- Уж не Сакамото ли это?

- Очень может быть, - заметил старший ефрейтор Узки.

Солдат Сакамото исчез недавно прямо из караула, и все подумали, что это он мог стрелять. Однако абсолютной уверенности в том, что на Минами напал именно он и его напарник, ни у кого из них, конечно, не было.

Итак, труп ефрейтора Минами был оставлен на съедение дезертирам. Ожидать от солдат Морикавы, что они закопают его, было бы бессмысленно. Да и теперь никто не решился бы пойти туда, чтобы захоронить тело товарища. У них не будет сил сделать это даже завтра, при свете дня. Поэтому фельдфебель Такано лишь молча выслушал донесение старшего ефрейтора Морикавы.

Тадзаки внимательно выслушал рассказ Морикавы и поторопил солдат:

- Эй, надо еду готовить. Кавагути, ты нашел порох?

- Да.

Ефрейтор Кавагути принес палочку бездымного пороха и отправился следом за младшим унтер-офицером в бомбоубежище, чтобы развести огонь.

- Поди-ка взгляни на очаг, - сказал Тадзаки вошедшему в убежище Кавагути. Кавагути разрыл кучу золы, насыпанную в углу убежища.

- Ну что? Есть огонь? - ехидно спросил Тадзаки.

Младший унтер-офицер Тадзаки нежно любил ефрейтора Кавагути. Они были земляками, в родной деревне Кавагути был секретарем деревенского кооператива. На этого белолицего парня с гладкой кожей прежде, когда он еще был здоров, было приятно смотреть. Несмотря на трофическую язву на ноге, Кавагути все еще кое-как передвигался, и этим он был обязан Тадзаки - тот постоянно делился с ним едой. Не было случая, чтобы Тадзаки вернулся из джунглей без добычи. Иногда он приносил грибы или побеги папоротника, иногда - мелкие плоды какого-то дерева, похожие на желуди, маслянистые, как земляные орехи, а иной раз находил прозрачных личинок величиной с палец. Этими личинками были облеплены обычно жмыхи саго. Даже когда попадались ящерицы, улитки, головастики или лягушки, наловить которых было не так-то легко, Тадзаки всегда делился с Кавагути. Правда, в последнее время даже Тадзаки не мог найти поблизости ничего съедобного.

- Странно! - заметил Кавагути, разгребая кучу золы в очаге.

- Дурак! Чего странного-то! Было бы странно, если бы такой же дохлый, как ты, огонь не погас, когда на него навалили столько золы.

Говоря это, Тадзаки нащупал в углублении земляной стенки сухую палку и проволоку, продел проволоку в отверстие палки и начал быстро тереть их друг о друга.

- Надо же! Горячая, - сказал Кавагути, пощупав в темноте проволочку в руке Тадзаки. Он поднес к проволоке палочку бездымного пороха. Палочка сразу же зашипела и вспыхнула, рассыпая голубые искры. Кавагути поднес к огню листовку противника (они всюду валялись в джунглях), зажег ее, а палочку поспешно загасил, воткнув в землю. Она очень быстро горела и, если ее тут же не погасить, сгорит сантиметров десять. А без такой палочки нелегко будет добыть огонь - от винтовочного рассыпного пороха толку мало. Поэтому, когда кончились спички, бездымный порох стал просто на вес золота.

Огонь перекинулся с бумаги на хворост, и тесный ров ярко осветился. Полтора метра в ширину и четыре метра в длину, это убежище имело низкое покрытие, так что, выпрямившись во весь рост, человек касался головой потолка. Накат из бревен был устлан листьями и сверху еще прикрыт землей. Разумеется, это сооружение не спасало в случае прямого попадания, но все-таки это было убежище. Недели три назад, когда они его рыли, в роте было еще более двадцати здоровых солдат. Если они теперь сменят позицию, такого убежища им уже, конечно, не отрыть.

Когда в очаге разгорелся огонь, солдаты принесли завернутую в плащ-палатку добычу - к их ногам вывалилась целая груда листьев и трав. Они измельчили все это черными от грязи руками и сложили в котелки, на дно которых Кавагути налил немного воды. Котелки были набиты зеленой массой доверху, но, когда все это сварилось, в каждом котелке оказалось варева лишь наполовину. Это и была порция еды на одного солдата.

