни одной пчелы. Хоть бы одна какая-нибудь пчёлочка под рукой оказалась. С жалом, конечно.

Мазнул я себя мёдом по лицу и забегал по огороду. Гоняюсь за пчёлами, подкрадываюсь к ним, а толку никакого. Я уж из сил выбился.

— Брось, Вовка, — говорит Борька. — Ничего у тебя не получится. Невезучий ты. А ещё потому, что нарочно хочешь…

— Невезучий?! Да ты погоди! Вот увидишь!

— Некогда. Пора ехать. А хочешь, поехали вместе. Докладывать.

— Соображаешь, что говоришь?! Будем докладывать, а командование скажет: «Молодцы, что посадили самолёт. Можно и по ордену выдать, раз вы такие смелые. Только странно, один израненный весь, а второй нет. Как же это, дорогие лётчики-испытатели, получилось у вас?..» Что ж, прикажешь мне незаслуженный орден получать?

— Да, верно, Вовка. Придётся мне одному. Ладно, пошли. Поможешь мне раны забинтовать.

— Батюшки! — всплеснула руками бабушка Оля. — Борька?! Эк тебя разнесло! Да и на один глаз окривел. Где ж это тебя угораздило? Стряслось как?..

— Он, бабушка, — говорю, — с самолётом падал.

— Чего-чего?! А не с сарая ли, часом, сверзился?

— Да мы на сарай и залезть не успели! А вообще-то это его пчела.