- Глянь-ко, Митрий, - Василиса с тревогой посмотрела им вслед. - Не по наши ли души?
Отрок задумчиво чмокнул губами и покачал головой:
- Вряд ли. Не успели б они так быстро. Да и в розыск нас объявить только Богородичный игумен может, он-то уж своих людей и послал бы.
Митрия внезапно вдруг затрясло - отрок только сейчас осознал, в каком незавидном положении они с сестрой очутились. Тяглые люди, бобыльщики - и вдруг подались в бега! Преступники - по закону государственному и божескому! Не боярские людишки, монастырские, да и Юрьев день давно отменен: стремясь спасти мелких землевладельцев - дворян и детей боярских, - царь Борис ввел заповедные лета, запретив крестьянам переход от одного владельца к другому. По закону Митрий и Василиска сейчас считались беглыми - со всеми вытекающими отсюда последствиями.
- А может, пойти к игуменье… даже не к ней, к архимандриту, броситься в ноги? - несмело предложил отрок.
- Ага, бросся… Сразу тебя же и в железа! Потом будут кнутом бить, ноздри вырвут и в вечное холопство. - Василиска теперь была настроена куда как решительнее братца. - Нет уж, милый. Коль решили бежать - так уж не отступимся.
- А вдруг догонят, найдут? Не сейчас - так позже. Шугозерье, чай, тоже на монастырских землях.
- Там и черные земли есть, - возразила девушка. - И беломосцы - владельцы мелкие. Ну, будем государево тягло платить не хуже, чем монастырское. Иль ты в железа хочешь? На чепь, в подземелье? Давай, пройдись по рядкам, а я здесь, у паперти, поспрошаю. Бог даст, и сыщем попутчиков.
Молча кивнув сестре, Митрий обошел Преображенскую церковь и, миновав весовую избу - важню, - направился к торговым рядам. А уж там-то чем только не торговали, хотя, казалось бы, не лучшие наступили времена в царстве-государстве российском, откровенно говоря, плохие времена - голод. В центральных уездах - да в самой Москве - говорят, людей ели. А вот здесь, на севере, благодаря давно налаженным промыслам и торговле, голод чувствовался в гораздо меньших масштабах, хотя, конечно, его нельзя было не заметить. Больше стало нищих, им, соответственно, меньше стали подавать, в лесах, ближних и дальних, промышляли ватаги лихих людишек, цены на зерно - несмотря на строгий запрет государя - взлетели до самых небес. Да и мало его было, зерна-то. У кого было - засеяли, ну а уж у кого нет, тому оставалось надеяться лишь на Бога, собственную голову и руки.
В лавках, перед рядками, торговали английским сукном - товар добрый, пошьешь рубаху или кафтан - сносу нет, да и по цене приемлемо. Рядом - ткани бархатные, аксамит, камча, камка, тут же и пуговицы на любой вкус - деревянные, оловянные, жемчужные. Чуть поодаль - пояса, наборные, златошвейные, шелковые, с кистями и гладью, за ними - кошельки-«кошки», серебришко хранить, не какие-нибудь медяхи. Из кошачьих шкур шитые, те шкуры самыми крепкими считались, потому и кошельки - «кошки». Хотя оно, конечно, народ посолиднее все ж таки кожаные предпочитал, это молодежь все больше «кошками» баловалась. Дальше, за суконным рядом, шли кузнечные: как сырье - крицы, уклад, - так и изделия: дверные и воротные петли, наконечники рогатин, ножи, замки на любой вкус. Пройдя шапочников и серебряников, Митрий поздоровался со знакомыми свечниками и остановился у северян меховщиков:
- Не с Архангельского ли городка будете?
- С Холмогор.
- А домой скоро возвернетесь?
- Как товар купят. Может, через пару недель, а может, и через месяц. А ты чего спрашиваешь-то, паря? - Купец (а скорее, приказчик, уж больно скромно одет для купца) пригладил рыжеватую бороду.
- Да вот попутчиков ищу, до Шугозерья, - честно признался отрок.
- Так подожди с месяц.
- Не, - Митрий с грустью покачал головой. - Мне поскорей надоть.
Он отошел в сторонку, поглядел на собор, перекрестился истово:
- Господи, Иисусе Христе, сыне Божий! Только бы он не умер, только бы… Сделай, чтоб остался жив, а я… я уж как-нибудь… Это ж надо - на живого человека руку поднял, пусть и на нехорошего… Грех, грех-то какой, Господи!
