Размазывая по лицу слезы, отрок на коленях подполз к вошедшим - здоровенным парнягам, бабкиным верным холопам, - заплакал, повалился в ноги. Пусть видят, что он подавлен, что ничего крамольного не замышляет, пусть не ждут пакостей.

- Ишь, разревелся, - ухмыльнулся один из парней и, словно собаке кость, бросил Митьке лепешку и вареное яйцо. - На, покормись за-ради праздника да благодари хозяйку за доброту!

Нарочно глотая большими кусками, Митька быстро слопал принесенную пищу и снова захныкал:

- А попить бы…

- Попить ему! - Парни загоготали, кинули плетеную из лыка баклажку. - На, пей.

Водица оказалась студеной, ключевою, видать, только что набрали из колодца. Грязной ладонью отрок размазал ее по лицу - так выходило жальчее. Заканючил:

- И за что меня сюды-ы-ы-то? Онисим, ирод, сам виноват, не токмо я-а-а… Ой, гад-то какой, змей премерзостный, пес преподлейший…

- Поругайся, поругайся, - парням стало забавно.

Митька не стал обманывать их ожиданий и, шмыгнув носом, продолжил ругать Жилу:

- Шпынь ненадобный этот Онисим, коркодил бесхвостый, шишига! Ужо б я ему показал, гадине подколодной! Нос бы расквасил, ногами бы попинал, уши бы лопухастые оторвал да гвоздями к воротам прибил…

Посмеявшись, парни забрали баклагу и, усмехаясь, вышли, закрыв за собой ворота. Митька сразу перестал ругаться да хныкать, вскочил, на цыпочках подобрался к выходу, навострил уши. Оно, конечно, может, и зря старался, уж тут теперь не от него зависит, а от высшей воли. Помоги, Богородица Тихвинская!

- Ну, как там пес? - негромко спросил кто-то, по-видимому, обращаясь к парням. Наверное - Федька Блин, больше некому. Ну да, голос, похоже, его.

- Хнычет, в ноги кидается, - ответил один из холопов. - Отпустить просит.

- Ну-ну, пускай и дальше хнычет.

- И еще ругательски ругает парня того, Онисима. Уши, говорит, ему отрезать надо да к воротам прибить.

Федька - если это был он - расхохотался, позвал:

- Онисим, эй, Онисим, поди-ка! Хм… Да где его, шпыня, носит?

- Поди, на посад собирается…

- Собирается? А нечего ему собираться, инда до вечера подождет. Пусть вражину своего охраняет!

Митька возликовал и от всего сердца возблагодарил Тихвинскую, ведь помогла, помогла все-таки. Правда, отрок еще не придумал, какой ему от Онисима толк, но… Но обязательно придумает, ведь день у него есть. Не так уж много, конечно, но не так уж и мало.

Онисим Жила сполоснул под рукомойником во дворе рожу и тщательно пригладил волосы мокрой пятерней. Волосенки были так себе, белесые, жиденькие, и - хоть Онисим их специально отращивал - никак, сволочи, не хотели прикрывать торчащие баранками уши. Лицо у парня было длинное, вытянутое, унылое даже, глазки узковатые, маленькие, неопределенного беловато-серого цвета, коротенькие ресницы белые, как у поросенка, - ну никак красавцем не назовешь. Это бы и ничего, кабы серебришко в достатке водилось, многие девки не на лицо, на богатство да на подарки клюют. Правда, насчет подарков Онисим скуповат был, прижимист, потому так и прозвали - Жила. Не везло с девками, одна Гунявая Мулька только… и та не за просто так. Ну а в последнее время с Митькой, шпынем поганым, связалась, змеюка ядовитейшая. Ну, недолго ей жить осталось - смерть примет лютейшую. Как и Митька-гад. Ничего, сыщутся и другие девки - как раз сейчас появилось серебро, за добрую службишку Свекачиха заплатила, к празднику! Можно и гульнуть.

- Онисим, друже, останься-ка до полудня на усадьбе за старшего, - подойдя, огорошил Федька Блин, ухмыльнулся, гад, плоским своим рылом. - Дружок твой бывший, Митька, дюже тебя поносил. Уши, грит, отрежу Онисиму, псу, и на ворота гвоздями прибью.

- Уши отрежет? - Онисим почувствовал быстро поднимающуюся откуда-то изнутри злобу. - Так и сказал?

- Так, так, - с ухмылочкой покивал Федька. - Эвон, робяты много чего в амбаре про тебя наслушались, аж уши завяли.

