Я оборачиваюсь к нему:
«Видишь эту гору? Вот там мы тебя и схороним!»
Басел тоже ему говорит:
«Ну как, дотащишься туда?»
«Да он и не шелохнется, — отвечаю я Баселу. — Тем хуже для него. Мы будем вынуждены его здесь бросить».
Слим ворчит:
«Подождите меня. А ты тоже там не ори!..»
Мы слышим, как он поднимается с земли, ругаясь от боли:
«Сука эта смерть, если за ней еще и идти приходится!..»
«Мы с тобой пойдем в ту сторону… к Ларбе».
«Ах, эта чертова Ларба! Я не то хотел сказать».
«А что ты хотел сказать?»
«Лишь бы оставили в покое человека!»
«Лишь бы оставили тебя в покое?»
Меня так и разбирал смех, ну просто я готова была лопнуть от смеха. И я громко захохотала.
— «Арфия, не хохочи так!» — попросил он меня.
«Есть над чем посмеяться! Ну, ты даешь, Слим! У тебя все одна песенка: „Лишь бы оставили меня в покое!“ Не думаю, что ты с ней уйдешь далеко!»
Прошли годы, но я, как вспомню об этом, смеюсь. Друг, я забыла — как зовут-то тебя?
— Родван.
— Вот-вот, Родван. Годы прошли. А я как вспомню, так смеюсь…
Она продолжает:
— Потом солнце светило так ярко, что казалось, больше ночь не наступит никогда. «Вот всегда так: что-нибудь да мешает», — думаю. Со жратвой у нас был все-таки порядок, хотя мы уже и набили себе оскомину от того, что нам давали крестьяне, а они нас никогда не оставляли подыхать с голоду. Правда, крестьян в этих горах встретить теперь было все труднее, и вскоре действительно нам пришлось выкручиваться самим. Но пока мы еще, что называется, не лязгали зубами от голода и парни наши не делали из этого проблему. У них еще были силы прикидываться дурачками, подшучивать друг над другом. Да это и понятно! Ведь приходилось целыми днями торчать на одном месте, укрываться где-нибудь, а продвигаться вперед только по ночам… Вот однажды тот самый Слим и придуривался так с Баселом. Сидя прямо на земле, положив рядом с собой костыли, он, втянув голову в плечи и делая вид, что никого не замечает вокруг, сложил ладони перед лицом пригоршнями и, уткнувшись в них, как в миску, прикинулся, что ест. Потом сказал Баселу, стоявшему рядом выпятив живот:
«Прошу прощения, мой капитан, я не слышал, что вы сказали, я был слишком занят разговором с моей миской».
Басел спрашивает его своим басом, от которого кажется еще толще:
«Значит, ты их вытащил из борделя?»
«Так точно, мой капитан. Как я вам и сказал. — И еще глубже зарывает морду в ладони. Потом, вовсю работая челюстями, Слим продолжает выхрюкивать: — Пока я шел обратно, всю дорогу надеялся, что, когда приду в лагерь, мне дадут нажраться вволю. И вот пожалуйста! Глядите, это не бред, так оно и есть!»
Басел ему отвечает:
«Набей себе брюхо, друг мой, до отвала. Давай-давай, не стесняйся, хватит на всех! Но разве ты мне не собираешься сказать, как это тебе удалось выбраться в одиночку?»
Слим поднимает лицо к Баселу, но голова его остается втянутой в плечи.
«Честное слово, мой капитан, я сам выпутался, мне никто не помогал!» — протестует он.
А мы с Немишем смотрим, как они паясничают. Так и коротали время.
«Ты хочешь сказать, что ты сам себе помог, своими двумя лапами?»
Слим, весь съежившись, продолжая делать вид, что ест, искоса поглядывал на Басела.
«Именно так, мой капитан. Точнее не скажешь! Даже своими четырьмя — передними и задними, — чтобы добраться сюда!»
«И ты уверен, что с тобой никого не было? Вспомни-ка, что ты сделал с остальными?»
«С остальными? Да я их не знаю! Там был только я! Может, там кто-то еще находился, только я никого не видел!»
«Ты случайно не сожрал их тогда, когда очень хотел есть?»
«Эту тухлятину-то макаковую? Нет, я этого не люблю!»
Мы с Немишем смеемся над ним:
«Сам ты макака!»
Басел хмыкает. А Слим его уверяет:
«Я говорю правду, мой капитан, не слушайте их! С тех пор я так и ходил по горам один и искал вас и вот наконец нашел…»
«Нашел меня?!»
«Я хотел сказать… что мы встретились с вами, мой капитан!»
