6. С гонорарами из ВААПа по сей день еще не разобрался. Ясно, что а). Гонорары из капстран хорошо совпадают с полученными реально суммами (неясно, при этом, где экзы?); б). ОБЩАЯ сумма, полученная мною из соцстран, неплохо совпадает с тем, что я должен был бы получить, если бы указанные в ведомости деньги высылались нам ПОРОВНУ; в). Остается совершенно непонятным, по каким законам, по каким формулам исчислялся в ведомостях подоходный налог (НИ ОДНОГО совпадения с МОИМИ расчетами) и почему в ряде случаев в ведомости указано деление гонорара НЕ ПОРОВНУ. По поводу подоходного я все-таки соберусь и забегу в наш ВААП для консультации, а вот насчет неравного деления придется, наверное, еще раз писать в Москву.

Вот, пожалуй, пока и все.

Обнимаю, твой [подпись]

230 Анекдот.

Письмо Аркадия брату, 9 августа 1977, Таллин — Л.

Дорогой Борис!

Ниже привожу пожелания, кои предъявлены были мне при встрече с Реккором и Кромановым (в присутствии Илмара) во время встречи на Таллинфильме 2 августа с. г. по поводу сценария «Отель „У погибшего альпиниста“».

1. Для углубления образа Глебски в соответствии с заключением Госкино (прилагается) нужен внутренний монолог Глебски. Об этом мы уже говорили, но вот что они просят: не злоупотреблять — т. е. дать местах в трех-четырех, не больше; во-вторых, он должен быть по возможности ретроспективным (типа «Я смотрел на Сневара и думал совсем о другом. Тогда я еще не знал, что Сневару не выгодно было…» и т. д.) — грубо говоря, вся картина превращается в рассказ Глебски о событиях, а во внутренних монологах он как бы анализирует себя и эти события с точки зрения сегодняшней.

2. Сразу по приезде Глебски показать обед, где будут в сборе все участники драмы, т. е. обед показать где-то уже на стр. 10, а всё остальное — потом. На обеде же чтобы Сневар объявил, что вечером — бал.

3. Обязательно должен быть бал, где особенно важное место занимает лирическая линия Брюн — Олаф. Собственно, как я понял, бал Кроманову для этого гл. образом и нужен.

4. Энну и Кроманову хотелось бы сменить маску Мозесу: во-первых, им не нравится, что он — фокусник (теперь, кстати, это совсем не важно для нас, что он фокусник; мы не знаем, как Хинкус его выследил); во-вторых, он должен быть показан добродушным милым человеком, дабы зрители плакали, когда он попадает позже в драматическое положение.

5. Просьба, кот. меня поразила: вернуть в фильм Барнстокра. Я полагаю, что от этой просьбы можно и отвертеться, но посмотри и прикинь, образ все-таки отличный, жалко, если пропадет.

6. Очень важное пожелание и почти требование: по возможности сократить событийный ряд в сценарии. Дело в следующем. Сценарий получился чересчур длинным. С другой стороны, в событийном смысле он слишком громоздок, по словам Энна и Кроманова зритель будет не в силах выдержать волны событий, набегающие с такой частотой и быстротой. Кроманов предлагает сделать это сокращение за счет линии Хинкуса, который ему «по-человечески антипатичен». И еще он очень просит убрать историю с тенью Хинкуса — ее очень трудно провернуть в съемках. Я полагаю, следует попробовать объединить эти две просьбы в одну.

7. Что касается требований, выдвинутых деятелями Госкино, то стремись им следовать, без излишнего, однако же, поспешания.

А я в Таллине вкалываю с Андрюшкой: днем он на съемках, вечером у нас обсуждения, что надобно улучшить, а в результате я написал уже за 20 страниц нового сценарного текста и являюсь непрерывно просим писать дальше и исправлять уже написанное. Прилетели же мы по чудовищному поводу: всё, что Андрей отснял, превращено в проявочной лаборатории Мосфильма в технический брак: 6 тыс. метров пленки из 10 тысяч, при потере 300 тыс. рублей из 500. Кроме нашего фильма на студии тем же порядком загублено еще три. Дело пахнет Госконтролем и даже прокуратурой. Ну, поглядим, чем всё кончится.

Обнимаю, твой Арк.

При готовности работы отсылай ее прямо на Таллинфильм лично Реккору, а мне дай об этом телеграмму: Таллин, гостиница Виру, номер 1223.