- Эй, подай-ка мне горчицу! - обратился Тадзаки к стоявшему позади него солдату, указав на котелок, висевший на стене. Взяв котелок, он вытащил из него красные сморщенные стебли горчицы и по одному опустил в котелки с едой. Дней пять назад у них кончилась соль, поэтому еду приходилось заправлять горчицей, которая в изобилии росла на полях местных жителей. Тадзаки на днях запасся этим добром.

Над огнем Тадзаки повесил двенадцать котелков, по шесть в ряд - на два меньше, чем вчера, потому что ефрейторов Хориэ и Минами они уже не досчитались. Котелки троих из командирской хижины, разумеется, тоже были здесь.

Прошло уже более трех месяцев с тех пор, как в этих котелках не было ни грамма риса. Их перестали снабжать рисом уже давно. Во время боев у реки Преак, месяца четыре назад, солдаты еще получали по двести граммов риса в день. Но с того дня, как сражение было проиграно и им пришлось отступить в джунгли, они не видели ни одного рисового зернышка. В пищу пошли батат и таро, тапиока и кокосовые орехи и даже корни бананов, которые они находили на полях местных жителей. Все это они варили, смешав с ботвой батата и листьями диких растений. Но теперь у них даже и этого не было и они питались варевом из травы и листьев. Вот уже почти десять дней они ели только эту горькую, синюю - будто раствор индиго - похлебку.

* * *

Утро в джунглях начинается пением птиц. Верхушки деревьев уже окрашены рассветом, а внизу, на земле, еще так темно, что можно столкнуться друг с другом. Тем не менее солдаты встают, как только начинают щебетать птицы. Мешкать нельзя - в семь часов появляется противник.

С трудом поднявшись, солдаты рассыпаются по джунглям - справить нужду подальше от жилья, - затем выпивают сваренную накануне травяную похлебку и ждут того часа, когда можно будет различить очертания предметов. И тогда поспешно принимаются за дела.

Сегодня утром им предстояло убрать труп ефрейтора Хориэ. Когда наконец начало светать, труп вынесли из хижины.

Его положили на одеяло, расстеленное на опавших листьях. Как и все остальные, Хориэ был одет в шорты и серую от грязи рубашку с короткими рукавами. Синюшные руки и ноги, торчавшие из коротких штанин и рукавов, вздулись, как у утопленника. Волосы на голове выпали, а лицо так сильно отекло, что его совершенно невозможно было узнать, оно походило на маску.

Старший унтер-офицер Есимура, поспешно заворачивавший в одеяло тело покойного, почему-то вдруг вспомнил, что Хориэ слыл в роте мастером рассказывать анекдоты.

Хориэ был старшим сыном сапожника, делавшего тэта{2} в маленьком городке провинции К. Как и ефрейтора Морикаву, его взяли из резерва по чрезвычайному призыву. Утром в день отъезда в армию он проспал - поздно вернулся с прощального вечера или еще откуда-то, а когда проснулся, решил приласкать жену - «Может быть, в последний раз», - но тут вдруг к ним явился гость, и пришлось его принять. Так и уехал Хориэ в армию. Когда он уже был в Центральном Китае, пришло письмо от жены: «Приезжай поскорее, ведь ты так и не обнял меня напоследок». Злоключение Хориэ мгновенно стало известно всем, и он прославился на всю роту. Солдаты поминали этот случай даже здесь, на острове, но вот уже несколько месяцев никто не шутил - голод дошел до крайней точки. И вчера вечером, когда Хориэ скончался, и сегодня утром, когда его вынесли из хижины, никому не пришло в голову даже обмолвиться об этой истории.

Опираясь на руку фельдфебеля Такано, нетвердой походкой подошел поручик Харадзима.

Длинные офицерские брюки и ботинки, натянутые прямо на босые ноги, каска с полотняным козырьком от солнца - поручик Харадзима выглядел вполне пристойно для офицера, но, приглядевшись, можно было увидеть, как опухло и чудовищно пожелтело от акрихина его лицо.

Поручик подошел к солдатам, выстроившимся у ног умершего, отстранил руку Такано и слабым, хриплым голосом произнес:

- Императорскому дому - поклон!