Басел больше не может удержаться и просто блеет…
«Ах ты, старый бурдюк! — кричит на него Слим. — Ты никогда не сумеешь стать человеком и ничего путного не сделаешь! Не можешь довести ни одно дело до конца, вечно все испортишь! Капитан ты задницы!»
Басел пытается успокоиться, но у него ничего не получается. Однако он продолжает фарс:
«А тебя ничего себе отделали…»
«Да, верно, мой капитан, я малость пострадал. Иначе было нельзя. Но и такой, каким вы меня сейчас видите, я могу держать ружье! Да еще как!»
Слим снова опускает нос в воображаемую миску.
«Они всех блох из тебя вытрясли».
«Всех блох и все прочее, что у меня нашли!»
«А потом ты унес ноги?»
«Так точно, мой капитан. У меня не было даже времени, чтобы захватить чемоданы…»
«Ну а если бы тебя не нашли, или, точнее, не подобрали? Что бы ты делал тогда?»
Слим, уткнувшись в воображаемую порцию жратвы, делает вид, что не слышит.
«Ну так что же? Если бы тебя не подобрали?»
Слим отвечает, не поднимая носа из «миски»:
«Не знаю, мой капитан… Думаю, что несдобровать бы мне тогда…»
«Это уж точно! Ты был уже наполовину мертвым от голода и холода».
«Но ведь бывают же счастливые случайности!»
«Надо полагать!»
«И все-таки я сбежал от них сам, мне никто не помогал, что правда, то правда!»
«Сам! В одиночку! Ну, ты загнул! — Басел уже больше не ломает комедию. — Обнаглел ты совсем! Ну как это в таком виде ты бы добрался сюда, весь попорченный?»
«А мне, может, нравится говорить это! — возражает Слим. — И потом, это ведь игра, а раз игра, надо уметь играть! А ты не умеешь! Ничего ты не умеешь, старик».
«Ну ладно, давай продолжим», — говорит Басел.
«Ну а теперь…»
Слим делает вид, что наелся до отвала и просто задыхается от сытости. Повторяет, покашливая:
«Ну а теперь… кхе-кхе!..»
«Что теперь?» — нетерпеливо спрашивает Басел.
«А теперь я готов выполнять ваши приказания, мой капитан. Я хочу продолжать борьбу за революцию, я хочу служить революции. Ружье… Ружье — вот все, что мне надо сейчас!»
«Ружье, идиот? Тебе — ружье? Да ты завтра же вернешься туда, откуда пришел! В революцию не принимают калек!»
Теперь начинает шуметь Слим.
«Ах ты, кликуша несчастный! Предатель, иуда! — кричит он. — Ты готов продать мою башку за луковицу! Тебе лишь бы нажиться на чужом горе!»
Он призывает нас в свидетели. Но мы с Немишем просто покатываемся со смеху. А Слим нам кричит:
«Посмотрите на эту коровью шкуру, он хочет, чтобы я в нее влез!»
Ни я, ни Немиш не можем ответить ему от смеха. Мы просто давимся, у нас даже слезы на глазах. И тогда Слим говорит:
«Вы сами после этого не лучше. Не многим больше стóите».
Арфия обернулась к Родвану:
— Ну что, друг Родван? У тебя еще есть желание пройтись немного?
— Я привык ходить. Каждую ночь часами брожу по улицам…
— Честное слово, и я тоже! Теперь вижу, что не одна я оживаю после десяти вечера. Становишься как бы… я бы сказала, легче.
— Да, жизнь вроде бы дает тебе передышку, все кажется прощенным, — замечает Родван. — Разве что…
— А я ведь встречала тебя несколько раз.
— Я всегда хожу один. Не то что ты…
— Чтó я?
— Да с тобой всегда кто-то есть, ты всегда в окружении людей…
— Это правда. Я и сама не знаю, как это получается, но это так! Кто-то всегда оказывается рядом, готов составить мне компанию!
— И я слышу ваши голоса на улицах всю ночь.
— Так побродим еще?
…И никто бы его не окликнул, не предостерег… А может быть, он так бы и остался здесь сидеть, словно завороженный чьим-то взглядом… Свет все так же заливал бы эту природную чашу с разбегающимися вдаль краями, эти земли, раскинувшиеся неподалеку от города: от Западных ворот сюда напрямую вела большая дорога, хотя можно было попасть в эти места и через Северные ворота, откуда расходился в разные концы пучок проселков, Родван вышел сегодня из города с единственной целью — повидать Акрама, пасечника, в его хозяйстве, находившемся у самого леса.
