Из меня словно выдернули клапан. Воздух со свистом вышел. Я переставляла ноги, как во сне, панически боясь обернуться и мучительно желая это сделать. Обернулась. Никого. Равнодушная толпа обтекала меня, по вечернему лояльные граждане не пихались локтями, не обзывали меня росомахой, никто не мешал мне сомнамбулой маячить посреди тротуара. Темнело. Я так и не рискнула ни поймать машину, ни спуститься в метро. Держась освещенных и людных пространств, я прибыла домой почти ночью. Примерно на полпути взгляд отстал от меня, но это уже ничего не меняла. Кажется, я сошла с ума. «Доигралась», — встрял с неуместным сочувствием внутренний голос.

— Ну где же тебя носит? — Лешкины глаза сверкали от гнева, но вместе с них прыгали хитрые бесенята, — телефон отключила, с работы давно ушла. Насть, имей уважение к старшим! Мы с Сашей уже отчаялись тебя дождаться?

— С кем? — не врубилась я.

— Сюрпрайз, — в прихожую влетела загорелая до коричневого глянца, худая и ошеломляюще красивая Санька.

Кажется, для сегодняшнего дня это было уже слишком. Последние форпосты моей нервной системы рухнули и я разрыдалась прямо в коридоре. Санька к счастью решила, что от радости. Но Лешку так просто было не провести. Волевым решением изолировав меня в спальне, он минут сорок сидел рядом и просто держал за руку, делился силами. Честно говоря, я всегда была уверена, что истинная щедрость мужчины не в том, как легко он расстается с деньгами, а в том, насколько охотно он готов дарить тепло души. Правда, по жизни, это часто взаимосвязано.

Выйдя, наконец, к накрытому Санькой столу, я первым делом отчитала ее, что свалилась она как снег на голову без предупреждения. У меня не мыто, не чищено, в холодильнике — недельной свежести запасы. И сама я — лот-аутсайдер на аукционе подержанных девушек.

— Ой, да расслабься. Я хотела эффектного явления народу. Так и было спланировано, ты приходишь усталая с работы, а тут я, пир горой и все счастливы!

— Спасибо, Санькин, я оценила, — искренне сказала я.

После того, как мы выпили зубодробительно кислого кьянти, отведали пересоленной миланской колбасы и отставив в сторону и то, и другое, достали из бара доброй русской водки, а из морозилки шматок украинского сала, жизнь заиграла свежими красками.

К счастливой жизни с Олегом Санька шла так трудно и долго, что я думала — сломается, не осилит последний решающий этап. Мужик несколько лет метался, пребывал в почти истерическом состоянии. Он одинаково боялся и старой жизни, и новой, он раздваивался на конфликтующие друг с другом части, он мучал себя, Саньку, всех, кто так или иначе попадал в круг их истории. Но в итоге наши победили. Санька цвела и пахла, на ее лице светилась огромная неоновая вывеска «Жизнь удалась».

— Слушайте, как я отвыкла от Москвы, просто поразительно, — щебетала она, густо намазывая тонкий ломтик ветчины ядреной горчицей.

— Соблазнилась на сладкие итальянские кущи? Продала родину за стакан красного вина? — ехидничал Лешка.

— Нет, Леха, — парировала слегка осоловевшая Санька, — не за вино, не за комфорт. За солнце, веришь? Вот в чем Италию никто никогда не переплюнет, это в солнце. А какие там краски…

— А я думал, всему причиной любовь, — не унимался милый, — а ты оказывается на солнышке греться любишь.

— Любовь — это само собой. Но я тебе скажу, дорогой мой, когда климат благоприятствует, любовь жарче. Эта российская погода…. Это такой мрак. От нее одни депрессии. От нее не любовь, а тоска, не радость, а надрыв. Жить надо в тепле, это я тебе как врач говорю.

— Спасибо, коллега, учту, — Лешка под предлогом «в сон потянуло» деликатно ретировался, позволив нам пообщаться тет-а-тет.

