— Значит, Виктор Львович? Хорошо!.. — засмеялся чему-то председатель и, отметив день прибытия, расписался крупно: Ситников.

И тут только Витька обнаружил, что написал он левой рукой. С правого плеча спадал пустой рукав, пришпиленный к карману полушубка.

Ситников откинулся назад, достал кисет, вынул из него газетку и щепоть махры и, помогая языком, свернул цигарку. Сунул меж колен коробок, чиркнул, поднял горящую спичку. Прикурил, улыбнулся сквозь дымную завесу:

— Когда думаешь начинать?

— Прямо с завтрашнего утра! — заулыбался Витька, радуясь теплу, порядку и особенно Ситникову. — Вот только надо поглядеть на бревна, какие у вас есть. И на оборудование электростанции.

Председатель вскочил, схватил со стола шапку:

— Айда!

Лесосклад был тут же, возле правления. За углом темнели из-под снега огромные штабеля бревен. Председатель лазил по сугробам, похлопывал ладонью по длинным, ровным, бронзовеющим даже в ночи сосновым спинам, тяжело пыхтя, приминал ногами снег, ощупывал торцы, предлагая потрогать их шершавые, еле ощущаемые пальцами кольца. Спрашивал:

— Ну как? Ну как? — В его голосе звучало торжество.

Витька ползал вслед за председателем, обшаривал каждое бревно, молчал. Вместо глаз все больше действовали руки, и они честно сообщали: «Лес что надо».

— Первый сорт, — промолвил он, устало отдуваясь.

Председатель улыбался. Лицо его под шапкой чуть светилось. Потом оно померкло, посерьезнело:

— Этот лес для нас дороже золота. Береги его, руби с обдумкой. Что еще надо с нашей стороны?

— Человек бы десять в мое распоряжение, с топорами. На недельку. Ну, там транспортом кое-когда поможете, у нас сейчас свой распылен по разным объектам.

— Десять мужиков… — Ситников задумался. Вздохнул. — Самому нужны не знаю как, ну да ладно. Лишь бы побыстрей наладить свет. Будут завтра люди, обещаю. Чего еще?

— Электростанцию надо поглядеть.

— Прямо сейчас? Ну, давай! — согласился председатель. Зашел в правление и вернулся с той, похожей на маленький самовар, лампой.

При тусклом свете, в холодной тишине, как в огромном, покрытом инеем погребе, Витька стоял перед черно лоснящейся, поставленной на высокий фундамент дизельной электростанцией.

— Перед ней и шапку можно снять, — промолвил глухо Ситников. — Все это… — он приблизил лампу к установке, потом направил свет на распределительный щит, стоявший чуть в стороне, и сделал световой широкий круг: — Все это в копеечку нам влетело… — Вздохнул тяжело.

— Ничего, — пообещал Витька. — Сделаем — все быстро окупится.

— Поглядим, поглядим, — как бы сомневался председатель.

Вышли снова к правлению.

— Да, вот еще что… — Витька затоптался. — Жилье бы мне.

— А что, — ахнул Ситников, — еще не устроился? А ребяты что? Уже устроились? — И показал через дорогу: — Вон в той избе живет завхоз, он тебе разом отыщет квартиру. А то и у себя устроит: изба у них просторная… Мне бы тебя к себе, да у меня, — он смущенно усмехнулся, — куча, извини, ребятишек.

…Изба завхоза была, и верно, большая, недавно построенная. Внизу, в палисаде, бедными родственниками горбились будылья подсолнухов. Наверху, под крышей, высверкивали звездами сосульки.

Витька торкнулся в ворота, и они со скрипом распахнулись. И сейчас же из-под ног, чуть не сбив испуганного мастера, ринулась на улицу черная овца. За ней прошмыгнули другие, белые.

— Бяша, бяша, — тихонько позвал он, но овцы радостно неслись по улице, не обращая внимания на призыв.

Витька в нерешительности остановился. Постучал в раскрытые ворота, и через минуту-две из избы вышла длинная прямая баба. Подошла, уставилась кошачьими глазами.

— Я из Сельэлектро, — неловко представился он. — Вот… К вам, насчет жилья.

Баба как-то сразу потеряла к нему интерес и, позевывая, сказала:

— Ступайте в десятую отсель землянку. К бабке Пионерке. У ней завсегда останавливаются, которые насчет чего.

Витька сухо поблагодарил и повернулся искать Пионерку. Но через три шага не выдержал и честно сообщил насчет овец.

