Вот такие гости посещали Обломова, с другими своими знакомыми Обломов все более и более порывал живые связи.

Был в жизни Обломова и человек, которого Илья Ильич любил более всех. Этот человек «любил и новости, и свет, и науку, и всю жизнь, но как-то глубже, искреннее». Это был Андрей Иванович Штольц, который был сейчас в отлучке и которого Обломов ждал с минуты на минуту.

IV

Тарантьев старается поднять наконец Обломова с постели, и ему это удается. Он требует от Обломова, чтобы тот угостил его завтраком, сигаретами, затем берет у Обломова деньги на мадеру. Обломов жалуется гостю на свои несчастья. Тарантьев говорит, что поделом Илье Ильичу, и предлагает ему переехать завтра же к куме его на Выборгскую сторону. Обломов отказывается, так как это очень далеко: нет театров, магазинов поблизости. Тарантьев говорит Илье Ильичу, что тот уже давно никуда не выходит, не все ли равно, где жить, так что никуда Обломов не денется, переедет и всё тут. Затем Обломов жалуется Тарантьеву на старосту. Гость отвечает, что староста – мошенник, он выдумал недоимки, засуху, неурожай и т. д. Предлагает сменить старосту, а также самому отправиться в деревню и на месте во всем разобраться, да еще неплохо было бы написать письма. Вот пусть Обломов сядет и вместе с Алексеевым прямо сейчас и напишет. Обломов и слышать не хочет, чтобы ехать в деревню. Тарантьев возмущен безволием Ильи Ильича, говорит, что пропадет тот. Обломов говорит, что если бы тут был Штольц, он бы мигом все уладил. Из-за этой фразы Тарантьев вспыхивает, ему не нравится, что какой-то немец дороже Обломову, чем он – Тарантьев. Обломов просит уважать Штольца, так как он рос вместе с ним. Напоследок Тарантьев просит, чтобы Обломов дал ему свой фрак, потому что нечего на свадьбу надеть. Обломов соглашается, но Захар не дает фрак. Обиженный Тарантьев уходит. Алексеев предлагает Обломову писать письма, но тот говорит, что после обеда займется всем. Алексеев уходит, а Обломов, подобрав под себя ноги, погрузился не то в дремоту, не то в задумчивость.

V

Обломов, дворянин родом, коллежский секретарь, вот уже 12 лет живет безвыездно в Петербурге.

Сначала он жил в небольшой квартире, но когда умерли его родители и он стал единственным наследником, он снял квартиру побольше. Тогда он был еще молод и полон стремлений, желаний и мечтаний. Но шли годы, а он так ничего и не сделал, только располнел, все еще находясь «у порога своей арены, там же, где был десять лет назад».

Особенно озадачила его служба. Он полагал, что чиновники – это большая семья, а служба – какое-то семейное занятие. Но все оказалось не таким: все на службе куда-то торопились, не разговаривали друг с другом, все что-то требовали и поскорее. «Все это навело на него страх и скуку великую. „Когда же жить? Когда жить?“ – твердил он». Так Обломов прослужил два года. Протянул бы он и третий год, если бы не один случай. Однажды он отправил важную бумагу вместо Астрахани в Архангельск, его ждало наказание. Но Обломов не стал дожидаться кары, а ушел домой и прислал позже медицинское свидетельство. В этой справке Обломову предписывалось не ходить на службу и воздержаться от умственных занятий и всякой деятельности вообще. После выздоровления Обломов подал в отставку. Более он уже никогда не служил.

Роль в обществе тоже не удалась. Он радовался вечерам, получал немало благосклонных женских взглядов. Он старался держаться на расстоянии от дам, в особенности от «бледных, печальных дев, большею частию с черными глазами». Его душа ждала какой-то чистой девственной любви, но с годами, кажется, перестала ждать. Простился со временем Илья Ильич и с друзьями.

Теперь более ничто не тянуло его из дома, «и он с каждым днем все крепче и постояннее водворялся в своей квартире». Он перестал посещать вечера, потом стал бояться сырости, а потому выходил из дому только утром, а позже и вовсе перестал выходить.

И только Штольцу удавалось вытащить Обломова из дома. Но Штольц часто отлучался из Петербурга, а без него Обломов вновь погружался в уединение.

