Исследование погребений, обнаруженных археологами в торфяниках на севере Европы, показывает, что значительное число погребенных приняло смерть через повешение. Правда, был найден труп мужчины с размозженным затылком, но ученые установили, что сначала он был задушен. Рядом с его останками лежали кости грудного младенца.

Однако самое сильное впечатление производит труп, обнаруженный в торфянике в Толлунде на территории Дании. Это погребение открыто только в 1948 году. Лицо повешенного (или просто удавленного) мужчины сохранилось удивительно хорошо. С трудом можно себе представить, что он умер во времена Иисуса или немного позже. Петля, послужившая орудием умерщвления, обвивала шею трупа. Лицо умершего сохранило свою характерность: нос с горбинкой, волевой рот. Даже морщины вокруг глаз и на лбу хорошо видны. Медицинская экспертиза, произведенная примерно через тысячу восемьсот лет после смерти этого человека, установила даже, что он ел в последние двенадцать часов жизни. Нет никаких указаний на то, что покойник был преступником, очевидно, он принял смерть добровольно. По внешности судя, это мог быть один из ранних христиан Северной Европы.

Так начинается в Старшей Эдде одна из песен Óдина, посвященных северным богам. Это песнь всевышнего, который рассказывает в ней о себе. Девять ночей висел он на дереве! Число «девять» здесь не только число дней старой недели трехнедельного лунного месяца, насчитывавшего двадцать семь дней. В данном случае цифра «девять» показывает время смерти и зарождения новой жизни на дереве. Ведь при смене лунного месяца луна умирает в течение трех дней, три дня она как бы находится в потустороннем мире, в аду, и три дня возрождается.

Создается впечатление, что песня эта рассказывает о последних часах распятого на Голгофе, только энергично и коротко, в нескольких словах. Далее Óдин делает глоток из таинственного кубка (котелка) и чувствует прилив жизненных сил:

Óдин, после того как испил горький кубок, осушил котелок (миску), растет и возрождается вновь (подобно луне). Он дает древу крепкие прутья, могучие прутья, которые окрашены его кровью. Подобием этих обагренных божественной кровью прутьев являются руны. Óдин побывал в потустороннем мире, у начала мира; туда он скрылся, оттуда он появился.

Óдин и Вóтан — два имени одного божества; к нему же относятся и многие другие наименования. Он известен и как бог-вешатель, Владыка виселицы, Повешенный^[226].

В английском языке до сих пор сохранилось слово «gallowtree», означающее буквально «дерево-виселица». Готы, как и англосаксы, первоначально воспринимали крест христианского спасителя как виселицу. Они верили в повешенного бога и ни в коей мере не считали его смерть позорной. То же можно сказать и о семнонах, которые также не видели позора в смерти через повешение, ибо у этого наиболее древнего и уважаемого из всех племен свевов^[227] сохранились предания о добровольном удушении в честь Óдина лучших и знатнейших лиц из царского рода, а также о добровольной жертве, принесенной самим богом. Свевам было известно и копье, которое пронзило тело повешенного. Кроме того, как у всех германских племен, у свевов практиковалось жертвоприношение ягнят; они же почитали Óдина в образе рыбы и змеи.

Ничто так не облегчило принятие германскими племенами христианства, как легенда о распятом на Голгофе богочеловеке. Ведь о том, что бог воскреснет и вновь начнет расти, им было известно гораздо больше, чем верующим в Иерусалиме. Древние германцы знали и о животворном кубке, который распятый бог должен был осушить, чтобы воскреснуть, и до IX века н. э., несмотря на строжайший запрет, старались шумом и криками помочь господину Луне, которому угрожал мрак.

Германским племенам было понятно и смятение, которое охватило жителей Иерусалима, когда в день распятия Христа наступило лунное затмение. Это событие нашло отражение в отрывке Евангелия от Петра, не вошедшем в Новый завет. «Собрались вместе книжники, и фарисеи, и старейшины и услышали: весь народ шумит, и бьет себя в грудь, и кричит: „Если его смерть вызвала столь неслыханное знамение, то видите, каким он был праведником“».

Ничто из того, что преподносилось народам всей Европы под видом исторического факта, происшедшего в Иерусалиме, не было для них новым. Если бы проповедники христианства, пришедшие с юга, не захотели отнять у европейских племен священные деревья и столбы, на которых, согласно их вере, умирал и воскресал бог, и заменить их крестом, который вовсе не был крестом, то их путь к учению Христа был бы еще короче.

Ибо человек склонен верить тому, что он хорошо знает.

Германским и кельтским племенам оставалось непонятным, почему повешенный должен быть проклят перед богом, как это, по-видимому, значительно позже было написано в Пятой книге Моисеевой. Так же неясна была и сама процедура казни, ибо в Мишне сказано: «Как его повесили? Воткнули столб в землю, а снаружи торчал кусок дерева… Колышек торчал из столба около головы, и обе руки были связаны одна с другой, и так повесили его». Ни распятия, ни гвоздей, ни распростертых рук. Но он был мертв или почти мертв, до того как его повесили: прежде его побили камнями. Того, кого побивали камнями, обязательно должны были повесить. Нет нужды объяснять, почему.

Будь Иисус из Назарета казнен по иудейским обычаям, новое святое учение не дошло бы до сердца германцев. Ибо у них не было обычая побивать камнями. Их бог принимал другую казнь. Его обезглавливали или пронзали копьем, прежде чем повесить на столб. В текстах Торы встречается упоминание о человеке, которому на камне перебили позвоночник, но и в него не кидали камнями. Зато германцам была бы понятна смерть сына царя Давида Авессалома: он ехал верхом на муле; когда мул вбежал с ним под ветви большого дуба, Авессалом запутался волосами в ветвях и повис. Он висел там довольно долго, пока Иоав^[228] не взял в руки три стрелы и не вонзил «в сердце Авессалома, который был еще жив на дубе». Тогда затрубил Иоав в трубу. «И взяли Авессалома, и бросили его в лесу в глубокую яму (по всей вероятности, под дуб. — Э. Ц.), и наметали над ним огромную кучу камней. И все израильтяне разбежались, каждый в шатер свой… Авессалом еще при жизни своей взял и поставил себе памятник…»^[229].