— Дорогой мой гусар, мы, мужчины, в некотором роде скоты, нам всякая баба хороша, коли жена не лучше, но что касается Ники, примите ее всерьез. Она согласна выйти за вас, если вы ей понравитесь. Но если вы в Киеве начнете посматривать на других, тут вам и аминь. Отец моей жены начальствует над дисциплинарными лагерями военнопленных на Украине. Вы меня поняли, надеюсь!

Войтех Бартак слушал его краем уха. Вот ведь далась старику эта Ника! И причем тут дисциплинарный лагерь? Глупо, задается старик.

Артынюк с серьезным лицом вежливо проводил Войтеха до двери:

— Не задерживайтесь, извозчик ждет. Ему ничего не давайте, я за все заплатил. Возвращайтесь благополучно, но не ранее чем через неделю. Вы заслужили отдых. С пленными в лес я буду ходить сам, чтобы свести весь лес к вашему возвращению. Еще раз счастливого пути. До свидания!

Проводить Бартака сбежались все обитатели дома: Долина, Вайнерт, Беда, Лагош, Барбора, Ганоусек, Иван, Наталья, Нюся — бедняжка уже на сносях, тяжело ей брести по снегу, пятен на ее добром лице стало еще больше, но она не могла удержаться. Она кивнула Лагошу, стоявшему в русской, до пят, шинели и потиравшему озябшие руки, чтобы тот укрыл Бартаку ноги овчинной шубой, но Марфа предупредила его. Укутывая колени кадета, она беззвучно шептала: «Милый, милый!» Войтех понял, легонько коснулся ее лба. В этот миг на крыльце появился Артынюк. Он торопливо подошел к саням и протянул извозчику конверт с красивой сургучной печатью:

— Как высадишь господина офицера на вокзале, отвезешь пакет по адресу. Читать умеешь?

Молодой извозчик, гордо кивнув головой, сунул пакет за пазуху и взмахнул кнутом. Кони рванули, пошли по занесенной снегом дороге.

— Ребята, до свидания! — прокричал Бартак пленным и помахал рукой. Все дружно ответили ему. Наталья смотрела на Марфу, которая тряслась всем телом, словно мерзла в коротком, отороченном белой овчиной полушубке, и сердце кухарки сдавила жалость. Я бы не удержалась, разревелась бы белугой, думала она. К чему героиню-то строить? Она перевела взгляд на драгуна Ганзу: под носом мокро, усы встопорщились. Ничего, вечером хорошо покормит пленных, а Ганзе даст двойную порцию. Расскажет о том, что есть между их кадетом и экономкой, — пусть пленные ее еще более уважают.

День прошел спокойно, только Бартака недоставало. Ночью и утром бесновалась пурга, снегопад прекратился только к полудню. Пленные расчищали дорожку от своего сарая к кухне и к дому. Работали все, чтобы согреться. Артынюк приводил в порядок свои бумаги, спал, курил, а после обеда, с которым Марфа послала Нюсю, он заглянул в кухню:

— Марфа, я к попу. Сидите дома, пока не приду. Австрийцы без надзора, кто знает, что они натворят.

— Ничего они не натворят, не бойтесь, — сурово отозвалась она.

— Как знать. В общем, хочу, чтобы вы никуда не уходили без меня.

Артынюк хлопнул дверью. Экономка видела в окно, как, переваливаясь, шел он в гору, к церкви. Не торопился — видно, шуба тяжела. «Дыхание-то уж не то — старик!» — усмехнулась Марфа.

Часом позже зазвенели бубенчики у хаты. Из саней выскочили четыре гайдамака Центральной рады, штыки на винтовках, наганы на ремнях. Услыхав бубенцы и ржание лошадей, Марфа подумала, что это возвратился Бартак. Может быть, опоздал к поезду? Подбежала к окну и с разочарованием увидела гайдамаков. Они подозвали Ивана. Синий от холода Иван неохотно указал рукой на крыльцо. Марфа выбежала на порог, услыхала, как толстый, словно опухший, гайдамак с полосками на погонах спрашивает начальственно:

— Марфа Никифоровна Кочетова дома?

— Где же ей быть? А хозяин ушел в село, — ответил Иван.

Марфа метнулась в дом, словно ее толкнули. Наган — мелькнула мысль. Бросилась в кухню, взяла наган из посудного шкафа и побежала в комнату Бартака — прятать оружие, ведь если приехали с обыском — а она не раз слыхала, что такое бывает, — ее уведут в город, и пропало…

— Ничего не прятать! — гаркнул с порога гайдамак. Марфа обернулась. В дверях стоял тот самый толстый гайдамак, который спрашивал ее, и рядом — второй. Оба смотрели на нее, как на пойманную лису.