Не забудь, тебе надлежит не переписывать сценарий, а только делать вычеркивания и отпечатанные на машинке вставки с указаниями, куда оные следует вставить и после каких слов.

Позже АН вспоминал о работе с Тарковским.

Из: АНС. Каким я его знал // Огонек (М.). – 1987. – № 29

<…>

Андрей Тарковский снимал под Таллином фильм «Сталкер», и я как один из сценаристов был при нем. Андрей возвращался со съемочной площадки измотанный и осунувшийся, и мы садились за сценарий. Вычеркивались оказавшиеся ненужными эпизоды и замышлялись нужные. Выбрасывались ставшие несущественными диалоги и планировались необходимые. Порой мы просиживали в спорах и попытках столковаться до поздней ночи, а когда я поутру вставал, Андрей уже работал на съемочной площадке.

Обратите внимание: до того трагического июля ни одного отснятого кадра Андрей еще не видел. Ждал своей очереди на проявочную машину на «Мосфильме». Помню, я поражался и даже пугался: мне казалось, что работа у него идет вслепую и что это непременно обернется какими-то неприятностями. Так оно и вышло, но только беда грянула с совершенно неожиданной стороны.

При обработке отснятой пленки проявочная машина дала сбой, и пленка сильно пострадала. Кажется, пострадали тогда и отснятые материалы «Сибириады» Михалкова-Кончаловского. Ну, разумеется, скандал. Ну, заместитель генерального по технической части впал в дипломатический инфаркт (или инсульт, или ишиас). Ну, надавали по ушам разнообразным стрелочникам.

Михалков-Кончаловский отделался потерями чисто моральными. То ли повреждения у него оказались незначительными, то ли ему быстренько компенсировали материальные потери: пленку, бюджет и прочее, вплоть до сроков. Не помню точно. Да и не до того мне было.

В скверном и практически безвыходном положении оказался Андрей. Как писатель, я отлично понимал его состояние, это ведь все равно (если не страшнее) что утрата писателем единственной рукописи его нового произведения, да так, что и черновиков бы не осталось. Но обстоятельства сложились много хуже. У Андрея погибла половина отпущенной ему пленки и безвозвратно сгинули две трети отпущенных на фильм денег. В Госкино вежливо, но категорически отказались компенсировать ему эти потери. Ему вкрадчиво предложили посчитать загубленную пленку за нормально проявленную и продолжать съемку, а когда он наотрез отказался, дали понять, что готовы все потери щедрой рукой списать по параграфу о творческой неудаче, если, конечно, он плюнет на фильм и займется чем-нибудь другим.

Это были поистине тяжелые дни. Андрей ходил мрачный, как туча. Съемочная группа оцепенела от ужаса. (Кстати, никто в группе и не подумал дезертировать, никто, кроме любимого человека Андрея, оператора Георгия Рерберга, который немедленно сел в машину и навсегда удалился в неизвестном направлении.) Нечего и говорить, я тоже был в отчаянии, поскольку самонадеянно приписывал беду всегдашней невезучести братьев Стругацких. В один из тех дней я прямо сказал Андрею об этом, он яростно и нетерпеливо от меня отмахнулся.

И вдруг… С Андреем Тарковским многое получалось «вдруг».

Недели через полторы этого тягостного состояния Андрей явился мне просветленным. Он шел как по облаку. Он сиял. Честное слово, я даже испугался, когда увидел его.

А он вошел в комнату, приклеился к стене ногами, спиной и затылком — это только он умел, я как-то попробовал, но ничего у меня не получилось, — вперил взор в потолок и осведомился вкрадчивым голосом:

— Скажи, Аркадий, а тебе не надоело переписывать свой «Пикник» в десятый раз?

— Вообще-то надоело, — осторожно не соврал я.

— Ага, — сказал он и благосклонно покивал. — Ну, а что ты скажешь, если мы сделаем «Сталкер» не односерийным, а двухсерийным?

Я не сразу сообразил, в чем дело. А дело было яснее ясного. Под вторую серию дадут и сроки, и деньги, и пленку. Приплюсовав этот комплект к тому, что сохранилось от первоначального варианта, можно было и выкрутиться. И еще одно немаловажное обстоятельство: к тому времени я уже интуитивно ощущал то, что Андрею как опытному профессионалу было очевидно, — в рамках одной серии замыслам его, изменившимся и выросшим в процессе работы, стало очень и очень тесно.