Они были богаты, я – беден, так что преследовать их мне было нелегко. Когда я прибыл в Лондон, в кармане у меня не оставалось ни гроша, пришлось снова приниматься за работу. Ездить верхом и править лошадьми для меня так же естественно, как ходить, поэтому я предложил свои услуги владельцу извозной конторы и вскоре получил место. Каждую неделю я отдавал хозяину определенную сумму, а все, что зарабатывал сверх того, оставлял себе. Впрочем, мне редко что перепадало, однако худо-бедно концы с концами я сводил. Самым трудным было освоиться в Лондоне, потому что из всех лабиринтов, когда-либо придуманных человеком, этот город представляет собой самый запутанный. Тем не менее, вооружившись картой и запомнив, где находятся основные гостиницы и вокзалы, я вскоре уже неплохо ориентировался.
Понадобилось некоторое время, чтобы разузнать, где остановились разыскиваемые мной джентльмены, но я не оставлял усилий и напал на их след. Они жили в Кэмберуэлле, в пансионе на другом берегу реки. Найдя их, я твердо решил, что теперь уж не упущу. Чтобы они меня не узнали, я отрастил бороду и следовал за ними по пятам в ожидании удобного случая. Больше скрыться от меня я бы им не позволил.
Тем не менее однажды это едва не случилось. Куда бы они ни отправились, я всегда сидел у них на хвосте. Иногда ехал за ними в кебе, порой следовал пешком. Первое было предпочтительней, потому что так они не могли улизнуть от меня, взяв извозчика. Зарабатывал я теперь лишь рано утром и поздно вечером и, конечно, задолжал хозяину. Но меня это не заботило, поскольку у меня по-прежнему оставалась возможность не спускать глаз с тех двоих.
Между тем они оказались весьма хитры. Должно быть, они не исключали того, что их выслеживают, поэтому никогда не выходили поодиночке и никогда – после наступления темноты. Две недели, каждый день, я колесил за ними повсюду, но ни разу не видел, чтобы они где-нибудь появились врозь. Дреббер большую часть времени был пьян, однако Стэнджерсон всегда оставался начеку. Ни на рассвете, ни на закате дня мне ни разу не представилось ни малейшего шанса; но это не обескураживало меня, внутренний голос подсказывал, что развязка не за горами. Я опасался только того, что моторчик у меня в груди заглохнет раньше, чем я завершу свое дело.
И вот однажды вечером я ехал по Торки-террас, той самой улице, где они квартировали, и увидел, что у входа в пансион стоит кеб, в который уже уложены вещи. Через несколько минут вышли Дреббер и Стэнджерсон, сели в экипаж и отбыли. Я хлестнул лошадь и последовал за ними на расстоянии, но так, чтобы не упускать их из виду. Решил, что они переезжают на другую квартиру. Возле Юстонского вокзала они остановились. Я попросил какого-то мальчишку присмотреть за моей лошадью, вышел за ними на перрон и услышал, что они интересуются ливерпульским поездом. Железнодорожный служитель сообщил им, что поезд только что ушел, а следующий отправится лишь через несколько часов. Стэнджерсона это, похоже, расстроило, зато Дреббер казался скорее довольным. В вокзальной сутолоке я незаметно подкрался настолько близко к ним, что слышал весь их разговор. Дреббер сказал, что у него есть одно личное дело, и попросил своего спутника подождать его. Стэнджерсон запротестовал, напомнил, что они должны всегда держаться вместе. На это Дреббер ответил, что дело у него весьма деликатного свойства, поэтому свидетели ему не нужны. Я не разобрал слов секретаря, но его хозяин разразился в ответ на них грубой бранью и напомнил ему, что он всего лишь слуга, которому платят деньги, а посему не смеет совать свой нос куда не следует. Видимо, поняв, что спорить бесполезно, Стэнджерсон ограничился тем, что предложил следующее: если Дреббер опоздает на последний поезд, они встретятся в гостинице «Холидей». Заверив его, что будет на перроне не позже одиннадцати, Дреббер покинул вокзал.
