И опять судьба сыграла шутку — добрую или злую, трудно решить. Во время контратаки майор Бухаров столкнулся с батальонным командиром Войтой Бартаком. Схватка разыгралась неожиданно. У обоих не было времени вынуть пистолеты, и они кинулись друг на друга с шашками, по-гусарски, оба быстрые, опытные фехтовальщики, только сердце у Бартака было моложе и яростнее. Он ранил коня майора, и они стали рубиться. Натан Кнышев увидел их смертельную схватку, и его обуял страх за Войту, но, когда он к ним подоспел, Бухаров лежал уже недвижим на глубоком снегу, а Бартак дрался с есаулом.

Дивизия опять отбила Филоново.

После этого долгое время на всем участке фронта было спокойно. Женя не выходила из дому, все время плакала и не пускала Ондру Голубирека в бой.

— Пусть за тебя едет твой головорез Бартак!

— Женя, не забывай, я командую полком, — кричал Ондра, но тут же обнимал ее и старался рассеять ее ненависть к Войте. Старания его были напрасны, и, чтоб успокоить Женю, Голубирек попросил разрешения начдива взять ее в полк.

Киквидзе разрешил очень неохотно:

— Ведь кулацкая дочь! Не хотелось бы мне видеть ее с винтовкой в руках… Знаете, мы, грузины, все еще предпочитаем видеть женщин хозяйками застолья. Но если вы иначе не соглашаетесь, пошлите ее в штаб Коничека.

Иржи Коничек принял Женю Голубирекову и пристроил ее к пишущей машинке. В походе он подсаживал ее на лошадь и заботился только о ней. Кавалеристы Конядры, глядя на это, посмеивались:

— Я так и вижу, как Ондра всаживает пулю в Ирку, — фыркал Аршин.

Части Краснова вели наступление на дивизии Красной Армии в бассейнах Волги и Дона. Повсюду завязывались ожесточенные бои. То белогвардейцы прорвут фронт где-нибудь на фланге, то Красная Армия разобьет белых, яростно сражаясь за отдельные хутора и местечки. Люди гибли без числа, деревни покрывались пеплом. Немцев и австрийцев, проигравших войну на западе и юге Европы, погнали с Украины, из Белоруссии и Прибалтики, и Краснов лишился подвоза оружия и боеприпасов. Казачьи атаманы выходили из повиновения и грабили станицы. Шестнадцатая дивизия Киквидзе дралась беспрерывно. Расстояния в расчет не принимались. Кавалеристы ели, а то и спали, не слезая с коней.

Глубоким снегом заметало к утру развалины, пепелища, заносило следы боев. Перед взором чехов-красноармейцев вставали пейзажи родной земли, припорошенной снежком в канун рождества, — и порой ребята брались за винтовки с тяжелым вздохом.

Усть-Медведицкая лежит в излучине Дона, и со степью ее связывает деревянный мост через протоку, впадающую в Дон. Станица над рекой, за протокой, как неприступная крепость. Есть в ней и пристань, и вокзал. Шестнадцатая дивизия овладела Усть-Медведицкой смелым обхватом. Киквидзе был при этом ранен, но оставался в цепях атакующих, пока те не перешли по деревянному мосту в станицу. Белые оборонялись, цепляясь за каждый дом, и отступили тогда лишь, когда красные заполнили все улицы.

Голубирек спросил Кнышева, как дела Киквидзе, и, узнав, что начдив только ранен в бедро, стал звонить по телефону в свой штаб, расположенный в помещичьей усадьбе в двадцати километрах от станицы, и сообщил, что остается ночевать в Усть-Медведицкой. Женя, на том конце провода, горячо заклинала его никуда не ходить ночью.

— Утром позвоню, скажу, можно ли тебе приехать ко мне, — прокричал Голубирек, торопя жену передать трубку своему адъютанту Ноге. Он даже не заметил, что рядом стоит Бартак, низко надвинув на лоб серую папаху, и ждет, пока Голубирек успокоит молодую жену.

Войта переступил с ноги на ногу, чтобы звякнули шпоры. Ондра Голубирек повернулся к нему и глазами попросил Войту минутку потерпеть. С Ногой он договорился быстро.

— Не двигайся с места! — приказал он еще своему адъютанту. — Утром я еще позвоню. А мою трусиху держи покрепче, пусть Коничек с нее глаз не спускает…

Голубирек со вздохом положил трубку и сказал Бартаку:

— Вы, ребята, были правы: надо было подождать с женитьбой.

