Утром, после завтрака, начинали собираться, одевали детей, закутывали их пуховыми платками (на улице хоть и светит солнце, да мороз нешуточный), выходили на Мясницкую и, наняв двух извозчиков, ехали на Берсеневскую набережную, где жил Кондратий Артемьевич со своей женой. Там их уже ждали. В маленьких комнатах деревянного дома на церковном дворе, принадлежащего священнику приходской церкви, было чисто, все тщательно прибрано, печи протоплены. Дедушка Соврасов в своем обычном темном и длинном сюртуке, Татьяна Ивановна по случаю праздника и приезда дорогих гостей — в шелковом платье, вытащенном, должно быть, из сундука, где оно пролежало много лет, в чепце с лентами. Мачеха Алексея Кондратьевича постарела, стала еще меньше ростом, но была все такая же беспокойная, вечно озабоченная женщина, опекавшая всех своих близких, очень любившая поговорить. Здесь же и ее падчерицы, родные сестры Саврасова — Анна, Елизавета и Любовь; они с Татьяной Ивановной владели небольшой белошвейной мастерской, где работали и сами вместе с дальними родственницами и несколькими девочками-ученицами, а заказы на шитье белья получал из магазинов в торговых рядах Кондратий Артемьевич. Бабушка была искусная мастерица. Мужские денные сорочки с вышивкой ее работы считались лучшими в Москве.

Объятия, поцелуи. Веру и Женни раздевали, освобождали от платков, капоров, бархатных сапожек, они чувствовали себя здесь как дома, скоро начинали играть и веселиться, льнули к дедушке, который сажал их на колени, ласкал, гладил по головкам и что-то дарил на память, какую-то полезную вещь, которая могла им пригодиться: теплые шерстяные варежки или маленькую муфту, красивую шелковую ленту или чулочки… Потом все вместе обедали, подавали закуску, жаркое, пироги, пили чай со сластями, и разговорам не было конца. Татьяна Ивановна почти не умолкала, рассказывая обо всем понемногу — и о своей белошвейной мастерской, и о священнике, в доме которого они жили, и о том, что от ревматизма, ломоты и простуды помогает сосновое масло, и как надо солить огурцы… Играли в лото, шашки. Хорошо, уютно было в этих теплых скромных комнатах, освещенных зимним солнцем, с примостившейся на полу, возле печки, кошкой…

Дни шли за днями, наполненные маленькими радостями и огорчениями, надеждами и тревогами. Но все эти обычные заботы и хлопоты не могли заслонить, отодвинуть на задний план то главное, ради чего жил Саврасов, — его работу. Отдав дань швейцарским сюжетам, он снова стал писать русскую природу, снова на его этюдах и картинах возникли подмосковные рощи и луга, но уже что-то новое, незнакомое прежде появилось в них. Правда, художник еще раз, но ненадолго, обратился к альпийскому пейзажу. В 1867 году он опять отправился за границу, теперь один, без жены. Он ездил в Париж, на Всемирную выставку, на которой в разделе русской живописи были представлены работы его московских друзей Перова и Пукирева, и перед возвращением в Россию побывал в Швейцарии, в Бернском Оберланде, где пять лет назад провел незабываемые дни вместе с Софи. Увидел сызнова Берн, Женеву, Леманское озеро, Альпы… По сделанным там этюдам он написал восемь картин, простившись, уже навсегда, с природой страны гор и озер.

Эта вторая заграничная поездка имела для Саврасова немаловажное значение. Тогда, во второй половине 60-х годов, он был в неустанных поисках, многое менялось в его творческом методе, он окончательно освободился от влияния академических традиций, стремился к обновлению изобразительных средств, шел к созданию истинно реалистического пейзажа, в котором демократические черты, народность органично сочетались с лиризмом, поэтической взволнованностью. Художник, приехавший в Париж, не может не посетить музеи, галереи, выставки. Неважно, что он уже осматривал их однажды. Произведения не меняются, они остаются такими, какими их создали творцы, но меняются люди, которые на них смотрят: известно, как по-разному воспринимаем мы, например, гениальный роман Льва Толстого «Война и мир», прочитывая его в разные периоды своей жизни. То же самое, или примерно то же самое, происходит с нашим отношением к выдающимся произведениям искусства. Тем более если речь идет не о зрителе — любителе, дилетанте, а о художнике-профессионале, художнике ищущем, неудовлетворенном достигнутым, находящемся в непрерывном творческом движении.

