Я принес собачку. Хриплое затрудненное дыхание и остекленевший взгляд животного свидетельствовали о том, что конец его близок. По матово-белому носу терьера нетрудно было догадаться, что он давно перешагнул порог своего земного собачьего срока. Я осторожно опустил его на подушечку для ног, лежавшую на ковре.

– Сейчас я разрежу одну из этих пилюль пополам. – Взяв перочинный нож, Холмс привел свои слова в исполнение. – Одну половинку кладем обратно в коробочку, она нам еще может пригодиться. Другую положим в стакан и зальем чайной ложкой воды. Как видите, наш друг доктор совершенно прав: пилюля сразу растворилась.

– Это, конечно, очень интересно, – сказал Лестрейд, явно подозревающий, что над ним издеваются, – но какое отношение это имеет к смерти мистера Джозефа Стэнджерсона?

– Терпение, мой друг, терпение! Скоро вы увидите, что это имеет к ней самое прямое отношение. Добавим чуточку молока, чтобы подсластить жидкость, и угостим ею собачку; угощение должно ей понравиться.

Продолжая говорить, Холмс вылил содержимое стакана в блюдце, поставил его перед терьером, и тот быстро вылакал смесь. Серьезность, с какой Холмс проделывал все эти манипуляции, была настолько убедительна, что мы молча внимательно наблюдали за собакой, ожидая необычного эффекта. Между тем ничего не происходило. Песик продолжал расслабленно лежать на подушке, все так же тяжело дыша. В его состоянии, судя по всему, не произошло никаких перемен – ни к лучшему, ни к худшему.

Холмс вынул из кармашка часы и стал следить за временем, но, по мере того как минута проходила за минутой, а результата все не было, выражение лица у него становилось все более огорченным и разочарованным. Закусив губу и нервно барабаня пальцами по столу, Холмс всем своим видом демонстрировал крайнее нетерпение. Он так волновался, что мне стало искренне жаль его. Сыщики насмешливо улыбались, несомненно, радуясь его неудаче.

– Совпадение исключено, – не выдержал наконец Холмс и, вскочив, начал широкими шагами расхаживать взад и вперед по комнате. – Нет, таких совпадений не бывает. Пилюли, существование которых я заподозрил еще после смерти Дреббера, действительно найдены на месте убийства Стэнджерсона. Однако они не действуют. Что бы это значило? Ход моих умозаключений не мог быть неверным. Это просто невероятно! Тем не менее несчастный пес все еще жив. Бог мой, так вот в чем дело! Я все понял! – С этим радостным возгласом Холмс бросился к коробочке, разрезал вторую пилюлю, растворил ее, добавил молока и подвинул блюдце под нос терьеру. Не успело несчастное создание лизнуть эту новую смесь, как по всем его четырем конечностям пробежала конвульсия и пес, вытянувшись, замер неподвижно, словно пораженный молнией.

Шерлок Холмс с облегчением сделал длинный выдох и утер пот со лба.

– Мне надо больше доверять самому себе, – сказал он. – Пора бы уже усвоить: если факт на первый взгляд противоречит всей последовательности умозаключений, это означает лишь то, что он имеет какое-то иное толкование. Из двух пилюль, находившихся в коробочке, одна представляет собой смертельный яд, другая же – абсолютно безвредна. Мне следовало догадаться об этом еще до того, как я увидел их.

Последнее замечание показалось мне настолько безосновательным, что я усомнился, в здравом ли Холмс уме. Но перед нами лежала мертвая собака, и это доказывало, что догадка моего компаньона верна. Мало-помалу туман в моей голове начал рассеиваться и забрезжило смутное понимание ситуации.

– Все это может удивить вас, – продолжал между тем Холмс, – поскольку в самом начале расследования вы недооценили важность единственного обстоятельства, которое давало реальный ключ к разгадке. Мне же посчастливилось ухватиться за него, и все, что происходило дальше, лишь подтверждало мое изначальное предположение и логически вытекало из него. Вот почему то, что обескураживало вас и, как казалось, смешивало все карты, для меня все больше проясняло дело и подтверждало мои выводы. Серьезная ошибка – путать странность с тайной. Самое обычное преступление зачастую представляется самым таинственным, потому что ему не сопутствуют ни новые, ни особые обстоятельства, способные дать пищу для размышлений и умозаключений. Это убийство было бы неизмеримо труднее раскрыть, если бы тело жертвы нашли на дороге, и картина лишилась бы того утрированного и сенсационного антуража, который делает его столь примечательным. Все эти странные детали отнюдь не усложняют расследование, напротив, упрощают его.

