Но нет, Арджуна просит совета. В самом акте обращения за советом он открывает свой разделенный ум. Арджуна все еще верит, что, получив правильный совет, он сможет вступить в бой. Эта вера живет в нем, и он начинает задавать Кришне вопросы. Если бы Арджуна точно знал, что это — правильная война, то он не нуждался бы в советах Кришны, поскольку все подготовительные шаги к сражению уже сделаны.

Арджуна дрожит, он разделен. Именно поэтому он задает множество вопросов. Его вопросы важны. Они непременно встанут перед каждым, кто даст себе труд хоть немного задуматься. Ум такого человека разделится, на один вопрос у него будет готово два различных ответа, он потеряет способность решать. Арджуна погружен в сомнения. Он утратил решимость.

Когда кто-либо просит совета, подобный шаг свидетельствует только об одном: этот человек потерял Уверенность в себе. В такой момент ему не хватает веры в себя, чтобы найти ответ. Внутри него сосуществуют два равносильных варианта, ни одному из которых он не может отдать предпочтение. То один кажется правильным, то другой.

Только в такой ситуации человек ищет совета. Когда кто-то просит совета, необходимо понимать, что этот человек настолько разделен изнутри, что сам не может согласиться ни с одним из доступных ему ответов. Таково состояние Арджуны. Он рассказывает о своем внутреннем состоянии.

Ошо!

Только что вы говорили о саньясе. В книжном магазине продавался буклет «Нео-саньяса». В этом буклете приводятся ваши слова о том, что вы никогда не брали на себя роль учителя. Вы лишь становились свидетелем в момент посвящения человека в саньясу. Пожалуйста, объясните это. И еще один вопрос: Арджуна и Кришна стоят на поле битвы. Как мог Арджуна прослушать все восемнадцать песен Гиты перед началом сражения? И как Кришне удалось найти время на то, чтобы произнести Гиту? На поле битвы присутствовали две армии. Значит ли это, что все солдаты слушали этот диалог между Кришной и Арджуной? Возможно ли, что события развивались в психологическом или каком-то подобном времени?

Столь продолжительный разговор с Кришной, конечно же, вызывает вопросы. Этот вопрос, несомненно, должен был встать. На поле битвы, рядом с солдатами, готовыми сразиться в яростной схватке... если бы Кришна произносил все восемнадцать песен так же, как это делают его последователи, такая длинная книга потребовала бы значительного времени! Даже если бы он говорил без остановки, не обращая внимания на Арджуну, ему все равно потребовалось бы много времени. Как же это могло быть?

В данном контексте необходимо сказать о двух вещах. Этот вопрос всегда носился в воздухе. Поэтому некоторые люди просто объявили Гиту интерполяцией в эпическую поэму Махабхарата. Они считают, что Гита, вероятнее всего, была добавлена позже — поскольку на поле битвы она не могла прозвучать. Другие люди говорят, что диалог, должно быть, имел место, но в значительно более краткой форме, а позже его дополнил поэт.

По моему мнению, обе точки зрения неправильны. Я считаю, что Гита действительно была, и описанный в ней диалог происходил в точности так, как он дошел до нас. Но необходимо понять, как протекал этот процесс. Если бы он представлял собой обыкновенный разговор лицом к лицу, подобный тому, который мы ведем сейчас, то Кришна и Арджуна не были бы единственными протагонистами. На поле битвы собралось множество людей, Арджуну и Кришну окружала толпа, и все те, кто были рядом, обязательно присоединились бы к дискуссии. Другие люди также стали бы задавать вопросы.

Но в диалоге, описанном в Гите, нет упоминаний о ком-то еще. Такое количество воинов с обеих сторон, разговор между Кришной и Арджуной, продолжавшийся часами... и никто не прервал их! Никто не сказал: «Сейчас не время для обсуждений! Мы должны начинать бой. Раковины уже оттрубили. Заканчивайте дискуссию!» Но нет, никто не вмешался.

Как мне кажется, этот разговор был телепатическим. Он не проходил вербально, лицом к лицу. Вам необходимо разобраться, что такое телепатия, и тогда вы сможете понять мои слова — иначе нет. Я попытаюсь объяснить вам сущность этого явления с помощью нескольких примеров.

