— Та-ак, — протянул я с интересом. — А они что?

Не знаю, Митрий, не знаю! — помотал он головой. — Что самое главное в схватке со зверем? Я тебе скажу. Самое главное в схватке со зверем — не заглядывать зверю в глаза! Это мне еще по молодости один якудза-пенсионер объяснил. А я запомнил… Так что я на них не смотрел и ничьих физиономий не считывал. Просто ме-едленно записал номер. Ме-едлено вернулся к себе в машину. И ме-едленно поехал до следующего светофора…

Укротитель японских ментов вдавил окурок в пепельницу, сбросил скорость и подрулил к стоянке перед внушительным двухэтажным особняком. Европейского типа. На втором этаже здания горел свет. Никакой вывески у входа я не увидел.

Припарковавшись, Иосич заглушил мотор, достал из бардачка пластиковую папку с документами и принялся деловито в ней ковыряться. По его лицу было понятно, что рассказ окончен.

— Ну? — не понял я. — А дальше-то что?

— Дальше? — переспросил Иосич рассеянно, доставая из папки чистый лист бумаги. — Дальше всю дорогу позади меня была девственная чистота! От следующего светофора… — он снова извлек из кармана блокнот и ручку, — и до сих пор. Иначе бы я тебя, господин официальный служащий японской фирмы, сюда не привез. Да и сам не приехал бы.

После пыток сегодняшним днëм моя фантазия сдохла, и лишь израненное любопытство еще било крылом по земле.

— Но почему? — тупо спросил я.

— Ну ты подумай сам! Если я ни в чем не виноват — по какому праву за мной третьи сутки следит какая-то хрень? Как честный гайдзин, проживающий на японской территории, я просто обязан возмутиться. Или испугаться? Тут я пока не придумал… В общем, позвонить куда следует — скажем, в головную контору «Хоан-кэйсацу». Телефон которой можно найти в любом справочнике. И настойчиво так поинтересоваться — какого лешего в вашей стране автомобиль с таким-то номером тревожит частную жизнь мирного налогоплательщика? Или, может, я вообще не туда звоню, и мне стоит обратиться в газету «Ëмиури»? Ну, логично я рассуждаю?

— Логичнее некуда, — кивнул я.

— Во-от! А теперь представь — xe-xe! — какой вид будут иметь эти салаги перед начальством, которое послало их шпионить за мной, а я их в первый же день раскусил, да еще и оскандалил на всю ивановскую… И больше пока вопросов не задавай, мне тут один документик составить нужно. Я быстро, ты покури пока.

По невозмутимому лику девицы пробежала едва заметная рябь.

— Секундочку! — пропела она, сняла непослушную крышку, положила рядом с урной. Собрала все четыре части черепа, ловко зажала их в пальцах левой руки. И пальцами правой принялась ворошить содержимое урны. Секунд десять она что-то там перекладывала и утрамбовывала. После чего вернула череп на место и снова накрыла крышкой.

На сей раз вышло удачнее, но зазор все равно остался.

Тогда, положив на крышку ладони, она мягко, но решительно налегла на нее своим весом. Раздался хруст, от которого все, кто был в комнате, вздрогнули как от выстрела, — и упрямая крышка наконец-то закрылась.

Подняв урну, девица подошла к капитану и с поклоном протянула ему драгоценный груз.

— Пожалуйста, несите вертикально!

— Please carry it… — перевел было я машинально, но замер на середине фразы. Ибо то, что я увидал, невозможно разыграть ни на какой сцене.

Капитан, побелев, начал пятиться, в ужасе разведя руки в стороны. И, наверное, так и пятился бы до самой двери, если бы за широкой капитанской спиной не попыталась укрыться сразу вся команда его коротышек. Морячки сбились в кучку и что-то перепуганно лопотали. Девица, ничего не понимая, застыла в поклоне с тяжеленной урной на вытянутых руках. Сколько бы она так продержалась — одному богу известно, не получи я от шефа локтем под ребро.

— В чем дело? — хрипло осведомился шеф. — Спроси его! Он старший, пускай и забирает!

— Э-э… What's wrong? — спросил я. — Why don't you take it?

Капитан помотал головой.

— We can't!

— But why?

— Because… the whole ship has already said goodbye to him. Now, if he gets back, his soul would feel uncomfortable, run away and stay on board forever.

— Что он говорит? — снова вынул меня из ступора шеф.

— Что они не могут его забрать, потому что все с ним уже попрощались, — сказал я, как только перевел дух. — На борту его душа почувствует себя неуютно, убежит из урны и останется на судне навечно.