Саврасов снова пришел в Лувр. А в галереях и на выставках его ждала встреча с современным искусством. Перед ним висели на стенах полотна барбизонцев, многие из которых он уже видел. Теперь ему открылось в них что-то новое, не замеченное прежде. Совсем обыденные сюжеты и мотивы, близкие и понятные простым людям: мокрые луга со стадами коров, полевые дороги, по которым возвращаются уставшие за день крестьяне, лесные опушки, просеки, болота, домишки бедняков под сенью старых деревьев, иссохшая, пепельная земля, коренастые, угловатые деревенские жители с мотыгами, косами, граблями, серпами, поля со снопами сжатой пшеницы, летящие в осеннем небе, спешащие на юг ласточки, пробуждение природы в распустившихся на ивах почках, в потоке весеннего, заливающего все вокруг света — все это — самое обычное, простое, виденное и перевиденное людьми сотни раз, изображалось художниками правдиво, без прикрас и волновало зрителей, создавало у них определенное настроение. Не сельская природа вообще, а сельская природа Франции. Пейзаж этот был глубоко национален. Сама жизнь, сама правда.

Саврасов заинтересовался искусством барбизонцев, их искания были ему понятны. Но он не собирался воспользоваться их опытом. Выдающиеся мастера идут самостоятельной дорогой, не подражая и не заимствуя. Истинный художник должен выносить в себе, выстрадать свое мироощущение, свой метод, только в таком случае он сумеет сказать свое, самобытное слово в искусстве.

Общественное, революционно-демократическое движение в России в 60-е годы, переживавшее подъемы и спады, оказывало влияние на литературу и искусство. Передовые русские художники, отвечая новым веяниям времени, хотели отразить в своем творчестве жизнь народа, крестьянства, выступив тем самым в защиту угнетенных и обездоленных. Пейзажисты не остались в стороне от этих общих устремлений.

Весной 1870 года на конкурсе Московского общества любителей художеств первую премию «по части ландшафтной живописи» получила картина Саврасова «Лосиный остров в Сокольниках». Полотно это по избранному художником сюжету казалось каким-то нарочито будничным, прозаическим. Сокольники, которые в те времена считались дачной, загородной местностью, он исходил с этюдником вдоль и поперек, много там работал, но теперь остановил свое внимание на опушке Лосиного острова за Сокольничьей рощей. На картине — слегка заболоченный луг с пасущимся стадом. Слева — небольшой, четко выделяющийся лесной массив — высокие корабельные сосны. День пасмурный, небо в сплошных облаках, но где-то там, в незримой вышине, прорвались сквозь уныло-серые облака два-три солнечных луча и осветили часть луга с коровами и сосны с их золотисто-розоватыми стволами. Но все это на втором плане, а на переднем, в тени — значительная часть обширной лесной опушки: рытвины, ямы, наполненные ржавой водой, очевидно, хлюпающая под ногами земля, мокрая трава, кочки, бугорки, скудные, какие-то общипанные кустики… Вид самый что ни на есть заурядный, но в этом мотиве своя поэзия.

Еще в 1866 году, живя летом в подмосковном селе Мазилове, Саврасов внимательно приглядывался к деревенскому быту и создал небольшую картину «Пейзаж с избушкой». Обычный крестьянский двор, низенькая бревенчатая изба с осевшей набок соломенной крышей; наваленные кучей под окнами какие-то доски, жерди, прислоненная к стенке борона. Тележка с большой бочкой. Лежит собака, сморенная духотой летнего дня, бродят по двору куры. Самый заурядный сельский вид, сколько таких бедняцких изб, таких крестьянских дворов, они убоги и сиры, не радуют глаз, но здесь, на картине, этот кусочек русской деревни кажется привлекательным, потому что все изображено с любовью к крестьянину, с глубоким сочувствием к его нелегкой жизни.