Однако к середине апреля кризис фактически окончился. 23 апреля Чжоу Эньлай в Бандунге уверял в дружественном отношении китайцев к американскому народу — киткомы "не хотят войны с Соединенными Штатами". Он предложил провести переговоры. Эйзенхауэр согласился, но упомянул, что переговоры возможны, "если действительно создастся возможность для нас уменьшить существующую напряженность". Чжоу продолжал примирительную линию, убеждая, что китнаци "хотят достигнуть освобождения Формозы мирными средствами, насколько это только возможно". Обстрел Квемоя и Матсу ослаб, а к середине мая полностью прекратился. 1 августа начались переговоры между американскими и китайскими представителями*22.
В течение всего кризиса Эйзенхауэр получал противоречивые советы. Он вспоминает в своих мемуарах: "Администрация получила совет Этли (ликвидируйте Чан Кайши), Идена (нейтрализуйте Кве-мой и Матсу), сенаторов-демократов (откажитесь от Квемоя и Матсу), Льюиса Дугласа (избегайте ввязывания в гражданскую войну на легальной основе), Рэдфорда (сражайтесь за Тахены, сбросьте бомбы на материк), Ноулэнда (установите блокаду побережья Китая), Ри (вместе с ним и Чан Кайши начать священную войну за освобождение)"*23. Однако он следовал единственному совету — своему собственному. И в результате по окончании кризиса оказалось: он достиг всех своих целей. Чан Кайши продолжал удерживать острова, а американское обязательство оборонять Формозу стало прочнее, чем когда-либо. Такими результатами были довольны все, кроме самых экстремистских членов китайского лобби и старой гвардии.
Эйзенхауэр получил от Конгресса полную свободу в действиях. В результате ему удалось так запутать киткомов в вопросе, будут или не будут Соединенные Штаты применять против них ядерное оружие при защите Квемоя и Матсу, что они решили не нападать. Действительно, его сравнение атомной бомбы с пулями напугало до потери сознания людей во всем мире, однако его действия и двусмысленные высказывания на пресс-конференциях помогли убедить как европейцев, так и жителей других стран, что он не был ни истеричным, ни равнодушным. Он ни разу не прибегал к использованию атомной бомбы; он не погрузил мир в пучину войны; он сохранял мир, не теряя ни территории, ни престижа.
Его манера действий во время кризиса Квемой — Матсу — демонстрация силы, и это был один из триумфов его долгой карьеры. Секрет его успеха заключался в намеренной двусмысленности и вводящей в заблуждение хитрости. По свидетельству Роберта Дивина: "Красота политики Эйзенхауэра заключается в том, что и по сегодняшний день ни один человек не может быть уверен, дал бы он согласие на ответные военные действия в случае вторжения на прибрежные острова или нет и использовал бы при этом ядерное оружие"*24. Истинная правда, однако, в том, что Эйзенхауэр сам не знал этого. В ретроспективе его управление кризисной ситуацией видится в том, что на каждой стадии кризиса он сохранял свое право выбора открытым. Гибкость была одной из его самых характерных черт как верховного главнокомандующего во время второй мировой войны; как президент он настойчиво утверждал свое право сохранять гибкость. Он сам никогда не знал, как будет реагировать на захват Квемоя и Матсу, поскольку исходил из принципа: прежде чем решить, как реагировать на вторжение, необходимо подождать, чтобы увидеть, каков подлинный характер этого вторжения. Он знал: когда наступит момент принятия решения, у него будет максимальное количество вариантов для выбора.
Опыт, который Эйзенхауэр приобрел в связи с кризисом вокруг Формозы, заставил его больше чем когда-либо стремиться к всеобщему миру. Для достижения этой цели ему надо было иметь дело с русскими. Последний раз лидер Соединенных Штатов сидел рядом с лидером Советского Союза в 1945 году в Ялте и Потсдаме. Из-за известных результатов этих конференций старая гвардия была категорически против нового совещания на высшем уровне. Эйзенхауэр также был против такой встречи. Одна из причин подобного отношения — неясность, кто же все-таки командует в Кремле. Другая причина — мнение Эйзенхауэра по основным нерешенным проблемам: двух Германий, двух Корей, двух Вьетнамов, двух Китаев; он полагал, что сдвинуть их с места невозможно.