Был один мистик по имени Георгий Гурджиев. Вместе с русским математиком Успенским и тридцатью другими учениками он удалился в маленькую деревню около Тбилиси.

Гурджиев держал своих учеников в плену в огромном одноэтажном доме — я сказал в плену, потому что они не имели права выходить. Он потребовал от них соблюдать полную тишину на протяжении трех месяцев. Они не имели права не только использовать слова, но также общаться с помощью знаков, глаз или жестов рук. Каждого ученика попросили прожить в доме три месяца так, как будто он там совсем один и больше никого рядом нет. Нельзя было давать понять другим людям, что они существуют, — ни взглядом, ни жестом. Если кто-то проходил мимо, человек не должен был его замечать.

И Гурджиев предупредил: «Если я замечу, что кто-нибудь подает хотя бы малейший знак или жест или дает понять соседу, что он существует, — например, другой человек проходит слишком близко и вы пытаетесь избежать столкновения с ним — я исключу такого ученика из группы. Вы признали присутствие другого, вы дали понять человеку, что он здесь; общение уже возникло. Избегая этого человека, вы тем самым делаете жест».

В следующие пятнадцать дней двадцать семь человек отсеялись. На завершающей фазе эксперимента осталось только три ученика.

Это была очень сложная ситуация. Там, где присутствуют тридцать человек, десять—двенадцать из которых сидят в одной комнате, трудно забыть о других и начать жить так, как будто вы одни, а других просто не существует... но все-таки не так трудно, как можно было бы подумать, ведь три человека продержались до конца эксперимента. Даже три, это совсем не мало. И это не так уж трудно, потому что, если один человек, сидя в лесу с закрытыми глазами, может быть толпой, то почему невозможно, находясь в толпе, сохранять одиночество? Все функции разума обратимы, их можно повернуть вспять. Если человек, сидя в лесу, может общаться с женой, которая находится от него далеко, то почему нельзя быть в одиночестве, сидя рядом с женой? Это не должно представлять никакой трудности.

Успенский, сам ученый и философ, был одним из этих трех. Он написал, возможно, одну из самых глубоких за последние сто лет книг по математике «Третий органон». Говорят, в Европе за все времена были созданы три великие книги. Первая из них — «Органон» Аристотеля, вторая — «Новый органон» Бэкона и, наконец, «Третий органон» Успенского. Успенский был великим научным мыслителем, он, вместе с двумя другими учениками, прошел через весь опыт Гурджиева.

Минуло три месяца. И Успенский прожил их так, как будто он был в доме один. Он не только забыл о других людях, которые находились в комнате, даже внешний мир перестал существовать для него. И вспомните, тот, кто забывает других, также забывает себя, Чтобы не забыть о себе, необходимо помнить о других, поскольку «я» и «ты» — это два конца одной палки. В тот момент, когда исчезает один, другой распадается сам собой. Либо оба остаются, либо оба исчезают. Если кто-нибудь скажет: «Я сохраню свое «я», но забуду о «ты», — то помните, он говорит о невозможном, потому что «я» является эхом, отражением «ты». Если «вы» забыто, «я» немедленно распадается на части. Если отбросить «я», испарится и «ты». Они живут вместе, врозь им не выжить. Они — две стороны одной медали.

Понятно, что Успенский забыл других, но он также забыл себя. Осталось лишь чистое бытие.

Через три месяца, когда Успенский и Гурджиев сидели друг напротив друга, математик неожиданно услышал, что кто-то зовет его: «Успенский, слушай!» Он испугался, затем посмотрел вокруг, чтобы понять, кто обращается к нему, но все молчали. Гурджиев сидел прямо перед ним. В первый раз за три месяца Успенский внимательно посмотрел на Гурджиева. Гурджиев начал смеяться. И опять Успенский услышал внутри себя речь: «Разве ты не узнал мой голос? Это говорит Гурджиев». Гурджиев в молчании сидел напротив него; даже губы его не шевелились.