Настал момент, которого я так долго ждал. Враги были теперь у меня в руках. Вдвоем они могли защитить друг друга, порознь каждый оказывался в моей безраздельной власти. Тем не менее не следовало проявлять опрометчивости и портить дело. План я выработал давно. Месть не принесет удовлетворения, если обидчик не осознает, от чьей руки и за что принимает кару. Согласно моему плану, я должен был сделать так, чтобы человек, причинивший мне горе, понял: это возмездие за его давний грех. Несколькими днями раньше пассажир, ездивший осматривать пустующие дома на Брикстон-роуд, обронил в моем экипаже ключ от одного из них. Ключ я вернул ему в тот же вечер, но сделал с него слепок, а позднее и дубликат. Таким образом, в моем распоряжении оказалось по крайней мере одно место в этом огромном городе, где я мог без помех осуществить свой план. Теперь предстояло решить непростую задачу: как заманить Дреббера в этот дом.
По дороге Дреббер зашел в одну, потом в другую пивную, в последней он провел с полчаса, а вышел сильно навеселе и заметно шатался. Прямо передо мной стояла пролетка, он сел в нее, а я поехал следом так близко, что моя лошадь почти касалась носом ее запяток. Громыхая по булыжникам, мы пересекли мост Ватерлоо и несколько миль тряслись по улицам, пока, к моему изумлению, не очутились у того самого дома, где еще недавно квартировали мои недруги. Я представить себе не мог, зачем понадобилось Дребберу туда возвращаться, но, остановившись неподалеку, увидел, что он вошел именно в этот дом. Дайте мне, пожалуйста, попить, – попросил Хоуп. – У меня в горле пересохло. – Я налил ему стакан воды, и он залпом осушил его. – Теперь лучше, – сказал он. – Так вот, я ждал с четверть часа, может, чуть больше, когда в доме вдруг послышался шум – будто там происходила драка. В следующий момент дверь распахнулась, и появились двое мужчин: одним из них был Дреббер, другого, молодого, я никогда прежде не видел. Этот парень держал Дреббера за шкирку и, когда они подошли к краю ступенек, дал ему такого пинка, что тот отлетел чуть ли не к противоположному тротуару. «Эй ты, пес! – закричал парень, потрясая палкой. – Я тебе покажу, как оскорблять благородную девушку!» Он был в таком бешенстве, что непременно огрел бы Дреббера своей дубиной, если бы тот, как поджавшая хвост дворняжка, не бросился бежать со всех ног. Добежав до угла, он заметил мой кеб, помахал мне и, когда я подъехал, вскочил в кабину. «В гостиницу «Холидей»!» – скомандовал Дреббер.
Теперь, когда мерзавец оказался в моем собственном кебе, сердце у меня так забилось от радости, что я испугался, как бы оно не разорвалось раньше времени. Я медленно поехал вперед, мысленно взвешивая, как лучше поступить. Можно было, конечно, вывезти его за город и в каком-нибудь безлюдном месте поговорить с ним напоследок «по душам». Я почти уже решил так и сделать, но тут он сам подсказал мне другой выход. Дреббера снова обуяла жажда, поэтому он велел мне остановиться у пивного бара и ждать его. Из бара он вышел перед самым закрытием настолько пьяным, что я понял: он – мой.
Не думайте, что я собирался хладнокровно прикончить его, хотя, поступи я так, это было бы только справедливо. Но не этого я хотел. Я давно уже решил дать ему шанс поиграть со смертью и, возможно, выиграть. Скитаясь по Америке, я чем только не занимался и как-то служил сторожем и уборщиком в лаборатории Йорк-колледжа. Однажды профессор читал там лекцию о ядах и продемонстрировал студентам некий алкалоид, как он назвал его, выделенный им из яда, которым южноамериканские индейцы пропитывали наконечники своих стрел. Этот алкалоид, по словам профессора, настолько ядовит, что один гран его вызывает мгновенную смерть. Я заметил склянку, в которой хранилась отрава, и, когда все ушли, немного отсыпал из нее. Я был неплохим провизором, поэтому приготовил растворимые в воде пилюли, добавил к ним алкалоид и поместил их в одну коробочку, а в другую положил неотличимые на вид, но безвредные пилюли. Я решил, что, когда придет мой час, заставлю обоих джентльменов вытащить одну из двух пилюль – на их выбор, – а сам приму оставшуюся. Это будет такая же смертельная, но куда менее шумная дуэль, чем стрельба из пистолета через носовой платок. С тех пор я всегда держал эти коробочки при себе, и вот представился случай воспользоваться ими.