- Эй, паря!
Митрий вздрогнул и, обернувшись, увидел перед собой рыжебородого приказчика-холмогорца.
- Ежели тебе на Шугозерье надоть, попробуй с московскими купцами договориться, во-он их обоз, видишь? - приказчик кивнул куда-то в сторону зарядья, где виднелся с десяток покрытых рогожею возов, запряженных выносливыми мохнатыми лошадьми. - Они как раз на днях в Архангельский город поедут.
- С московскими? - Отрок закусил губу. - Угу, попробую. Благодарствую… - Отойдя, он запоздало повернулся, но рыжебородого холмогорца уже давно простыл и след.
- Значит, московские… - Приняв деловой вид, Митрий подошел к обозникам и, спросив старшего, поинтересовался насчет дороги.
Обозные московские мужики - все, как один, какие-то тощие и хмурые - недобро взглянули на подошедшего отрока и дружно покачали давно нечесанными головами.
- Не знаем мы ничего. Разрешит хозяин - тебя с собою возьмем. У него спрашивай.
- А где ж хозяин-то ваш?
- Вона, у таможни стоит, с дьяком.
- То не дьяк, монах таможний. У нас здесь нет дьяков.
- Ну, короче, там. Толстый такой, борода через все пузо.
Московский купец, в отличие от своих обозников, и впрямь оказался чрезвычайно упитанным. Окладистая, какая-то серовато-пегая борода его - бородища даже! - важно возлежала на объемистом животе. Одет торговец был словно боярин: шелковый, желтого цвета зипун, поверх - синий аксамитовый полукафтанец, поверх - бархатный зеленый кафтан, а уж поверх того - узорчато-переливчатая ферязь с разрезными, завязанным за спиной рукавами. Для полного сходства с боярином не хватало только высокой горлатной шапки, но уж тут купчина явно понимал, что переборщил бы, а потому довольствовался обычной круглой мурмолкой, отороченной по краям рыжим беличьим мехом. Зато золоченых блях - оламов - на шапке было нашито с лихвою, аж глазам больно. Купец явно о чем-то упрашивал таможенника, льстиво улыбался, чуть ли не кланялся, даже тряс тяжелой, приятно позвякивающей мошною, однако монах, похоже, оставался непреклонным. Митрий про себя усмехнулся - вот в этом-то и есть отличие таможенного монаха от обычного таможенника. На что монаху деньги и посулы?! Так что вряд ли что тут у пегобородого выйдет.
Московский гость и сам пришел к тому же выводу, поскольку, простившись с таможенником, злобно сплюнул на землю и, задумчиво наморщив широкий лоб, зашагал к своему обозу. Тут-то, по пути, его и перехватил Митрий, поклонился:
- Здрав будь, гость московский.
- О! - удивился купец. - А ты кто такой? Чего тебе от меня надо?
Он пристально осмотрел отрока с головы до ног. Собственно, нечего было особо рассматривать: узкие полотняные штаны, кожаные поршни с ремнями, серенькая сермяжная рубаха, подпоясанная простым кушачком, а поверх нее - короткая суконная куртка, какие носили жители приморских городов: лоцманы, шкиперы, матросы. Удобная вещь, собственно, Митрия в таком наряде сочли бы за своего и в Новгороде, и в Орешке, и в Копорье, и даже где-нибудь в Гамбурге или Любеке, не говоря уже о Стокгольме, - везде. Везде, но только не в Москве и вообще не в центральных областях Российского царства.
- Я Димитрий, Иванов сын, - быстро соврал отрок. - Успенский служитель - добираюсь по делам в Спасский погост. Это в Шугозерье, вам по пути.
- Кто это тебе сказал, что нам по пути? - презрительно хохотнул купец.
- Но… Но вы же едете в Архангельск?
- Кто тебе сказал, что в Архангельск?
- Да… говорят… - Митрий уже понял, что вряд ли у него здесь хоть что-нибудь получится с этим подозрительным московитом. - Я бы мог быть вам проводником… гм… на первое время.
- У нас есть проводник, - глухо бросил торговец. - И мы не едем в Архангельск. Да и вообще, а ну-ка, пошел отсюда, иначе велю прогнать тебя палками. Пошел, кому говорю!
- Да ухожу, ухожу, не больно-то и надо, - усмехнувшись с ничуть не меньшим презрением, нежели сам купец, Митрий пожал плечами и повернулся к торговцу спиной.
