А. С. Байетт Обладать Посвящается Изобель Армстронг Когда писатель называет своё произведение «романтическим романом», стоит ли пояснять, что тем самым он притязает на некоторую вольность в рассуждении манеры и материала, на какую не смел бы посягать, если бы объявил, что пишет роман реалистический. Сей последний род сочинений, как принято считать, стремится к обстоятельнейшей достоверности в изображении не только что возможных, но и правдоподобных, обыденных событий человеческой жизни. Первый же род, хотя и обязан он, будучи произведением искусства, неукоснительно подчиняться правилам и хотя всякое уклонение от истины в изображении душевного мира для него есть грех непростительный, всё же он в известной степени позволяет представить такую истину в обстоятельствах большей частью выбранных или придуманных сочинителем… Этот роман следует отнести к романтическим на том основании, что здесь делается попытка связать прошедшее с ускользающим от нас настоящим. Н. Готорн, из предисловия к роману «Дом о семи фронтонах» Но если, истончившись, оболочка Раздувшегося вымысла нам явит Реальность под собой – что мы увидим? Погиб ли прежний мир? Вас окружат Достойнейшие: доблесть, юность, гений — Угодно ли? – вот знатность, вот богатство. Свои законные права к стопам Слагают вашим, почитают вас (То бишь меня) товарищем и братом. Теперь они со Сляком заодно: Ну прямо скажем, мною одержимы… Всё может статься. Лишь прилгни чуть-чуть — Всё сбудется. Выходит, Сляк обманщик? Но чем, скажите, он поэта хуже, Поющего о вымышленных греках, Их подвигах под вымышленной Троей?.. Да что поэзия! Возьмите прозу. Разносчики-то мудрости житейской Обходятся ли без сподручной лжи? Всяк преподносит истины и были, В них то лишь оставляя, что согласно С его же мненьем, прочее – долой. Век ящеров, история народов, Индейцы дикие, война в Европе, Жером Наполеон – что вам угодно. И всё – как хочет автор. Вот таким И деньги, и хвала: они-де в камень Вдохнули жизнь, зажгли огнём туман, Былое воскресили в настоящем. Все ахают: «Как вы сыскали нить, Что вас вела по этим лабиринтам?», «Как вы из воздуха слепили явь?», «Как вы на столь мизерном основаньи Воздвигли жизнеописанье, повесть?», Иначе говоря: «Из скольких лжей Величественную сплели вы правду?» Роберт Браунинг, из поэмы «Мистер Сляк, „медиум“» A. S. Byatt POSSESSION Copyright © 1990 by A. S. Byatt All rights reserved © В. К. Ланчиков, Д. В. Псурцев, перевод на русский язык, 2015 © Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2015 Издательство ИНОСТРАНКА® Глава 1 Там, в месте том, – сад, дерево и змей, Свернувшийся в корнях, плоды златые, И женщина под сению ветвей, И травистый простор, и вод журчанье. Всё это есть от веку. На краю Былого мира в роще заповедной У Гесперид мерцали на извечных Ветвях плоды златые, и дракон Ладон топорщил самоцветный гребень, Скрёб когтем землю, щерил клык сребряный, Дремал, покуда ловкий Геркулес, Его сразивши, яблок не похитил. Рандольф Генри Падуб, из поэмы «Сад Прозерпины», 1861 Книга была толстая, в чёрном пыльном переплёте. Крышки переплёта покоробились и поскрипывали. Прежние владельцы обращались с книгой не очень-то бережно. Корешок отсутствовал – вернее, он был, но торчал из книги, зажатый между страницами, как пухлая закладка. Книга была несколько раз перехвачена грязной белой тесьмой, завязанной аккуратным бантиком. Библиотекарь передал книгу Роланду Митчеллу, который дожидался её в читальном зале Лондонской библиотеки. Книгу извлекли на свет божий из тёмных недр сейфа № 5, где она стояла между «Проказами Приапа» и «Любовью в греческом вкусе». Происходило всё это сентябрьским днём 1986 года в десять часов утра. Роланд хорошо видел часы над камином, хотя маленький столик, за которым он расположился – любимое место, – скрывался от зала за квадратной колонной. Из высокого окна справа лился солнечный свет, а за окном зеленели кроны деревьев на Сент-Джеймсской площади.
