Я пытался поднять её тело, но сам был слишком измучен и обессилен. Тогда я сел рядом и смотрел на её неживое лицо, чтобы укрепить сердце перед мыслью, что она мертва. С того мгновения, как я увидел её, лежащую здесь, а из ближайших улиц и домов неслись предсмертные крики, я уже не верил в бога, не верил в воскрешение из мёртвых.
– Камень есть камень,– сказал я себе. – Тело это только тело, а труп всего лишь труп. Когда душа отлетела, человека уже нет. Кто не дышит, тот не существует. Астральное тело – химера, как и прочие выдумки.
Я встал, пнул ногой труп, так что мухи зажужжали, и отошёл. Труп это только труп и нет мне до него никакого дела.
Опираясь на копьё, я шёл с обнажённой головой вдоль главной улицы к центру города с надеждой, что кто-нибудь сжалится надо мной. Но никто не поднял на меня руку.
Возле улицы, ведущей к монастырю Хора, среди порубленных икон лежали десятки растоптанных женских трупов. Они всё ещё держали восковые свечи в стиснутых судорогой пальцах, а их лица были перекошены в немом крике невыразимого ужаса.
Тут и там ещё кипели схватки вокруг больших домов, владельцы которых забаррикадировали двери и защищались арбалетами, камнями и кухонной посудой, кипятком и огнём от осаждавших их янычар. Но на большинстве домов уже развевались флажки победителей, тех, кто ворвался в них первыми, а из окон разносился по улицам плач и жалобные крики женщин.
До самого акведука кесаря Валентина главная улица была усеяна трупами греков. И только там, наконец, прекратилась эта поголовная, беспощадная резня. Теперь я встречал длинные шеренги связанных между собой греков, охраняемых только несколькими босоногими пастухами с копьями. Украшения с женщин были сорваны, одежда разодрана в поисках спрятанных денег, а руки связаны за спиной их собственными поясами. Высокие и низкие, старики и дети, ремесленники и архонты шли рядом. В турецком лагере их разделят: бедные будут проданы в рабство, а за богатых возьмут выкуп.
Я пошёл в сторону порта. Значительные территории города ещё не совсем опустели, и там не было видно турок. Портовая стена напротив Пера, защищаемая флотом, всё ещё в руках латинян. Огромная бурлящая толпа теснилась возле ворот, с мольбой простирая руки. Все просили милосердия и места на каком-нибудь корабле.
Но стражники закрыли ворота, а ключи бросили в воду. И лишь флотские ворота стояли открытыми, но под жёсткой охраной корабельных солдат, вооружённых копьями и мечами. На стене над ними стража размахивала зажжёнными фитилями и охрипшими голосами грозила, что откроет огонь из пищалей по толпе, если она не отступит и не освободит дорогу латинским солдатам, которые, почти теряя сознание, покрытые кровью с головы до пят, время от времени прорывались к спасительному порту.
Многие женщины тяжело поранили себе руки, хватаясь за мечи, в попытке упросить солдат Богачи вельможи напрасно протягивали тяжёлые мешки с деньгами, пытаясь купить себе место на корабле.
Я поднялся выше по косогору, чтобы заглянуть через стены в порт. Тут и там на стену опирались лестницы и наиболее энергичные из толпы спускались на верёвках в воду, чтобы вплавь добраться до кораблей. У трапов, ведущих на палубы, вооружённые стражники отталкивали плывущих или указывали им на другие корабли. Поэтому многие вынуждены были плавать от корабля к кораблю, пока их силы не истощались и тогда они тонули. И всё же, на некоторые корабли пускали наиболее сильных греков, потому что команда и гребцы не везде были в полном комплекте. Переполненные до краёв лодки подплывали к кораблям и возвращались за новым грузом. Они забирали не только латинян, которые спаслись от гибели на стене, но и товары, сундуки. В смятении, царящем повсюду, только флот сохранял какой-то порядок. Некоторых греков всё же забирали на корабли, если было место и если они имели какое-либо отношение к генуэзцам или венецианцам.
Сидя на откосе холма, я увидел, как самый большой корабль поднял паруса и под ветром и вёслами взял курс прямо на цепь запора, чтобы попытаться её порвать. Это был огромный корабль с, по меньшей мере, двумя тысячами человек на борту. Цепь поддалась, но не лопнула, и корабль резко остановился, задрожав от напряжения от носа до кормы. Но мачты не сломались, ведь генуэзцы опытные моряки и дело своё знают.
