«Князинька» Кучумов, которого в виленском спектакле играл талантливый Д.Я.Грузинский, напоминал кусок выветрившегося от времени минерала; в нем явно оставались лишь отдельные черточки того, чем он некогда был. Может быть, он был не глуп, остроумен, внешне привлекателен, был душою общества, нравился женщинам и сам тянулся к ним. Но все это выветрилось. Остались только механически-бессознательные навыки, условные рефлексы. Кучумов - Грузинский был внешне респектабелен, но без обаяния, он пел, но без голоса, пытался острить, но это не было смешно, он волочился за Лидией, но без всякого увлечения. И точно так же, в силу одной только автоматической привычки, держал он себя богатым барином, хотя у него не было за душой ни гроша.
На фоне этих разнообразных представителей оскудевшего барства, настойчиво продажных, как Лидия и Глумов, или фаталистически беспечных, как Телятев и Кучумов, особое значение имеет в пьесе фигура Саввы Василькова. Это - представитель молодого в то время русского капитализма. Приписывать сегодня Островскому идеологию наших дней, сегодняшнюю оценку людей, явлений, событий, конечно, наивно и бессмысленно. Но в том, что Островский зорким глазом художника увидел, понял, оценил этого нового хозяина жизни и, поняв, не воспринял его как положительного героя, в этом не может быть никакого сомнения. Островский увидел не только то, в чем Васильков лучше окружающих его господ, но и то, в чем Васильков является ограниченным и убогим, и что вместе с тем составляет классово-типические его черты.
Да, Васильков сильнее, крепче, душевно-здоровее, целеустремленнее внутренне опустошенных Глумовых и Телятевых. И в молодом актере Ю.В.Белгородском, игравшем Василькова в виленском спектакле, подкупали и впечатляли свежесть, душевное здоровье, даже по внешности Белгородский - Васильков был мужественно-красив, без изысканности и вычур. Васильков в пьесе по-деловому сдержан, он знает себе цену, ибо всего в жизни достиг личными усилиями. Среди окружающих его откровенно-паразитических людей Васильков - единственный деловитый и серьезный человек. Вместе с тем он единственный в самом деле любит Лидию, а не только притворяется влюбленным. Все это - и деловитость Василькова и суровую сдержанность его чувства к Лидии - очень хорошо передавал Белгородский.
Однако наряду с этими положительными чертами, отличающими Василькова от дворян, неспособных к труду и презирающих труд, Островский увидел и показал в Василькове черты отрицательные, непривлекательные черты капиталиста. Уже в монологе первого действия, размышляя вслух о силе своего чувства к Лидии, Васильков дважды повторяет: «Хорошо еще, что у меня воля твердая, и я, как бы ни увлекался,- из бюджета не выйду». Откровенно и прямо говорит Васильков и о том, что Лидия ему не только мила и желанна, но и нужна: ему по его делам нужна такая ослепительная и блестящая жена. Наконец, совершенно трезво и без малейших иллюзий в последнем акте Васильков покупает Лидию, пользуясь безвыходностью ее положения. Белгородский же и в этом последнем разговоре показывал, что Васильков любит Лидию, скрывая чувство под деловой трезвостью. Актер здесь не следовал за драматургом, ибо Островский относился к Василькову менее мягко, обнаруживая в нем черты дельца новой формации.
В те последние годы старого века репертуар виленского театра, как и репертуар всех провинциальных театров России, состоял из пьес, шедших в Петербурге и Москве. Разница была лишь в том, что в столицах эти пьесы шли в разных театрах и играли их разные актеры, а в Вильне они все шли в одном и том же театре и исполняли их все те же актеры. В Вильне играли «Ирининскую общину» Сумбатова и «Идиота», шедших в Александринке и в Малом театре, играли «Одиноких» Гауптмана и «Три сестры» из репертуара Московского Художественного театра, пьесы «Заза» Бертона и Симона и «Дети Ванюшина» Найденова, поставленные у Суворина и у Корша, и даже «Даму от Максима» и другие «раздевальные» пьесы, составлявшие репертуарную привилегию столичного «Фарса».
