— И что же там произошло, когда вы приехали?
Рыжий делает глубокий вздох.
— Нас ждал один тип, вы, наверное, видели его?
— Он сделал больше, чем просто увидел, — хохочет Любезный. — Он его даже пришлепнул.
Матиас качает головой.
— Он сам на это нарывался! Сволочь этакая! Они привязали меня цепью и стали пытать меня, чтобы я заговорил.
— Что они хотели узнать?
— Кто вы, и что вы знаете.
— Мы? — с изумлением вырывается у Толстого.
— В начале, — еле слышно говорит Матиас, — я сказал, что знал вас по Парижу. Но это их не удовлетворило. Они заявили мне, — что Берюрье не настоящий преподаватель, а вы — не настоящий негр, господин комиссар!
— Не настоящий преподаватель, — бормочет Толстый, как громом сраженный. — Тупицы.
— У них, наверное, есть свой человек в школе, — уверяет Огненный.
— Один слушатель, — информирую я его, — некто Авель Канто.
Он открывает восторженные глаза.
— И правда, я слышал, как они произносили это имя.
Матиас показывает свою левую спеленутую руку.
— Они мне сорвали ногти на этой руке, — признается он. — Это ужасно. Если бы вы только знали, как мне было больно!
Какой молодчага! А я не заметил, что с ним так жестоко обошлись: я был загипнотизирован пулевым ранением в его башке.
— Они спрашивали, что нам известно, — продолжает он.
— И ты им сказал?..
— Правду: т.е., что вам ничего не известно. Что у нас только были некоторые сомнения относительно двух самоубийств, и что мы стремимся понять, почему дважды меня пытались убить.
— Наш приезд в школу вызвал у них беспокойство, и они решили похитить тебя и заставить тебя заговорить, прежде чем тебя убить, чтобы узнать, до чего мы докопались. Они тебе поверили?
— Перед лицом страданий, которые они мне причиняли, но которые при этом не меняли содержания моих слов, они вынуждены были признать очевидность.
— Прекрасно! Итак, на данный момент они убеждены, что мы ничегошеньки не знаем?
— Точно так.
— Я признаю, что это именно тот случай, — брюзжит Беспощадный.
— Да, это тот случай, — соглашаюсь я.
Я снова склоняюсь над Матиасом.
— Что-нибудь есть еще?
— А как же! Они говорили между собой по-испански, а я прекрасно понимаю этот язык. За несколько минут до вашего приезда на виллу я слышал, как они говорили, что за ними следят, и они рекомендовали моему охраннику ликвидировать меня, если обстановка станет сложной.
Матиас подавлен. Он проглатывает еще несколько глотков воды, доведя Верю до предела отвращения.
— Жена сказала мужу: «Мы должны предупредить Канто, чтобы он не возвращался в школу, — это для него опасно. Во всяком случае, его присутствие там не требуется теперь, когда все уже подготовлено!»
Матиас хватает меня за запястье своей здоровой рукой.
— Вы слышите меня, господин комиссар? Она сказала «теперь, когда все уже подготовлено».
Я встаю. В голове какой-то шум. Меня познабливает от нервного напряжения. «Теперь, когда все уже подготовлено». Из этого следует, что ребята из таинственной банды свою задачу выполнили. И еще раз следует, что что-то произойдет! И что-то серьезное, что-то ужасное, потому что они пошли на убийство и похищение, чтобы подготовить это что-то!
Мистер Берюрье, всем хорошо известный джентльмен, имеет аналогичные мысли: они совершенно свободно читаются в его глазах, которыми он смотрит на меня через постель Матиаса. Его глаза — будто акт судебного исполнителя… Изобилующий витиеватыми формулировками, с помощью которых всегда можно искусно дать объяснение самым сложным и запутанным ситуациям. Он шепотом говорит:
— — Мне думается, что дело нехорошо пахнет керосином! В полдень мы возвращаемся в школу, и я прямиком жму к директору, который тут же протягивает мне конверт с почтовым штемпелем Бордо (департамент Жиронда).
— Только что получили для вас, дорогой друг, — говорит он мне.
Это донесение сыскной полиции Бордо. В нем подтверждается, что я был прав в своих предположениях! Кастеллини, Бардан и Канто были три года назад вместе в Либурне по поводу расследования серии политических покушений, имевших место в этой столице вин. Кастеллини и Канто были направлены туда из Бордо в качестве усиления местной полиции, в которой служил Бардан. Поэтому у них была неоднократная возможность познакомиться. Я протягиваю письмо директору, который читает его с озабоченным видом.
— Уважаемый Сан-Антонио, — любезно обращается он ко мне, — это открытие интересно, но куда оно нас выводит?
— Вы позволите позвонить от вас, шеф?
— Пожалуйста!
Я вызываю комиссариат сыскной полиции Бордо. Пока барышни на телефонной станции соединяют меня, попутно обмениваясь впечатлениями о вчерашнем вечере, я рассказываю боссу о беседе с Матиасом. И он как-то тревожно посматривает на меня из-за своих очков в золотой оправе.
Он тоже отдает отчет в том, что мы накануне (а, может быть, и ближе) значительных событий. Звонит телефон. На проводе главный комиссар. Мне везет — он в курсе этого дела.
— Вы можете мне срочно прислать фотографию инспектора Авеля Канто? спрашиваю я.
Директор школы подает мне знак и тихонько говорит:
— У нас есть одна в его деле!
— Я хотел бы иметь еще одну, но другую! — отвечаю я.
Мой бордосский собеседник отвечает, что он сделает все, что можно. Удовлетворенный, я кладу трубку.
Вопрошающие глаза директора вынуждают меня ввести его в курс задуманного.
— Мне пришла одна маленькая мыслишка относительно… самоубийств Кастеллини и Бардана, господин директор.
Но он не дает мне докончить.
— А у меня, — вздыхает он, — кажется тоже есть одна по поводу готовящейся небезызвестной катастрофы…
— Не может быть?
Тут уж я заинтригован его словами и даю ему право говорить первым.
Тогда он встает, обходит свой письменный стол и подводит меня к амбразуре окна. Под нами открывается вид на плац. (взобравшись на приставные лесенки, садовники развешивают французские и рондурасские флаги на деревьях, припудренных снегом (еще один штамп школьников — и даже журналистов).
— Завтра, — вздыхает босс, — мы принимаем именитого гостя, которого вы знаете. Вам хорошо известно, что президент Рамирес — это человек, жизни которого угрожает опасность. Под его ноги бросали больше бомб, чем розовых лепестков от роз! А что если его непримиримые враги замыслили покушение у нас в школе?
