— Черт бы вас побрал всех, — клял Семен, — и деток и матушку! Нарожала. Им свадьба, веселье, а я хлюпайся.

Но смирился-успокоился. Собрался и пошел в тайгу,..

Подвернув ногу, он расстроился совсем и твердо решил оставить затею с клюквой. Лежал, поминая бога. А гут пришел брат. Когда Семен увидел его, первой мыслью было — зачем он сюда? Кто дорогу показал? Он редко вспоминал Михаила, а если и вспоминал, так не добром. Не ждал и не знал, придет ли тот нынче в Юргу. В тайгу вместе они не ходили, Лоскут обычно брал ягоду вблизи деревни. Собирал несколько ведер — на семирублевые штаны, на выпивку с мужиками. Не всерьез как-то.

Брата Семен давно считал свихнувшимся, бродягою и никогда с ним: не разговаривал по душам.

Сначала Семен думал, что брат, оставив мешки и продукты, повернет на Ближние. Но тот не уходил. Мало того, сознался, что клюквы на сей раз надо много, а зачем, не сказал. «Проигрался блатным, — решил Семен,— расплаты требуют. Нарвет, продаст...»

Клюква здесь росла в одном месте — на еланях — и была нужна самому Семену. Около ста ведер рассчитывал он взять там. Озеро — не своя изба, хотя турнуть и отсюда можно, но в первый вечер они не повздорили, может, потому только, что не выпили. Ногу выправил Семену брат, самому б ему не сладить с ногой, не догадаться, и чувствовалось, нога подживет скоро. Тогда он сам пойдет на елани. Придется делить клюкву, росшую на еланях, пополам. Ну нет! Отдавать пятьдесят ведер этому дураку Семен не собирался. Может, Фроська попросила помочь, но тогда бы так прямо и сказал. А то скрывает. «Нужно ему...» Проигрался, чего там! Рассказывал же, как проигрывался до нитки. Все снимал с себя. Ну и на этот раз. Конечно. Это надо же, в болота припер! Не мог иначе расплатиться.

И злость опять заполняла Семена. Злость на человека, который доводился ему братом, был давно чужим и все время, даже когда не было его в Юрге, — чувствовал Семен — мешал чем-то. И всегда считал Семен, что во всех его неудачах, в том, что жизнь не получилась, есть вина и Лоскута, Фроськи да Миньки. Их — и все! Проигрался, сволочь, а теперь хочешь расквитаться моей клюковкой. Ладно, посмотрим, с чем ты вернешься вечером! Молодой еще против брата, хоть и по лагерям живал.

И Семен решил дождаться вечера, узнать: как возвратится брат? Если пустым придет, то что станет делать утром? Опять искать? Вряд ли. Утром его и надо направить на Ближние. А если с клюквой? Если он уже бузует там? Тогда что? Действительно, что тогда? Открыться? «Моя клюква», — сказать?..

Лоскут в это время был на еланях. На ягоду он наткнулся во второй половине дня, избродив довольно, есть и пить хотелось, но возвращаться к избушке он медлил. Чуял, должна быть где-то неподалеку от озера клюква, но не ведал, в какой стороне. Если бы Семен пришел на озеро просто так, как приходил он постоянно: пострелять рябчиков, половить рыбы, — другое дело! Но он захватил мешки, и много, значит, разведал заранее, да и Фрося ясно сказала — ушел рвать.

Что Семен хитрит, понятно было сразу: затаил участок. Лоскут очень-то и не рассчитывал на него, важно было самому найти свою деляну и рвать независимо. И он решил исходить как можно больше сегодня, завтра, полдня завтра, а уж если не попадется, тогда впору и на Ближние. Побегаем, поищем. Не может быть, что нету ягоды совсем.

Эти места Лоскут знал плохо, был всего раз, давно, заходил посмотреть. Но, умея ходить по тайге, держал он в памяти, что где от него находится, и не боялся заплутать.

Сначала Лоскут взял от избушки на юго-запад по совету Семена, подозревая, что тот, как птица от гнезда, уводит его от клюквы. Дошел до Горелого острова, сунулся, как подсказывал брат, через болотце к сосняку и ухнул в трясину. «Понятно, — подумал он, хватаясь за сосенку, — умен ты, но и мы не дураки. Хороши твои советы, братка. По дороге к озеру не утоп, так здесь скроет».