В Лондонскую библиотеку Роланд захаживал с особенным удовольствием. Пусть обстановка тут и не радовала глаз, зато имелись хорошие условия для работы; всё здесь дышало историей. Заглядывали сюда и ныне здравствующие поэты и мыслители, посиживали на решетчатых подставках под стеллажами, вели увлекательные споры на лестничных площадках. Тут работал Карлейль, тут бывала Джордж Элиот, поглощавшая книгу за книгой, – Роланд так и видел, как подол её чёрной шёлковой юбки или бархатный трен ползёт по полу между стеллажами с книгами Отцов Церкви, так и слышал, как позвякивают от её твёрдой поступи металлические ступени лесенки у полок с немецкой поэзией. Заходил сюда и Рандольф Генри Падуб, именно здесь отыскивал он пока не осмысленные мелкие факты, которые переполняли его восприимчивый ум и бездонную память, – множество сведений из разделов «История» и «Топография», множество тем из «Естественных наук» и «Разного», составлявших благодаря алфавитному принципу затейливые сочетания: «Дальтонизм», «Денежные системы», «Деторождение», «Дилижансы», «Домашняя прислуга», «Досуг», «Дрессировка», «Дьявол и демонология». А работы по теории эволюции в те годы числились по разделу «Человечество до Адама». Роланд лишь недавно узнал, что в Лондонской библиотеке имеется экземпляр «Оснований новой науки» Вико, принадлежавший некогда Падубу. К сожалению, книги из домашней библиотеки Падуба рассеялись по разным странам Европы и Америки. Самая значительная их часть хранилась, конечно же, в Нью-Мексико, в Стэнтовском собрании Университета Роберта Дэйла Оуэна*,[1] где работал Мортимер Собрайл, готовивший фундаментальное Полное собрание писем Рандольфа Генри Падуба. Правда, сегодня расстояния не помеха: книги перемещаются в пространстве со скоростью звука и света. Но как знать, не обнаружатся ли в Падубовом экземпляре Вико маргиналии, неизвестные даже дотошному Собрайлу. Очень было бы кстати: Роланд как раз выявлял источники поэмы Падуба «Сад Прозерпины». И какое это будет наслаждение – читать те же самые строки, что когда-то читал Падуб, листать страницы, к которым прикасались его пальцы, по которым пробегали его глаза. Сразу было видно, что книгу не доставали уже очень давно – возможно, с тех самых пор, как она обрела покой в библиотечном сейфе. Библиотекарь клетчатой суконкой смахнул с книги пыль – чёрную, густую, въедливую пыль Викторианской эпохи, взвесь из тумана и дыма, успевшую накопиться до принятия законов о чистоте воздуха. Роланд развязал тесьму. Книга сама собой распахнулась, как шкатулка, явив на обозрение разрозненные выцветшие листки бумаги – голубые, желтоватые, серые, испещрённые ржавыми строчками, бурыми записями, которые нацарапало стальное перо. Знакомый почерк. У Роланда захватило дух: кажется, заметки о прочитанном, сделанные на обратной стороне старых счетов и писем. Похоже, сказал библиотекарь, к ним никогда не притрагивались. Края листов с записями, выступающие за обрез книги, словно закоптились дочерна и напоминали траурную кайму на извещениях о похоронах. Чернота была отмежёвана точно по линии обреза. вернутьсяКомментарии к именам собственным, отмеченным *, даны в конце книги в алфавитном порядке. (Здесь и далее примеч. перев.) |