— А ну, что это у вас в руке? Давайте-ка сюда, — строго приказал толстый гайдамак.

Марфа поняла: плохо дело. Был бы тут Войтех, гайдамаки бы уже удирали из Максима! Молниеносный взгляд в окно — на дворе двое других допрашивают Наталью и Нюсю.

Марфа ударила локтем в окно так, что стекло задребезжало, крикнула:

— Ко мне! Помогите!

Женщины ее услышали. Оттолкнув гайдамаков, Наталья кинулась к дому. Один из них схватил Нюсю, второй, опередив Наталью, вбежал в дом.

«Что, если эти мерзавцы хотят хозяйку…» — и, не закончив мысли, кухарка ворвалась в кухню.

— Я здесь, хозяйка, не бойтесь! — крикнула на бегу.

Марфа, прижавшись спиной к шкафу, осторожно ловила каждое движение гайдамаков. Они перемигнулись и заперли дверь в комнату перед самым носом Натальи.

Кухарка принялась стучать в дверь, ругать пришельцев.

— Вы Марфа Никифоровна Кочетова? Собирайтесь, пойдете с нами. Вы обвиняетесь в сношениях с бунтовщиками в Диканьке и, как видим, храните оружие.

Гайдамак двинулся к ней.

В Марфе вспыхнула жажда борьбы. Это работа Артынюка, вчерашнее письмо с печатью… Нет, она не сдастся, не то что скажет Войтех?!

Она подняла наган, словно протягивая его, и дважды нажала на спусковой крючок. Толстый гайдамак схватился за живот и тяжело осел на пол. Другой дернулся, зашатался… Между глаз у него брызнула кровь, он рухнул, как подкошенный. У Марфы опустилась рука, женщина оцепенело глядела на дверь, а дверь разлетелась, и позади разъяренной Натальи показалась усатая физиономия третьего гайдамака. Марфа снова подняла наган — почему-то он стал страшно тяжелым, но гайдамак, увидев своих товарищей на полу в крови, выстрелил раньше, чем кухарка успела оттолкнуть его руку. Марфа удивленно ахнула — и уже не смогла нажать спусковой крючок. Наган выпал из ее руки. Опираясь спиной на светлый лакированный шкаф, она съехала на пол. Услышала еще испуганный крик Натальи и ощутила ее мягкое объятие.

— Марфа, миленькая, скажи хоть словечко! — просила кухарка.

Марфа слабо шевельнула головой, попыталась улыбнуться. Зубы ее окрасились кровью.

Гайдамак засунул свой револьвер за пояс, поднял наган и положил его в карман полушубка. Хмуро и растерянно смотрел он, как кухарка, подхватив Марфу под коленки и под мышки, покраснев и вытаращив от натуги глаза, поднимает ее и кладет на кровать Бартака. В комнате появился четвертый гайдамак, перепуганный Иван и Нюся. Девушка заплакала в голос. Наталья, плотно сжав мясистые губы, обрывая пуговицы, расстегнула блузку Марфы. Под коричневым соском левой груди зияла кровавая дырочка. Голова Натальи затряслась.

— Жива? — простонала Нюся, слезы лились у нее ручьем, вздувшийся живот ходил ходуном.

— Сама видишь! — У Натальи не попадал зуб на зуб. Она видела, как бледнеет лицо Марфы и опускаются веки на стекленеющие черные большие глаза.

Гайдамаки вынесли своих из дома и положили их в сани. Раненный в живот уже не стонал. Гайдамаки стегнули лошадей и под звон бубенцов укатили из села, пока не сбежались люди с косами и старыми саблями.

Среди первых примчавшихся к дому был Артынюк. Пленные стояли у крыльца, молча и угрюмо смотрели, как бежит он — неповоротливый, растрепанный. То, что он увидел в комнате Бартака, потрясло его. Долгое время он не мог взять в толк, что же, собственно, случилось. Такой оборот дела он не предвидел. Подавленный, побрел он к выходу, помотал головой и, повернув побледневшее лицо к Наталье, сказал:

— Похороны устройте тихие, да поскорее. Что эта несчастная наделала! Стрелять в гайдамаков!

Пот струйками стекал у него из-под шапки на лоб.

— А что же ей, ждать было, пока они ее… — Наталья отчетливо выговорила мерзкое слово и плюнула с презрительным негодованием. Подбородок ее покраснел. — Знать бы, кто их на нее натравил, уж он бы у меня поплясал…