Вылез и, не переобуваясь, краем болота, то углубляясь в мелкий сосняк, то выходя обратно, далеко прошел, огибая озеро с восточной стороны. Но здесь начинались топи, которыми Лоскут пробирался от деревни. Своим же следом он снова вернулся к Горелому острову, пересек его ровно на закат, до самой голей — широкого пространства, поросшего карликовой березкой. По голеям клюква никогда не росла, переходить ее — вдали виднелся такой же сосняк — не хотелось, и Лоскут краем пошел на север, не слишком забирая в лес. Ничего. Лоскут стал ходить челноком, рыская влево-вправо, забрался далеко от озера в бор, где клюквы не могло и быть, и стал полукругом клонить влево. И набрел на елани.

Елани, ровные моховые полянки, лежали и чистом мелком соснячке, концами спускаясь к голее. Полянки соединялись рукавами: восемь насчитал их Лоскут. Всюду клюквы было много и густо, будто кто рассыпал ее и разровнял ладонями. Лоскут засмеялся, чувствуя озноб от удачи, сел на поваленный ствол и некоторое время сидел так, любуясь, как красиво по зеленому мху лежит красная ягода. Встав, еще раз охватил полянки, взял круг шире, надеясь найти другие, но еланей не оказалось, он вернулся, возле края самой малой опустился на колени и стал проворно рвать, не пропуская ни единой, отбирая самую спелую для себя — есть и пить хотелось давно. Он давил ягоду языком, деснами, морщился, кривил рот и сладко сглатывал. Ел, пока не набил оскомину. Голод немного притупился. Такую клюкву комбайном собирать втрое быстрее, — подумал Лоскут, передвигаясь на коленях.— Да мы и руками. И руками ничего. Было бы что рвать. Можно и руками».

Своего «комбайна» Лоскут не имел — у Семена заметил под нарами, но видел, как рвут ими, и не понравилось ему. Мусора много попадает при таком сборе. Покупают тогда клюкву неохотно, и перед продажей приходится по ягодке перебирать. Лоскут всегда брал руками, чисто и сноровисто, не хуже, чем бабы, — те, не все, правда, но быстро рвут. Одни раз ходил Лоскут с бабами на болота. Показал, как рвет он...

Собирал Лоскут в литровый котелок, а потом пересыпал в мешок. Набрал двадцать котелков — два ведра полных, — глянул на солнце и, не отдыхая, пошел к избушке. Дорогой думал, как расскажет сейчас брату о еланях и о том, для чего ему нынче нужно много клюквы. Не может быть того, чтобы Семен не знал еланей. За пять то лет! Небось каждое дерево на ощупь угадает! «Посмотрим, как обернется, — решил он. — А вдруг заявит: моя? Тогда что? Искать заново? А где? Тайга большая, да не всюду растет. Кажись, везде обежал уже. Ну, что он скажет? Надо поласковее с ним». — Лоскут остановился, поправил мешок, накурил. Есть не хотелось. Тело было легким, сухим, выносливым. Быстрее к озеру...

Если у брата к утру нога подживет, пойдут они вдвоем. А нет — так одни станет рвать, потом поделят. Пополам, не обидно чтоб. Пятнадцать мешков у них, в каждый по семь ведер чистой войдет, вот уже больше ста ведер. На еланях, как определил Лоскут, столько же и нарвать можно. Ну, меньше чуть, а то и больше ведер на десять, не помешает. Клюква сильная, два ведра набрал, а выбрал круговянку малую возле колеи. Пусть ровно сто! По пятьдесят каждому. Заготовителю отдать — пятьсот рублей на руки. Старыми — пять тысяч. Лоскут всегда деньги на старые мерил, больше выходило. Маловато, конечно. На избу, однако, хватит. Нет, на зиму надо в квартиранты идти. Поработать на скотном дворе, добавляя ежемесячно к этим рублям, да не пить — к весне можно избой, хозяйством обзавестись свободно. За зиму он избу себе присмотрит. На берегу бы. На другом краю от Семена. С огородом...

К озеру вышел засветло. Шагнул из-за избушки, веселый, штанина одна порвана — за сук зацепился, — издали заговорил с братом. Семей сидел спиной к лодке, насупясь, боком к избушке. Он уже знал, что Лоскут приближается, —- собака прибежала — и ждал, гадая: порожний тот или с клюквой. «Гос-споди, да что же ты меня всегда...»

— Братка! — крикнул, подходя, Лоскут. — А клюкву я нашел все-таки! Кружил-кружил, бегал-бегал, ну, думаю, возвращаться пора. Повернул, гляжу — елани. А там ягода...