Онисим оскалился:

- Ну, псинище, погоди, дай срок!

- Вот и покарауль дружка своего. Недолго, до полудня только.

Жила поначалу обиделся, затосковал - нешто больше покараулить некому? Потом пораскинул мозгами, успокоился. Ну ладно, покараулит до полудня, пропустит службу церковную, да и черт с ним! Самый-то праздник на посаде как раз после полудня и начнется. А до того времени можно и здесь поразвлечься, пса Митьку ногами попинать. Одному, конечно, в амбар заходить боязно: хоть и слабосилен Митька, да вдруг вырвется, убежит? Лови его потом. Эх, зря этого гада на чепь надежную не посадили!

Дождавшись, когда все обитатели усадьбы во главе с хозяйкой отправились на посад, Онисим подозвал к себе оставленных слуг - двух дюжих холопов. Поковырял в носу, призадумался, ткнул одного пальцем:

- Ты к воротам иди.

Повернулся к другому:

- А ты - на заднем дворе карауль, у дальней калиточки.

Парни поклонились, разошлись, а Онисим, немного постояв у крыльца, направился к амбару. Подошел, пнул ногою ворота.

- Спишь, змей? Ну-ну, спи, недолго осталось.

- Как знать, как знать, - откликнулся из амбара Митька. - Зато я-то пожил, а ты-то, шпынь, считай что и нет!

Онисим оскорбился:

- Ты кого шпынем обозвал, пес?

- От пса слышу!

А дальше Митька пошел крыть такими гнусными словесами, что Онисим даже покраснел, - до того уж изощренной оказалась ругань. Дальше - больше. Всласть изругав Онисима, Митька перешел к обсуждению его личных качеств, а затем стал расписывать свои любовные встречи с Гунявой Мулькой, постоянно напирая на никчемность и любовную несостоятельность Жилы. Вот этого-то Онисим никак не мог стерпеть! Тем более что Митька упомянул Мульку, которая, скрывать нечего, вряд ли была довольна Жилой.

- Ах ты, ах ты ж псина! - Онисим едва не захлебывался слюною от гнева. - Ну, погоди, погоди… Сейчас, сейчас я с тобой то сделаю, что Акулин Блудливы Очи с отроками проделывает! Жди, пес…

Митька и в самом деле ждал - притаился в углу, у самого входа, приготовился, сжал кулаки… И с ходу изменил задуманную было тактику, едва только услышал, как Онисим кого-то позвал. Ах, сволочуга, не решился-таки один на один. Это худо. Но вполне поправимо.

Когда пылающий праведным гневом Онисим распахнул ворота, Митька, скорчившись, лежал в дальнем углу.

- Ишь, - Онисим обернулся к шедшему за ним парню, - разлегся, змей. А ну, вставай, морда поганая!

Кого Митьке было немного жаль, так это бабкиного холопа, дюжего, но вполне добродушного на вид парня. Да-а… жаль, что он слишком здоровый, это для него сейчас не очень хорошо. Ну да теперь не до жалости.

Словно поддавшись словам Онисима, Митька дождался, когда сторожа подойдут ближе, и резко, слово разжавшаяся пружина, вскочил на ноги и головой боднул Онисима в подбородок. И тут же прямо сразу ударил холопа в кадык костяшками пальцев - так, как показывал Прошка. Пусть подлый прием, да больше сейчас никак! Холоп захрипел, скрючился… Митька стрелой бросился мимо и, захлопнув ворота, всадил в пазы тяжелый засов. Сердце радостно билось - успел, успел, помогла Богородица Тихвинская!

А в амбаре орали, били ногами в ворота пришедшие в себя сторожа. Митька не стал долго раздумывать, действовал, не теряя набранной скорости - от нее, родимой, сейчас все и зависело. Некогда было искать яму с Мулькой - наверняка на усадьбе и еще кто-то есть, кроме тех, что заперты в амбаре, сейчас услышат крики, прибегут, кинутся… Значит, бежать! И бежать как можно быстрее - что Митька сейчас и делал, вынырнув из усадьбы сквозь маленькую калиточку на заднем дворе - бежал так, что только пятки сверкали. Еще бы - ведь от этого зависела жизнь, и не только его самого.

Второй холоп, прохаживающийся у самых ворот, почти сразу же услыхал подозрительный шум и, удивленно пожав плечами, заглянул на задний двор, сразу определив, что кричали из амбара. Неужели это пленный хныкающий шпынь этак вот разорался? Парень подошел к амбару:

- Эй! Почто орешь, пес?!