— Ах вы, стервы! — пронзительно закричала завхозиха. — Пашка, паразит, беги за ярками!

Рядом в сарае захрюкали свиньи. Захлопали крыльями встревоженные куры. Из избы выбежал здоровенный мужик в белой рубахе и, покрутившись у ворот, загремел сапогами по улице.

Витька насчитал десятую избу, и настроение у него, упало. Изба была, и впрямь, похожа на землянку. Ни ворот, ни забора, ни даже собаки… В тесных, низеньких сенцах он нашарил скобу и отворил дверь. И тотчас шибануло в нос едким аммиачным запахом. Якушев чихнул и остановился.

Около печи на соломе дремал поросенок, а над ним, склонившись, стояла маленькая, в сером халате старушка.

— Будьте здоровы! — бодро сказала она, выпрямляясь.

Витька объяснил ей, кто он и откуда, и украдкой осмотрелся. Изба была квадратная, без перегородок. У окна стол. На столе под черной электрической лампочкой потрескивала керосиновая лампа. На стенах ни икон, ни фотографий.

— Дождалися! — воскликнула бабка, шмыгая глубокими галошами. Подбежала, посмотрела на него поближе, и он разглядел ее — шуструю, радостную, суетную, с серыми короткими лохмами. Она была похожа на девчонку.

— Да вы раздевайтесь, а чемоданчик давайте сюда… Да вы знаете, что такое для нас свет! Да вы знаете! — Она вихрем металась по избе, расшвыривая ногами подстилку. Поросенок открыл глаза и недовольно хрюкнул. — Спи, спи, Кудесник… Свет для нас как для этого рахитика. Все, кажись, есть: и молоко даю цельное, парное, у соседки беру, и рыбным жиром пичкаю из ложечки, а все не помогает. На свету не бывает, известное дело. Темно тут у меня, как… не знаю у кого, а на улицу нельзя, простынет…

Витька сидел за скрипучим столом, пил чай, заваренный неведомой травицей, и устало кивал. Изба Пионерки казалась ему очень неуютной. Жить здесь, питаться жиденьким чаем, лежать на раскладушке около какого-то поросенка и по утрам просыпаться от холода совсем не улыбалось. И он сидел, прихлебывал чаек, невольно вспоминал о бешбармаке.

Пионерка шаркала ногами, беспрестанно курила, размахивала красным угольком и все разговаривала, разговаривала. «Ничего, — успокаивал себя Витька, — завтра утром скажу завхозу и устроюсь по-настоящему». Клонило ко сну. Поезд, машина и прогулка пешком — этого было слишком много. Старуха заметила Витькину усталость и, примолкнув, принялась стелить постель.

Раскладушка была узкая, продавленная. Совсем близко посапывал Кудесник, но Витька этого не замечал, проваливаясь, как в: зыбун, в теплый успокаивающий сон…

Он проснулся от мысли, что на дворе уже день. Вскочил, взглянул в окошко — оно светилось — и стал торопливо одеваться, застегивая пуговицы через одну. Впопыхах наступил на поросенка. Тот пронзительно завизжал и поднялся на кривые сабельки. Старухи в избе не оказалось.

Витька быстро отыскал валенки — они стояли на печи — и, чувствуя ногами приятную сухоту, вышел из избы.

Прислушиваясь к рокоту громкоговорителя, он с тревогой отметил, что уже не меньше девяти часов. Ребята, наверно, заждались, и Подгороднев сердито выражается. «Проспал… Вот так инженер!» — укорял себя Витька, двигая напрямки по улице, покрытой ледяной хрустящей коркой.

Направо и налево из хлевов надсадно орали петухи, блеяли овцы. Возле беленькой чистенькой школы бродил одинокий, видно выгнанный с урока, пацаненок и, обернувшись, дерзко показал Витьке язык. У колодца посреди дороги стоял мосластый, с завалившимися горбами верблюд и горделиво этак, свысока разглядывал Якушева, будто сроду таких и не видал. Витька сам в первый раз; встретил живого верблюда, но не остановился, прошагал дальше.

Дверь в правлении была открыта настежь. Из проема выветривался сумрак. Якушев вошел в контору, боясь взглянуть в глаза людям: и своим троим и десяти колхозникам, которых обещал Ситников. Но в коридоре было пусто. Только в кабинетах поскрипывали стулья, пощелкивали счеты, а в бухгалтерии скрежетал арифмометр.