— Ч-черт! — ругнулся шеф. — А… что же делать?!

Впервые за пять лет работы я видел свое начальство таким растерянным.

— О, господи! — соображал я на ходу. — Ну, давайте поставим у нас в конторе. Субботу-воскресенье в сейфе постоит, а в понедельник отправим спецпочтой…

Глаза у шефа затуманились. Он посмотрел на меня в упор, но я ощутил себя каким-то очень стеклянным.

— М-да?.. — глухо произнес он. — А если она у нас убежит?

Я уважаю своего шефа. Практичный мужик, два института закончил, теперь заведует отделом в крупном международном порту. Приятного типа начальник — кроме работы, вообще ни о чем не думает, благо все остальное в жизни за него уже придумала японская экономика. День за днем — точно старый, но вечно исправный мотор «тойоты»: поработал, выложился, вечером с сослуживцами в кабак, напился — спать в контору пополз, а если совсем хреново, то и в сауне на полке заночует. Так где-то к концу недели до дому и добирается. Убежденный, я бы сказал, реалист. После обеда дымит с народом в курилке. Теленовости обсуждает. За биржей следит. Деньги в акции вкладывает. Кредиты выплачивает. За новую машину полгода осталось, за старый дом — лет пять. А тут младший сын жениться задумал, очередной дом строить надо. Еще бы где-то кредит оторвать — да, судя по биржевым сводкам, сейчас не время. Внуки уже в садик пошли, как их там звать-то? А, ладно, лишь бы здоровые были… Ну, что, покурили? А теперь — сигóто-сигóто!

Такой вот у меня шеф. Плохой ли, хороший, — он мой шеф, и я его уважаю.

Но тут мои нервы не выдержали.

— Шеф!! — закричал я. — Очнитесь, я вас умоляю! На часах полседьмого, у вас два высших образования, а у нас в порту еще три сухогруза не отшвартовано! Вы сами слышите, что говорите? Кто убежит? Куда убежит? Дело надо делать, а вы о чем думаете?!

Спорю на что угодно: в любой другой ситуации я бы за свои речи поплатился, и очень сильно. Ибо в Японии повышать голос на начальство, да к тому же прилюдно, — еще безрассуднее, чем убегать по рельсам от электрички.

Но сейчас всë разрешилось предельно просто. Японское начальство поглядело на меня до безумия ласково. И очень тихо спросило:

— А что, Митя-сан? Может, вы заберете это к себе домой?

И тут со мной что-то произошло.

«Да где ж я вам, к чертовой матери, сейф-то возьму?!» — заорал было я, но осекся. Возможно, из-за странного голоса шефа, возможно, еще почему — меня вдруг переклинило, и я отчетливо, до мельчайших деталей представил себе свой дом. Двухэтажный дом европейского типа на самом краю Ниигаты. Который снял с женою два года назад, чтобы хоть там свить гнездо, если уж в России не вышло, и рожать там детей. А чтобы вселиться, требовалось заплатить чуть не за полгода сразу, и я взял в банке кредит. Который теперь сжирает половину моей зарплаты. Потому как жить-то мы собирались на зарплату жены. Но жена взбунтовалась против армейского уклада японской жизни и умотала обратно во Владивосток. А я остался в этом доме разгребать долги. И давно уже переехал бы в конуру подешевле. Увы! Японская мышеловка захлопнулась. Чтобы въехать в новое жилье, нужно снова платить чуть не за полгода вперед. A откуда деньги, когда еще этот кредит не выплачен? С радостью плюнул бы на всë и умотал в какую-нибудь Австралию. Но какой ценой? Навесив на порт мои личные долги в банке и совершив профессиональное самоубийство? Да и потом что — всю жизнь скрываться от Интерпола?

Я вспомнил свой дом-ловушку, из которого некуда деться, дом-вурдалака, который высасывает из своих обитателей последние соки, дом с призраками нерожденных детей и вздохами исчезнувших жен в пустых коридорах. Сумасшедший дом, в котором на сегодняшний день обитает парочка пациентов. Я, проигравший битву с собственной тенью, — и мой «заклятый друг», головастый алкаш, заселившийся месяц назад чуть ли не с улицы. Бум японских авто миновал, и дéбиты бедняги Иосича окончательно перестали сходиться с крéдитами, а на то, чтобы вернуться в Россию и в хаосе 90-х пытаться встать на ноги, не осталось уже ни здоровья, ни сил.