При выборе пьесы в провинции далеко не всегда считались с тем, хорошо ли расходятся в труппе роли, есть ли для них подходящие исполнители. Подходит премьерша для роли «Норы», есть в труппе старик Ванюшин,- отлично. Нет для этих ролей подходящих актеров, - все равно, надо ставить все новинки. Если вспомнить к тому же, что спектакль выпускался с двух-трех репетиций,- станет понятным, почему таким неровным было художественное качество спектаклей. После хорошего, слаженного, актерски крепкого спектакля чуть ли не завтра или послезавтра показывали новую постановку, мало удачную или даже вовсе неудачную.
Таким мало удачным спектаклем оказался «Потонувший колокол» Гауптмана. Погубило его, несомненно, то обстоятельство, что роль литейщика Генриха исполнял Незлобин.
Раутенделейн играла молодая, способная актриса В.Н.Пшесецкая. Она поступила на сцену незадолго перед тем, подкупала редкой добросовестностью и любовью к делу. Эти качества показала она и в «Потонувшем колоколе». Огромную роль феи Раутенделейн, написанную в стихах, Пщесецкая знала назубок (она явно много, и с увлечением работала над нею), она была привлекательна, грациозна, даже поэтична. Прекрасным Водяным был В.И.Неронов, исключительно интересно загримированный, игравший сказочное существо, мудрое и равнодушное, как природа. С достоинством и силой играл Ф.Норин роль Пастора. Ярким, озорным, циничным и дерзким Лешим был Д.Грузинский. Достаточно трогательна была и Е.Лермина в роли Магды, жены Генриха.
Однако всем этим несомненным плюсам спектакля «Потонувший колокол» противостоял Незлобин в роли Генриха, и это непреодолимой тяжестью потянуло спектакль ко дну: в спектакле не оказалось центрального героя, вдохновенного мастера, литейщика Генриха, вместо которого по сцене ходил Незлобин в костюме, скопированном с берлинского (он ездил смотреть эту постановку в Берлине), с тяжелым молотом на плече, похожий на добродушного мясника. Спектакль шел с успехом - зрителей увлекала сказочная пьеса, нравились Неронов, Грузинский, Пшесецкая. Но спектакля, по существу, не было из-за отсутствия Генриха.
Так получалось всякий раз, когда главные персонажи пьесы или хотя бы некоторые из них не находили подходящих исполнителей в труппе.
Зато когда пьеса расходилась в труппе хорошо, спектакль тоже получался хорошим. Чаще всего, к сожалению, это случалось в пьесках незначительных, в невесомых комедийных пустячках, русских и иностранных, где не было глубоких мыслей, требующих и глубокого раскрытия, да и вообще явно нехватало мыслей, хотя бы и не слишком глубоких. Такова была, например, пьеса «Общество поощрения скуки», представлявшая собой «приспособление на русские нравы» комедии Пальерона «Там, где скучают». «Приспособление» было самое незатейливое: известный драматический закройщик В.Крылов (Александров) просто заменил все французские имена, звания и прочее - русскими. Получилась пьеска, где смешно и ремесленно-умело была закручена традиционная комедийная путаница. Идея пьесы? Авторы мягко,- о, очень мягонько и добродушно! - посмеивались над ханжами и педантами.
Пьеса была пустенькая, куцые мыслишки плавали на ее поверхности, как пятнышки жира на бульоне, образов не было, были только амплуа, и актеры этих амплуа купались в незатейливом материале, мастерски ныряя и выплывая. Таких пьес ставили в то время много.
Тем большим успехом и даже достижением антрепризы Незлобина в сезоны 1898/99 и 1899/1900 годов была постановка исторической трилогии А.К.Толстого. Главные роли (Грозный, Годунов, Федор) разошлись в труппе хорошо, спектакли получились слаженные, стройные, серьезные и имели у публики очень большой успех. После заболевшего М.К.Стрельского роль Иоанна Грозного перешла к Ф.А.Норину, и этот талантливый актер, видимо, много работавший над ролью, создал образ Грозного сильный, запоминающийся. Не подчеркивая чрезмерно жестокость Грозного (в то время это делалось в искусстве, как и в буржуазной исторической науке), он показывал Грозного умным и талантливым правителем. Годунова, как всегда вдумчиво и интересно, играл Л.М.Добровольский. Колоритен, без шаржа, был польский посол Гарабурда - М.М.Воробец-Сперанский.