Мистер Грегсон, дожидавшийся окончания этой тирады с нескрываемым нетерпением, наконец не выдержал:

– Послушайте, мистер Шерлок Холмс, мы все готовы признать, что вы очень сообразительны и разработали собственный уникальный метод расследования. Но сейчас хотелось бы чего-то большего, чем абстрактные теории и поучения. Речь идет о том, чтобы схватить убийцу. Я шел своим путем и, судя по всему, ошибся. Молодой Шарпентье не может быть причастен ко второму убийству. Лестрейд преследовал своего предполагаемого преступника, Стэнджерсона, и скорее всего тоже ошибался. Вы же только сыплете намеками и даете понять, что знаете гораздо больше нашего. По-моему, мы уже имеем право спросить прямо: что вам известно об этом деле? Вы можете назвать имя убийцы?

– Вполне согласен с Грегсоном, сэр, – подхватил Лестрейд. – Каждый из нас предпринял свою попытку, и мы оба потерпели неудачу. Вы не раз с момента моего прихода повторили, что располагаете всеми необходимыми уликами. Думаю, вам не следует больше скрывать их от нас.

– Если медлить с арестом убийцы, – присоединился я к ним, – он может совершить еще какое-нибудь злодеяние.

Под нашим дружным напором Холмс, похоже, заколебался. Опустив голову и нахмурив брови, как делал всегда, когда что-то обдумывал, он продолжал мерить шагами комнату.

– Убийств больше не будет, – сказал он наконец, внезапно остановившись и подняв голову. – В этом можете не сомневаться. Вы спросили меня, знаю ли я имя преступника. Знаю. Но знать имя преступника еще не значит поймать его. А это я намерен сделать в ближайшее время. У меня есть серьезные основания полагать, что мне это удастся благодаря предпринятым заранее мерам. Но действовать надо чрезвычайно осторожно, так как мы имеем дело с очень ловким и отчаянным человеком. У него, как я уже доказал, есть сообщник, не менее искусный, чем он сам. Пока этот человек не догадывается, что его замысел раскрыт, остается шанс обезвредить его; но если у него возникнет хоть малейшее подозрение, он тут же сменит имя и вмиг растворится в четырехмиллионной массе жителей этого огромного города. Отнюдь не желая обидеть кого-либо из вас, вынужден все же заметить, что полиции подобные субъекты не по зубам, вот почему я и не прибегаю к вашей помощи. Если я потерплю неудачу, вся ответственность за провал, разумеется, ляжет на меня, в этом я отдаю себе полный отчет. Пока же обещаю, что, как только смогу рассказать вам все, не подвергая угрозе свой план, я немедленно это сделаю.

Грегсона и Лестрейда его заверения явно не удовлетворили, а уничижительный намек на несостоятельность уголовной полиции возмутил их. Первый сыщик вспыхнул до корней своих белобрысых волос, глазки-бусинки другого заблестели от негодования, но отчасти и от любопытства. Однако не успел ни один из них произнести ни слова, как раздался стук в дверь и на пороге появился полномочный представитель чумазых беспризорников, юный Уиггинс, собственной непрезентабельной и сомнительной персоной.

– Разрешите доложить, сэр, – выпалил он, прикладывая руку к несуществующему козырьку, – кеб ждет у дверей.

– Молодец, – похвалил его Холмс и, достав из ящика стола пару стальных наручников, обратился к сыщикам: – Почему Скотленд-Ярд не пользуется этой моделью? Вы только посмотрите, как легко и быстро защелкиваются на ней замки.

– Нам и старая сойдет, – огрызнулся Лестрейд. – Было бы на ком защелкивать.

– Ну что ж, вам виднее, – улыбнулся Холмс. – Пусть извозчик снесет вниз мой багаж. Уиггинс, попросите его подняться.