Постепенно Обломов отвык от жизни, от суеты, от движения.

VI

Что же он делал дома?

Иногда читал, но книги быстро надоедали ему, так как охлаждение быстро овладевало им.

Он не понимал, что он будет делать со всем этим багажом знаний в Обломовке.

Зато задели Обломова за живое поэты, и «он стряхнул дремоту, душа запросила деятельности». Штольц, как мог, старался поддерживать в Обломове этот порыв. Но стремление к деятельности быстро улетучилось, и Обломов вновь погрузился в свою дрему.

Он окончил учебное заведение, но не сумел на практике применить свои знания. «Жизнь у него была сама по себе, а наука сама по себе». И тогда Обломов понял, что его удел – семейное счастье и заботы об имении. Дела же в имении с каждым годом шли все хуже и хуже, Обломову надо было самому поехать туда. Но он все откладывал и откладывал, придумывая разные причины, мешавшие ему.

В голове своей Илья Ильич строил план переустройства имения. Он трудился над ним, не жалея сил. Как проснется утром, лежит и думает, что-то соображает, «пока, наконец, голова утомится от тяжелой работы и когда совесть скажет: довольно сделано сегодня для общего блага».

Но не был Обломов чужд и всеобщих человеческих скорбей, он даже иногда плакал над бедствиями и страданиями человеческими. Случалось, что он наполнялся ненавистью ко лжи, к клевете, и тогда он готов был вершить великие дела, совершать подвиги. Но солнце склонялось к закату, день заканчивался, а вместе с ним заканчивались и мечты Обломова.

А наутро все повторялось. Он много раз воображал себя каким-нибудь непобедимым полководцем, творящим добро на земле. Но никто не видел этой внутренней жизни Ильи Ильича, кроме Штольца, но того часто не было в Петербурге. Другие же думали, «что Обломов так себе, только лежит да кушает на здоровье, и что больше от него нечего ждать; что едва ли у него вяжутся и мысли в голове». Еще Захар знал, конечно, внутренний мир своего барина. Но он считал, что живут они с барином правильно, и иначе жить не следует.

VII

Захару было за пятьдесят. Он принадлежал двум эпохам, которые наложили на него свой отпечаток. «От одной перешла к нему по наследству безграничная преданность дому Обломовых, а от другой, позднейшей, утонченность и развращение нравов».

Он постоянно лгал барину, любил выпить и посплетничать, помаленьку воровал деньги, ел то, что слугам не положено, расстраивался, когда барин доедал все до крошки, не оставив ничего на тарелке.

Он был неопрятен, редко мылся, брился, был очень неловок, постоянно все разбивал. Все эти качества происходили лишь оттого, что получил он свое воспитание «в деревне, на покое, просторе и вольном воздухе».

Он делал только то, что однажды принял в круг своих обязанностей, нельзя было заставить его сделать что-то более того. Но, несмотря на все это, выходило, что он был преданный своему барину слуга. Он мог умереть ради барина, но если бы, например, нужно было просидеть у постели барина всю ночь, и от этого зависела бы жизнь последнего, Захар непременно бы заснул.

Наружно Захар никогда не выказывал подобострастия Обломову, но ко всему, что имело отношение к Обломовым, он относился трепетно, все это было близко, мило, дорого ему.

Илья Ильич привык к тому, что Захар всецело предан ему, и считал, что иначе и быть не может. Но Обломов уже не питал к Захару дружеских чувств, как прежние господа, он даже часто ругался со своим слугой.

Обломов тоже надоедал Захару. Еще с детства барчонка Захар был приставлен к нему в качестве дядьки, а потому почитал себя только предметом роскоши. От этого он, одев барчонка утром и раздев его вечером, целыми днями ничего не делал.

Захар был ленив, поэтому когда на него в Петербурге навалилось все хозяйство Обломова, он стал угрюмым, грубым и жестоким, постоянно брюзжал, ворчал, препирался с барином.

Захар и Обломов давно знали друг друга, и связь между ними была неистребима. Они не представляли жизнь друг без друга. Как Обломов не вставал бы с постели, не ел, не был бы одет без Захара, так и Захар не представлял себе другого барина и другого существования, кроме как поднимать, кормить и одевать Обломова.