– Мамы нет. Но скоро, думаю, ты увидишься с ней.

– Нет? Как это? – удивилось дитя. – Она же не попрощалась со мной; даже когда мама уходит к тете пить чай, она всегда говорит мне «до свидания», а теперь ее нет уже три дня. Ой, как хочется пить! У тебя нет воды? И чего-нибудь поесть?

– Нет, милая, ничего нет. Потерпи немного, скоро все будет хорошо. Положи головку мне на колени, тебе станет легче. Мне трудно говорить, губы пересохли, но лучше тебе знать правду. А что это у тебя такое?

– Это такие хорошенькие штучки! Видишь, какие они красивые? – радостно воскликнула девочка, протягивая мужчине два кусочка сверкающей слюды. – Когда мы вернемся домой, я подарю их братцу Бобу.

– Скоро ты увидишь куда более красивые вещи, – заверил ее мужчина. – Только подожди чуток. Я вот что хотел тебе сказать… Ты помнишь, как мы ушли с реки?

– Да, помню.

– Видишь ли, мы надеялись, что скоро придем к другой. Но что-то случилось – то ли компас сломался, то ли карта была неправильная, то ли еще что, но к другой реке мы так и не вышли. Вода у нас кончилась. Осталось лишь несколько капель для таких малышей, как ты, и… и…

– И тебе нечем было умыться, – подхватила девчушка, укоризненно глядя на его перепачканное лицо.

– Да, ни умыться, ни попить. И тогда мистер Бендер[27] умер первым, за ним индеец Пит, потом миссис Макгрегор, потом Джонни Хоунс, а потом, милая, твоя мама.

– Так мама тоже умерла? – вскрикнула девочка и, закрывшись фартучком, горько заплакала.

– Да, все умерли, кроме нас с тобой. Мне показалось, что в этой стороне может быть вода, поэтому я взвалил тебя на плечо и понес. Но, похоже, и тут ее нет. Так что, видать, надеяться нам особо не на что.

– Значит, мы тоже умрем? – спросило дитя, успокаиваясь и поднимая заплаканное личико.

– Боюсь, к тому идет.

– Почему же ты сразу не сказал? – весело рассмеялась девчушка. – Ты меня так напугал. Раз мы тоже умрем, значит, снова увидим маму.

– Да, милая, скоро ты увидишь ее.

– Ты тоже. И я расскажу ей, какой ты был добрый. Вот увидишь, она встретит нас на небесах с большим кувшином воды и целой кучей гречишных лепешек, горячих и намазанных маслом с обеих сторон, как любим мы с Бобом. Сколько нам еще ждать?

– Не знаю. Не очень долго. – Глаза мужчины были прикованы к северной части горизонта. Там, на фоне неба, появились три маленькие точки, которые с каждой секундой увеличивались, стремительно приближаясь, и наконец превратились в трех огромных птиц. Сделав несколько кругов над головами путников, они уселись на утесе напротив, чуть повыше. Это были грифы, стервятники Запада, безошибочно чующие смерть и слетающиеся на добычу.

– Петушки и курочки, – обрадовалась девочка, показывая пальчиком на зловещих птиц, и захлопала в ладоши, чтобы заставить их взлететь. – Скажи, а эту землю тоже создал Господь?

– Конечно. Он создал все, – ответил мужчина, крайне удивленный столь неожиданным вопросом.

– Нет, Он создал Иллинойс, Он создал Миссури, – продолжала девочка, – а эту землю создал, наверное, кто-то другой. Потому что она не такая хорошая: он забыл про воду и деревья.

– Может, помолишься? – неуверенно предложил мужчина.

– Так еще же не пора спать, – удивилась девочка.

– Не важно. Еще действительно рановато для вечерней молитвы, но Он не будет в претензии, поверь мне. Прочти те молитвы, что всегда читала на ночь там, в повозке, когда мы ехали по прериям.

– А ты? Ты разве не будешь читать молитву? – Девочка удивленно подняла бровки.

– Да я уж все их позабыл, – признался мужчина. – Последний раз молился, когда был ростом с половину этого ружья. Впрочем, никогда не поздно попробовать еще раз. Ты молись вслух, а я встану рядом и буду повторять за тобой.