Но все же он не возражал против установления контактов. Это его желание стимулировали, кроме всего прочего, перемены в советском руководстве. Ушел Николай Маленков. Булганин стал Председателем Совета Министров. Никита Хрущев был первым секретарем Коммунистической партии. Маршал Жуков — министром обороны. Вместе они образовали тройку и в мае 1955 года протянули руку Эйзенхауэру, объявив, что Советский Союз готов подписать мирный договор с Австрией, согласно которому восстанавливалась ее независимость и она становилась нейтральной страной, наподобие Швейцарии. Это был "поступок", которого требовал Эйзенхауэр в качестве доказательства искренности советских намерений. 13 июня, через месяц после подписания договора с Австрией, министры иностранных дел объявили, что в Женеве, начиная с 18 июля, будет проведена встреча на высшем уровне.
В преддверии первой такой встречи после Ялты и Потсдама, совпавшей с завершением кризиса в Формозском проливе и общим чувством умиротворения, преобладавшим в мире, настроение миллионов американцев, близкое к эйфории, в 1955 году еще более повысилось. Для Администрации Эйзенхауэра все складывалось прекрасно. В первый раз в своей жизни американцы, рожденные после 1929 года, одновременно наслаждались — и Эйзенхауэр испытывал гордость, когда объявлял об этом, — миром, прогрессом и процветанием. Короткий экономический спад, наступивший после окончания Корейской войны, быстро закончился. Этому в определенной мере способствовало новое законодательство о социальном страховании, принятое по настоянию Эйзенхауэра, рост затрат из федеральных средств, также производившихся по его распоряжению, его способность убедить Конгресс включить в число получавших пособие по безработице еще четыре миллиона рабочих, которые прежде такого пособия не получали. Кроме того, Эйзенхауэр добился согласия Конгресса поднять минимальную часовую оплату с 75 центов до 1 доллара.
В середине 1955 года Джордж Мини, председатель АФТ — КПП*, сказал своим коллегам: "Американские рабочие никогда не были в таком хорошем положении"*25. В самом начале 1955 года бум нарастал, но без инфляции — цены на потребительские товары повысились только на один процент. В результате резко возросла продажа товаров. Самым большим спросом пользовалась продукция автомобилестроения. В 1955 году Детройт продал 7,92 млн автомобилей, что было на 2 млн больше по сравнению с 1954 годом и составляло рекордный объем годовой продажи вплоть до 1965 года. Количество семей, владевших собственными автомобилями, возросло с 60 процентов в 1952 году до 70 процентов в 1955 году (и достигло 77 процентов к 1960 году). Когда пять тысяч жен членов Национальной ассоциации торговцев автомобилями пришли в Белый дом, Мейми, встречавшая их, сказала своему мужу: "...это толпа, которая процветает. Я никогда не видела так много мехов и бриллиантов"*26.
[* АФТ — КПП — объединение Американской федерации труда и Конгресса производственных профсоюзов.]
Ну, а американцы никогда не видели такого количества автомобилей. Однако существовала проблема — система дорог была несовершенной. За исключением Нью-Йорка, Чикаго и Лос-Анджелеса, во многих крупных городах было очень мало или совсем не было высокоскоростных шоссейных магистралей.
Кроме Пенсильванского тёрнпайка* и нескольких других платных шоссе на востоке, страна не имела четырехполосных дорог между городами.
[* Тёрнпайк — магистральное высокоскоростное шоссе высшего класса, большой протяженности, без светофоров, обходящее населенные пункты. Плата на контрольном пункте при съезде с шоссе вносится в зависимости от пройденного расстояния.]
