– Ну, рассказывай, – Вальтер фон Райхерт уселся на край кровати, и, достав сигары, предложил одну дорогому чаду, а другую взял сам. – Говори все, до конца. Я слушаю.

Гунтер отхлебнул бренди из стоявшей возле постели на полу бутылки и уставился на отца. Взгляд у него был зверским, словно убить кого-то хотел.

– Хорошо… Но учти – если бы я не был пьян, ты никогда бы этого не услышал. Только не говори, что сейчас десять утра и приличные люди в такое время бренди не употребляют…

– Не буду, – кивнул Райхерт-старший, отобрал попутно у Гунтера бутылку и неожиданно приложился сам: – Кстати, неплохое бренди… Так что случилось?

Гунтеров монолог продолжался три с половиной часа.

…Досталось всем – от родителей и прежних любовниц до самого Фюрера. Гунтер вывалил на отца все личные переживания и проблемы, затем, периодически опрокидывая по рюмке, перешел к своим впечатлениям от Польши и всего увиденного там, и закончил долгой обличительной речью, сделавшей бы честь любому прокурору. Суть оной сводилась к следующему: весь мир – дерьмо, страной правят идиоты, ведущие Германию к катастрофе, люди вокруг – ублюдки, а лично мне, Гунтеру фон Райхерту, чрезвычайно хреново. Что прикажете делать?

Все сказанное излагалось довольно бессвязно, однако общую суть старый Вальтер уловил. Когда водопад ругательств, мрачных предвидений и пьяных излияний иссяк – Гунтер выдохся и замолк – господин профессор поднялся, прошелся по комнате, заложив руки за спину, и, наконец, негромко проговорил:

– Дурак ты… Нет, безусловно, я понимаю все твои огорчения и обиды. Но прости, во всех личных трудностях стоит обвинять только самого себя.

– Чего? – возмутился Гунтер. – Папа, согласись… ик!.. что мои, как ты называешь это, «личные трудности» прямо проистекают из состояния дел вокруг меня! Просто цепь случайностей привела к данному положению. Не будь войны, я бы спокойно сидел в твоем университете, а не летал сломя голову, превращая в пыль дома, построенные не мной. Не окажись я в действующей армии…

– Тихо, тихо, – Райхерт-старший выставил перед собой обе ладони. – Давай подумаем о том, что делать дальше. Выходов два: либо немедленное самоубийство – кстати, пистолет у тебя с собой? – либо следует попросту не обращать внимания на всякие мелочи!

– Ты считаешь запрещение тебе переписываться с Оксфордом или исправительные лагеря в Польше мелочами? Ты с ума сошел! Ты прекрасно знаешь, что начнется в ближайшие месяцы! Англия и Франция объявили нам войну, потом обязательно влезет Америка, русские тоже наверняка не останутся в стороне…

– Русские теперь союзники, – возразил Вальтер. – А у нашего Фюрера с господином Сталиным самые добрые отношения. Америка за океаном. Не скрою, если вскоре начнутся серьезные боевые действия с французами и бельгийцами, нам придется тяжеловато, но все-таки за нами Россия и Италия…

– Бред! – рявкнул Гунтер. – Итальянцы ни на что не способны! Русские будут сидеть в своих лесах, пока им не приспичит напасть на нас! Я видел их армию в Восточной Польше – очень впечатляет… Россия нас просто раздавит, слишком уж велика!

– Мы говорим не о высокой политике, – напомнил старший. – А о тебе. Предлагаю вот что – просто забудь о всех переживаниях и предоставь государству и фюреру решать все трудности самостоятельно. Наш Адольф не вечен, и даже если он сумеет многое напортить, то последствия для народа не станут фатальными. И не такое переживали. А сам изволь привести себя в порядок и делай работу, за которую взялся. Сейчас ты будешь отсыпаться до завтра, а утром, часов в семь, я жду тебя возле конюшни. Кстати, почисти свое ружье… А ключ от бара я спрятал.

Полдня Гунтер отсыпался, вечером потребовал принести ему горячего питья, и желательно побольше, до ночи отпивался чаем с лимоном и светлым пивом, к полуночи осмотрел ружье, но чистить не стал – лень было.