Бартак пожал плечами:

— Никогда мы не поумнеем, Ондра… А пришел я к тебе вот по какому поводу. Аршин обратил мое внимание на то, что вода в протоке стоит. Мы с Конядрой и Пулпаном немедленно пошли посмотреть, в чем дело. Вдоль всей протоки растут кусты по берегам, кое-где кусты даже в воду сползают. Мы там посмотрели как следует, видим — в одном месте протока перегорожена дамбой. Казаки этого, видно, не обнаружили, кусты там не помяты. Надо похвалить Аршина: ведь в случае надобности мы можем выбраться из станицы через дамбу, и белые не заметят.

Голубирек оживился, разложил карту — посмотреть, откуда идет протока. Оказалось, что на другом конце старицы она уходит в степь. Клин земли между Доном и протокой был не шире километра.

— А чего им было искать такую щелочку! — засмеялся командир полка. — Им и кругом-то хватало места, чтобы удирать, даже с танками, если бы они у них были.

В дверях появился Шама, обеими руками обхватив бутылки вина, за ним ввалился Беда Ганза с полной корзинкой.

— Здесь столько пойла, ребята, что в нем скорее утонешь, чем в Дону! — горланил Ян, весело расставляя бутылки перед командирами. — И такую же батарею я принес для тебя, Войта, вино красное, в аккурат для гусара, а на вкус — как венгерское.

— Где это вы все выкопали? — набросился на них комбат.

— Как где? В станице! Вся дивизия уже хлещет, — широко улыбнулся Шама.

— Забыли, как было в Филонове? Забыли мертвых в вагонах? Охрана у моста надежная?

— Там взвод русских стрелков, у них два «максима», — махнул рукой Аршин.

К утру у моста вспыхнула ружейно-пулеметная перестрелка. Белые с диким воем ворвались в станицу по трупам часовых. Бойцы, стряхивая с себя винную одурь, хватались за оружие. Завязался рукопашный бой.

К счастью, Интернациональный полк держался в одном месте. Голубирек увел его в густые кусты над Доном и по заросшей дамбе, которую обнаружил любопытный Аршин, проскользнул в поле. Утренний туман прикрыл отход полка. Курт Вайнерт выехал со своей батареей на удобную позицию и развернул орудия к стрельбе.

— Бей их, Курт, бей перед станицей и в самой станице! — вскричал Голубирек. — На другом конце станицы мост, прегради белым дорогу к нему!

Курт Вайнерт при свете карманного фонарика глянул на план станицы и открыл огонь. Белых охватила паника: они не могли понять, откуда стреляют красные. Тем временем Борейко расставил свои орудия на базарной площади, зарядив их картечью. Дуэль между красной артиллерией и казаками продолжалась недолго. Менее чем за час красные снова завладели Усть-Медведицкой.

Киквидзе велел посадить себя в седло и разослал бойцов обыскать все строения. Конядра со своими кавалеристами оказался у берега Дона и, объехав воронки от снарядов Вайнерта, прискакал на пристань недалеко от моста. Ян Шама с Ганоусеком, с карабинами наготове, бегом спустились по ступеням пристани и ворвались на палубу парохода. Здесь Тоник поморщился:

— Не нравится мне тут что-то… Пойду осмотрю машинное отделение, а ты будь наготове в случае чего, — сказал он Шаме.

В это время в трюме послышался грохот и вслед за тем крадущиеся шаги. В люке трапа показалась папаха с красной звездой, а затем и настороженное чумазое лицо Беды Ганзы.

— Аршин, откуда ты тут взялся? — заорал Ян Шама.

Тот смутился и виновато взглянул на друзей:

— Похвастаться мне нечем…

— Слушай, некогда комедии разыгрывать! Почему ты не на коне?

Ганза поежился.

— Да знаешь, заснул я вчера в одном доме, ни о чем не думая, вдруг слышу, пушки бьют, — выдавил он из себя с кислой миной. — Я — на улицу, и прямо казаку в руки. А он мчался к мосту, здорово вы им наклали, и вот он как хлестнет меня нагайкой по спине и погнал впереди себя, как оленя. Теперь у меня на спине, верно, третий рубец… Он страшно торопился, и мне пришлось бежать как ошпаренному — он, видно, боялся, как бы мост не разбили раньше, чем он до него доскачет… А тут снаряд — бац в воду у самого моста, вода столбом вверх, конь испугался и понес, точно у него в ухе оса сидит. Тут казаку не до меня стало, я и сказал себе: «Выбирайся, Беда, как знаешь. Карабин и шашку ты оставил под чужой кроватью, так что скройся с глаз, болван». Нырнул я на пароход и — вниз, в машинное отделение…