– Тогда тебе нужно опуститься на колени, и мне тоже, – сказала малышка, расстилая шаль. – Теперь сложи руки вот так, и тебе станет хорошо.

Странное это было зрелище, если бы его наблюдал кто-нибудь, кроме грифов: на расстеленной узкой шали рядком стояли на коленях двое путников – лепечущий ребенок и бесстрашный, закаленный жизнью авантюрист. Их лица, круглое детское и изможденное мужское, были обращены к безоблачному небу в горячей мольбе, возносимой тому суровому Существу, с которым ребенок и мужчина остались теперь один на один, и их голоса – один тоненький и чистый, другой низкий и хриплый – сливались, взывая о милосердии и прощении. Окончив молитву, они снова уселись в тени скалы и сидели так, пока ребенок не уснул, прильнув к широкой груди своего заступника. Тот некоторое время оберегал невинный покой ребенка, но постепенно усталость одолела и его: ведь три дня и три ночи он не позволял себе ни сна, ни отдыха. Отяжелевшие веки мужчины медленно опускались на усталые глаза, голова клонилась все ниже и ниже на грудь, и наконец седеющая борода переплелась с золотистыми кудряшками его маленькой спутницы – оба забылись глубоким сном без сновидений.

Если бы странник пободрствовал еще с полчаса, перед его взором предстало бы странное зрелище. Далеко-далеко, на самом краю соляной равнины, поднялось крохотное облачко пыли, поначалу такое призрачное, что его трудно было различить на фоне марева, висевшего над горизонтом, но мало-помалу оно становилось выше и шире, пока не превратилось в плотную, отчетливо видную тучу. Эта туча продолжала увеличиваться в размерах, и в какой-то момент стало очевидно, что столько пыли могло поднять только огромное скопление движущихся вместе живых существ. Находись наблюдатель в более плодородной местности, он подумал бы, что навстречу ему несется крупное стадо бизонов, из тех, что пасутся в прериях. Но в такой дикой безводной пустыне это было совершенно немыслимо. По мере того как пыльный вихрь приближался к одинокой скале, под которой укрылись два неприкаянных путника, сквозь густую завесу начали вырисовываться верхушки полотняных тентов, натянутых над повозками, и фигуры вооруженных всадников, а еще через какое-то время картина обозначилась полностью: это был направлявшийся на запад караван. Но какой! Когда головная его часть достигла подножия горы, хвост все еще терялся за горизонтом. Вереница с трудом продвигавшихся вперед телег и крытых повозок, мужчин, пеших и верховых, бесчисленных женщин, которые брели, сгибаясь под тяжестью своей ноши, и детей, либо ковылявших рядом с повозками, либо выглядывавших из-за пологов добела выгоревших на солнце парусиновых тентов, растянулась вдоль всей огромной равнины. Похоже, это была не обычная группа переселенцев, а единое племя кочевников, вынужденное под давлением обстоятельств искать новое пристанище. Воздух наполнился какофонией лязгающих и грохочущих звуков, объединивших гул голосов огромной людской массы, скрежет колес и ржание лошадей. Но даже эти громкие звуки не разбудили двух утомленных путников, прикорнувших на склоне горы под нависающей скалой.

Колонну возглавляли десятка два или больше вооруженных винтовками суровых всадников с каменными лицами, в строгой темной домотканой одежде. Поравнявшись со скалой, они остановились и устроили между собой короткий военный совет.

– Родники должны находиться справа, братья, – сказал один из них, гладко выбритый мужчина с упрямой линией губ и заметной проседью в волосах.

– Справа от Сьерра-Бланки – стало быть, мы на пути к Рио-Гранде[28], – отозвался другой.

– Не бойтесь, без воды мы не останемся! – воскликнул третий. – Тот, кто мог высечь ее из камня, не покинет Свой избранный народ и теперь.

– Аминь! Аминь! – подхватили остальные.

Они собирались уже снова двинуться в путь, как вдруг один из самых молодых и зорких вскрикнул и указал на острую скалу, возвышавшуюся над дорогой. Зацепившись за край, на ней трепетал маленький розовый лоскуток, резко контрастировавший с унылым серым камнем. При виде этого яркого пятна мужчины придержали лошадей и вскинули винтовки; на подмогу авангарду из задних рядов тут же поспешили другие всадники. По колонне тревожно пробежало слово «краснокожие».