Наутро, поднявшись с превеликим трудом, Райхерт-младший выбрался-таки к конюшне, не без натуги вспомнив, где она находится. Завтракать не было никакого желания – еда не лезла, хотелось только пить. Само собой, охоты не получилось – с великого похмелья трудно попасть в рябчика или куропатку навзлет, а чтобы затравить лисицу, нужны собаки, которых с собой не взяли. Таким образом, охота превратилась в очередную долгую и занудную беседу, практически повторяющую вчерашнюю. Вальтер снова молча выслушал речи Гунтера, у которого настроение ухудшилось еще более, в связи с головной болью, и, когда подъезжали к дому, сказал так:

– С такими воззрениями на мир тебе следовало бы родиться лет пятьсот назад, а то и побольше… Послушай, как только ты вернешься в свою эскадру и примешься за дело, все немедленно позабудется. Работа замечательно отвлекает от нелепых и тяжелых мыслей. Работа – великий терапевт…

Наверное, так оно и было. Немедленно по возвращению из отпуска Гунтер, включенный в состав крупной военной делегации Люфтваффе, отправился на две недели в Россию, смотреть последние достижения большевиков в области авиации, а заодно представить русским специалистам новые германские машины, купленные ими у фирм «Юнкерс» и «Мессершмидт». По возвращении Гунтер вместе с частью самолетов эскадры был переброшен из Польши к западным границам Германии, так как назревали серьезные выяснения отношений с французами и англичанами. Последние объявили войну Рейху еще в сентябре 39 года, но пока ограничивались лишь пропагандой да восхвалениями боеспособности линии Мажино, каковая была призвана остановить тевтонские полчища на границах.

Наступление на западе началось 10 мая 1940 года. Голландия, именуемая союзниками не иначе как «крепостью», пала через пять дней, танковые клинья ударили через Люксембург, Бельгию и Голландию в обход оборонительных укреплений французов, 13 мая был форсирован Маас, 16 – взят Лан, 20 – Амьен и в ту же ночь передовые части вышли к Ла-Маншу. Какое-то время продвижение вперед шло такими невероятно быстрыми темпами, что части второго эшелона потеряли связь с авангардом. 14 июня германские части через ворота Майо вошли в Париж, а три дня спустя генерал Роммель совершил бросок на юг, пройдя за сутки 240 километров, захватил Понтарлье на швейцарской границе, затем двинулся на северо-восток и вклинился с тыла в линию Мажино. Бывший основой стратегии Франции оборонительный вал сдался почти без боя.

Это была даже не война, а просто небезопасная прогулка, для немцев удивительно смахивающая на самые ординарные учения. Эскадра StG1 выполняла свои обычные задания – авиация противника была подавлена еще на аэродромах, потом пикировщики начали громить железнодорожные узлы, штабы, иногда помогали наземным частям справиться с редкими очагами сопротивления. Действительно серьезных боев не было. Каждый вылет становился для Гунтера простой рутинной работой, совершенно неинтересной. Ну скажите, разве можно именовать настоящей воздушной войной почти полное господство Люфтваффе в воздухе, а точечные, просто хирургические бомбовые атаки, когда снаряд ложился точно на цель, не имеющую возможности сопротивляться – честной битвой? А кроме того, появилось новшество – на шасси «Юнкерсов» были установлены воздушные сирены, издававшие при пикировании леденящий кровь вой, разносящийся на многие километры вокруг. Для пущего устрашения противника. Кстати говоря, идея поставить сирены принадлежала не кому нибудь, а лично фюреру…

Кончилась история войны с Францией 29 июня. Три дня назад в Компьенском лесу была подписана капитуляция, а сегодня Адольф Гитлер в белом френче с единственным железным крестом, полученным за личный героизм еще во времена Первой Мировой, ехал в открытой машине по Елисейским полям, водил экскурсию из своих соратников по зданию Гранд-Опера, гордясь своими познаниями в музыке, долго стоял возле могилы Наполеона…

Больше половины Франции было занято германскими войсками. Правительство маршала Петена вынуждено было переселиться в Виши – маленький провинциальный городок на берегу реки Алье…

В начале июля Берлин приветствовал Фюрера и его победоносную армию бурей восторга, колокольным звоном и морем цветов. Версальский мир был отомщен.