Но общение странным образом не клеилось. Всего ничего жила Санька вдали от родины, а словно другой человек приехал. Пока она была здесь, дышала одним со мной воздухом, смотрела на те же самые лица и пила то же самое пиво в до трещинок изученном ресторанчике, мы при всей разности интересов, профессиональных и личных, умудрялись легко и просто понимать друг друга с полунамека. А сейчас… О чем ей рассказывать? Я красочно расписала нашу поездку в Германию, отдав должное красотам Рейна и сытости бюргерской жизни. Но на фоне Италии эти впечатления блекли. Другие же темы обозначить и вовсе язык не поворачивался. Ну не излагать же в деталях историю про Блюстителя? Впрочем, никакой он не Блюститель. Если мы на правильном пути и наши выводы не подпорчены Петиной фантазией, мы имеем дело с человеком, которому до морали, как до голубых Альпийский гор. Он просто получает удовольствие. Наслаждение — единственная его религия.

— Ты о чем задумалась? — спросила Санька, эгоистично не замечающая моих почти уже мертвых глаз. Казалось, что сейчас я просто рухну на стол и засну между овощным салатом и недопитой бутылкой водки.

— Все, падаю, — сказала я, — Саньк, ты прости, но мне надо чуть поспать. Иначе просто помру. Там в гостиной Лешка положил для тебя все причиндалы.

— Господи, да конечно, о чем разговор, — все-таки слегка обиделась Александра, и не сдержалась, добавила, — ну что ж ты так себя так вымотала? Я все понимаю, работа, зарплата, но ты посмотри на себя, как будто уголь на тебе месяц возили.

— Да ладно, оклемаюсь, — я не стала язвить по поводу ее неуместных комментариев в адрес моей внешности. Пошла спать. Не умывшись и даже зубы не почистив.

Лешка беспокойно ворочался на своей половине кровати. Хотел что-то сказать, но видимо не решался.

— Лешь, ты чего, — легонько пихнула я его в бок.

— Настюш, сил нет на этот твой рабочий беспредел смотреть, — о господи, сейчас он опять примется дудеть в свою дуду, — ну хочешь я тебе помогу? Я не знаю чем, но я попробую. Все-таки я считаюсь неплохим специалистом, а вы явно имеете дело с моим клиентом.

Я благодарно обняла его и заснула сном человека, которому на время отпустили все грехи.

На очереди маячила поездка в Германию. В России мы выходили уже все тропки, до дыр сносив башмаки терпения. А ни одного кандидата на страшную роль у нас не было. Вернее их было слишком много, а это все равно что никто. Гипотезы, предположения скользили мелким песком сквозь пальцы. Я решила, что все-таки подчищу все хвосты и уж потом вниму все более явным намекам Гришки. Он был уверен, что именно мне надо было лететь и там, под надежной охраной немецких коллег, как следует принюхаться к местности. У Гришки была одна не бесспорная, но любопытная теория. Он считал, что когда дело стопорится, надо пускать вперед дурака. Или женщину. Всем известно, что фору женской логике может дать разве что генератор случайных чисел. Но в ситуациях тупиковых порой именно случайное попадание обеспечивает успех.

Ваня Федоткин, спавший с лица в трудах и стараниях активно предлагал свои услуги. Ему было обидно, что его не берут в «серьезное дело».

— Я уже отчаялся за этой Любочкой следить, — стонал он, — ну сколько можно?

— Что она на этот раз учудила? — посмеиваясь, спросила Лизавета.

— Ой, не спрашивайте. Скоро отчет напишу и сдам клиенту, пусть сам с женой разбирается. Третьего дня они с кавалером по пивным ходили, да не по приличным, а по самым натуральным «рыгаловкам», где водка паленая на разлив и салат с тараканами.

— Носит ее нелегкая, — понимающе вздохнула Лизавета, — чего бабе неймется?

— Вот именно! — возмущался Ваня, — устал я, Анастасия Петровна, от этой рутины. Возьмите меня с собой, пожалуйста. Я вам верой и правдой служить буду.

— А что, Настюх, возьми мальца, — поддержал инициативу Григорий.

Тащить Федоткина с собой особого желания не было. Но и поводов отказать не находилось. Опять же, вдвоем сподручнее. Cтрах, поселившийся во мне, отравлял существование.

Решив включить стажера в наши дружные ряды, мы вывалили перед ним все наработанные документы. Лизавета, бывшая в курсе подробностей работы, крутилась рядом. Уже и в прессу просочилась информация, и слухи по городу поползли. Как почти всегда бывает, народная молва до неузнаваемости трансформировала сюжет. Трупов, согласно фольклору, было уже больше десятка, поговаривали, что маньяк специально выискивает самых симпатичных мужей и жен, у которых все в порядке и таким образом мстит за свою поломанную личную жизнь.