Пока северный ветер прижимал корабль к выгнувшемуся дугой заграждению, двое рослых моряков выскочили на брёвна заграждения и широкими топорами с отчаянной силой стали рубить его мерными ударами. И вдруг, цепь порвалась, и корабль гордо вышел из порта с наполненными парусами, так что оба моряка едва успели вскарабкаться обратно на палубу. За большим кораблём пошли три поменьше, но корабли венециан по-прежнему, спокойно стояли на якорях.
Ни один турецкий корабль не вышел, чтобы атаковать беглецов: турецкие моряки покинули свои галеры на всём Мраморном море. Как и солдаты, они были по горло заняты переноской военной добычи и перегоном толп пленных. Многие из пленных были евреи, так как на пути турецких моряков, прежде всего, лежал Гюдац, еврейский район города, и они задержались в нём, чтобы найти еврейские драгоценности и золото, о которых ходили легенды. Именно поэтому так много людей успело убежать в порт, хотя турки уже овладели большей частью города.
Когда первые корабли уже уходили, пурпурный императорский флаг всё ещё развевался над башней на мысе Акрополя. Там держали оборону моряки с Крита, и у турок не было охоты атаковать их в полную силу. Они понимали, что обороняющиеся не собираются сдаваться, хотя весь город уже пал.
Мне нечего было делать в порту, и я пошёл дальше вверх по склону к моему дому. Он выглядел покинутым. Турок не было видно, только винный магазин был разграблен и перед входом блестела лужа вина.
Я воткнул копьё с куском материи рядом с каменным львом у ворот и стал владельцем собственного дома. Потом вошёл внутрь и позвал Мануэля. Чуть погодя, он ответил мне из погреба дрожащим от страха голосом:
– Это ты, господин?
Он выполз на четвереньках и пытался обнять меня за колени. Я сильно пнул его в грудь, не обращая внимания на его тщедушие и седую бороду.
– Почему ты ослушался меня?!– крикнул я в бешенстве, пытаясь обессиленными руками вытащить меч, но он застрял в ножнах. Только сейчас я понял, что это была кривая турецкая сабля, а плащ, который дал мне чауш, и тюрбан, которым он покрыл мою израненную голову, делали меня похожим на турка.
– Слава богу, что ты, всё же, служишь султану,– искренне обрадовался Мануэль. – Ловко ты смог сохранить тайну до самого конца, что даже я тебе поверил. Может, теперь ты возьмёшь меня под свою защиту. Я уже наметил несколько домов, которые помогу тебе ограбить.
Он бросил на меня быстрый взгляд и поспешно добавил:
– Это я так, чтобы убить время думал, как бы я поступил, если бы был турком. Скажи мне, правда ли говорят, что кесарь погиб?
И когда я в подтверждение кивнул головой, он живо перекрестился и сказал:
– Слава богу. Теперь нет никакого сомнения, что все мы законно стали подданными султана. Господин, возьми меня к себе невольником, чтобы я мог сослаться на тебя, если кто-либо захочет меня увести.
Больше я выдержать не мог. Схватил его за бороду и рванул так, что принудил его смотреть мне прямо в глаза.
– Где моя жена Анна Нотарас, которую я доверил тебе, а ты поклялся её спасти?
– Мертва,– сказал Мануэль просто, высморкался, перепуганный, в руку и разразился горьким плачем. – Ты сказал, что как только город падёт, я должен ударить её по голове, если она не захочет идти со мной добровольно, и перевезти её лодкой на корабль Джустиниани. Для этой цели я припрятал ослика, но, наверно, потерял бы его в самом начале, если бы не продал одному венецианцу, который хотел перевезти из Блахерн в порт шкаф, выложенный мозаикой. Это был очень красивый шкаф.
– Анна!– крикнул я и рванул его за бороду.
– Не дёргай меня за бороду, господин, ведь мне больно,– защищался Мануэль с упрёком. – Я делал, что мог и рисковал жизнью ради этой сумасшедшей женщины только из-за верности тебе и не ждал никакого вознаграждения. Но она меня не желала слушать, а когда я узнал её мотивы, то мне ничего не оставалось кроме как остаться с ней и ждать рассвета.
