— Да вы не беспокойтесь, Валентин Иванович, сейчас светло, обстановка спокойная, Лобзев справится. А старпом занят. Вы же знаете, какая сложная задача стоит перед нами. Вот он и обсчитывает варианты, исходя из состояния моря, гидрологии. Одним словом, готовит мне исходные данные. Так что оснований для беспокойства нет. — Логинов понимал тревогу и удивление Радько. Вместе с тем он был уверен, что тот наверняка поделится своими впечатлениями с комбригом, когда они вернутся в базу, и будет ему, Логинову, от Шукарева очередная вздрючка.
Радько пожал плечами, хмыкнул и спросил:
— И часто вы так экспериментируете?
От прямого ответа Логинов уклонился.
— Видите ли, Валентин Иванович, ни старпом, ни я не двужильные. Хорошо, мы сейчас на трое суток вышли. А если бы на месяц-другой? Представляете, каково торчать месяцами на мостике или в центральном посту? И потом вспомните, в Корабельном уставе обязанности командира еле уместились на двадцати четырех страницах. В море с меня их никто не снимает. Даже совсем наоборот.
А в это же самое время инженер-лейтенант Казанцев в теплом и тихом электромоторном отсеке экзаменовал своего подчиненного матроса Зайцева. Лейтенант вальяжно развалился на складном ковровом стуле, между его длинными, тощими, точно жерди, вытянутыми ногами прямо на палубе была расстелена нарисованная Федей схема корабельной топливной системы. Зайцев же съежился в комочек на крышке металлического ящика с инструментом. Казанцев с лютой тоской во взоре глядел на Федю и вытягивал из него слова. Оба мучились.
— И что же ты, бармалей с балалайкой, такой беспонятный? — сокрушался Казанцев. — Что ты мне голову морочишь? А? Ведь все, сен-симон ты этакий, изобразил правильно… Знаешь ведь, а голову мне морочишь… Зачем? Почему? Вот ведь вопрос…
Федя, виновато и жалостно глядя Казанцеву в рот, мямлит:
— Давайте я вам, товарищ лейтенант… в отсеке… все открою… и закрою… Товарищ лейтенант, я умею…
Казанцев вспомнил, как сейчас в моторном отсеке шумно и холодно, вздрогнул всем своим тощим телом и поморщился:
— Мне от тебя, флибустьера с кисточкой, нужно, чтобы ты мыслить научился. Понял? Мыслить! Открыть и закрыть и медведя научить можно. А ты, насколько я вижу, гомо сапиенс. Ты понял меня, Луи Арагон?
Зайцев с готовностью покивал головой: «Понял, мол, понял, только отвяжитесь…»
По трансляции передали команду: «Второй боевой смене приготовиться на вахту». Казанцев, не скрывая радости, облегченно вздохнул.
— Иди, санкюлот, учись дальше. Повезло тебе: мне на вахту заступать. Хорошо, хоть ты один у меня такой… — Казанцев подумал и разъяснил какой: — Из красного дерева. Твердолобый, в смысле. Еще бы мне парочку таких жанов вольжанов — и в петлю лезь. Позови-ка мне старшину Киселева. — Федя радостно вскинул руку к непокрытой голове, мигом развернулся и пулей вылетел из отсека. Тут же в отсек вошел Киселев.
— Слушайте, Киселев, мне вас ругать вроде бы и нельзя, вы уже демобилизованный… То бишь уволенный в запас. В общем, вольный казак. Но скажите мне по совести: вы этого птеродактиля чему-нибудь учили?
— Почему птеродактиля? — Киселев обиделся за своего ученика. — Федор очень толковый и добросовестный матрос. Устройство лодки и специальность знает хорошо. Просто он панически боится вас. Вы же его ни разу ни по фамилии, ни по имени не назвали. То он у вас Тиль Уленшпигель, то какой-то Барбадос, то Смит и Вессон. Его при одном упоминании о вас начинает трясти.
— Так я же это не со зла, шутя.
— Это вы, товарищ лейтенант, так считаете — шутя. А он — робкий деревенский парнишка. Между прочим, он один во всем районе получил золотую медаль. Мог бы без экзаменов в любой институт поступить, а он добровольно на флот пошел. Характер строить, как он сам говорит.
— Да я… — Казанцев в растерянности даже не знал, что сказать. — Да я…
— Лейтенанта Казанцева командир приглашает в офицерскую кают-компанию, — прогремело из динамика.
— Побегу! — с заметным облегчением бросил лейтенант и подхватился из отсека. Слава богу, хоть оправдываться перед Киселевым не пришлось.
Казанцев пробежал грохочущий, наполненный сквозняками дизельный отсек, отдраил переборку четвертого, и в лицо ему пахнуло теплом и ароматами камбуза. В центральном посту было холодно, строго и буднично, через верхний рубочный люк доносился гул моря. Лодку начинало раскачивать, близился шторм. Казанцев протиснулся еще через один круглый переборочный люк и окунулся в тепло и покой второго отсека, называемого аккумуляторным — под настилом его стоит аккумуляторная батарея, а также офицерским: в отсеке расположены офицерская кают-компания, каюта командира, вдоль бортов за плюшевыми занавесками подвешены в два яруса друг над другом мягкие диваны, на которых, если удастся урвать от дел часик-другой, спят офицеры. Каюта есть только у командира да еще у замполита. Не каюта, а так, нечто вроде деревянной пристройки без дверей. Изнутри на стенах этой пристройки угнездилось множество полок и полочек с литературой для проведения политических занятий, папок с вырезками из газет и журналов, с соцобязательствами, с планами, методическими разработками и прочей документацией, определяющей и регламентирующей духовную и общественно-политическую жизнь экипажа.
В глаза Казанцеву, едва он просунул голову за комингс переборочного люка, бросились не у места поставленный обрез с водой и брошенная возле него на линолеум ветошь. Старшина отсека электрик старший матрос Яшин — его подчиненный, потому Казанцев никак не мог не отреагировать на такое безобразие.
— Яшин!
— Есть, товарищ лейтенант, — откуда-то из-за плюшевых занавесок угрем выскользнул щуплый и юркий Яшин.
— Эт-та что за кабак?! — пророкотал Казанцев, даже интонациями голоса стараясь подражать старпому. — Я тебе, па-де-де с тросточкой, сколько раз говорил, чтобы ты все убирал за собой своевременно?! А-а?!
— Товарищ лейтенант, это я с содой протирал корпус батарейного автомата. Еще не закончил… Сейчас закончу и уберу…
Вид у Казанцева был действительно грозный, да и появился он не ко времени: Яшин за занавеской на койке штурмана надумал побоковать, поэтому и растерялся.
— Эшь ты… — опять промелькнуло что-то старпомовское. — Тоже мне, ки-ли-ман-джа-ра…
Нагнав страху на подчиненного, Казанцев отдернул занавеску в кают-компанию. Отдернул и в замешательстве остановился: он готовился к разговору с командиром, пока шел сюда через отсеки, набрался решимости и упрямства, а здесь, оказывается, находились еще замкомбрига и незнакомый капитан второго ранга. Да. Три кавторанга на одного лейтенанта… Не очень-то поупираешься, рога враз обломают. Казанцев внутренне собрался, чувствуя, как что-то в нем натянулось и тоненько задрожало.
— Товарищ командир, лейтенант Казанцев прибыл по вашему приказанию.
И вдруг Золотухин, едва лейтенант закончил доклад, громко, на весь отсек, скомандовал ему:
— Ну-ка, ты, колоратура с зонтиком, проходи, садись!
Казанцеву будто в лицо плеснуло жаром. Он какое-то время стоял окаменевший, не понимая, шутят с ним или… или Золотухин говорит это всерьез…
— Чего колом торчишь, Мадагаскар бесхвостый?
Позорище! Ведь все это слышит Яшин! И Казанцев обиделся, даже мелко затряслись губы.
— У м-меня, т-товарищ кап-питан второго ранга, есть з-звание и фамилия…
— Да ну? — вроде бы удивился Золотухин. — Ишь ты, и звание, значит, есть, и фамилия… Ну и удивил, барсук с ходулями.
Казанцев насупился, на глаза навернулись слезы.
— Обиделись, лейтенант, на меня? Вижу, что обиделись. И правильно сделали. — Золотухин встал, подошел к Казанцеву, снизу вверх заглянул ему в повлажневшие глаза, на совсем по-детски надутые губы и, улыбнувшись, опять громко, на весь отсек, четко произнес: — Простите, пожалуйста, товарищ лейтенант, за мое хамство. — И вновь взглянул в сразу же просветлевшее лицо Казанцева. — Ну теперь вы удовлетворены?
Казанцев закивал головой:
— Да…
